– Милорд, что за серьезная физиономия? Сам на себя не похож! – произнес он бодрым тоном, нисколько не вязавшимся с застывшим на лице выражением. Уинифред обернулась. В дверях стоял Келлингтон, натягивавший перчатки. Он только коротко кивнул Стеллану в знак приветствия. – Я готов, – сообщил он Уинифред. – Можем отправляться. – Тогда едем. – Она поспешила следом за Келлингтоном, но уже в коридоре обернулась. – Акли? Стеллан поднял голову. На крепко стиснутых челюстях играли мышцы. Он побледнел, и розовый шрам четче выделился на лице. – Да, мисс Бейл? – протянул он. – Припасла для меня совет напоследок? – Скорее, пожелание. Ты должен оставить Эвелин в покое. – За эти дни я и словом с ней не обменялся, – процедил Стеллан. – Ты прекрасно понимаешь, о чем я. Его руки, напряженные и сжатые в кулаки, теперь повисли вдоль тела, как плети. Стеллан ничего не сказал, и Уинифред повернулась и оставила его в комнате одного. Уже в карете Келлингтон спросил: – Он тебе докучал? – Стеллан? Мне? – насмешливо переспросила она. – Хотела бы я на это поглядеть. На самом деле он рассказал мне одну любопытную вещицу. Про тот раз, когда Эвелин едва не утонула. Плечи Келлингтона напряглись. – Поделишься? – Охотно, – согласилась Уинифред. Она пообещала хранить тайну от Эвелин, но не от других. – Ты знал, что в тот день не ты один струсил? Стеллан вытащил Эвелин только потому, что та вцепилась в него мертвой хваткой. Выражения лица Келлингтона было не разобрать, но когда линия его плеч чуть опустилась, Уинифред поняла, что он почувствовал облечение. – Я не струсил, – только и сказал он. – Я просто не помню, почему застыл. – Да, разумеется. – Это что, насмешка? – Нет, что ты. – Вчера ты сказала, что в нем что-то изменилось. Неужели ты до сих пор так считаешь? – Даже больше, чем раньше. Но это не значит, что я его прощу. Мы просто должны дать ему возможность искупить грехи. – То есть дать второй шанс? Уинифред пожала плечами. Ей не хотелось, чтобы Келлингтон думал, что она выгораживает Стеллана – в первую очередь она руководствовалась прагматическими соображениями. – Пожалуй, можно сказать и так, если тебе угодно окружать романтическим флером каждое мое слово. – Я говорил об этом с Дарлингом. Кажется, он придерживается мнения, что все заслуживают второго шанса. Сглотнув, Уинифред покачала головой. Знает ли Келлингтон, что это Теодор убил Уоррена, а не она? Знает ли, как его сердце может отравлять ненависть? – Не совсем. Тедди придерживается мнения, что любовью можно оправдать все. Что бы человек ни натворил, он его простит просто потому, что любит. – Но ведь так нельзя. Не все заслуживают прощения. Он не заслуживает. – Ты так сильно ненавидишь Стеллана? Юноша не ответил, и Уинифред добавила: – Если да, то поверь, себя он ненавидит намного сильнее. Келлингтон задумчиво кивнул и сомкнул веки. – Думаю, если бы он понимал, что его жалеют, это стало бы для него худшим наказанием. – О, это он отлично понимает, – мрачно заверила Уинифред. Келлингтон высадил ее на прежнем месте – на углу, у лавки, торгующей посудой. Из-за сильного ветра торговец снял хлопающие белые тряпки, повешенные вместо штор в пустых рамах. Посуда, расставленная на циновках, покрылась слоем дорожной пыли. На переднем ряду белых фарфоровых пиал под налетом угадывались очертания красных китайских драконов. Уинифред тронула чашку, пальцем стирая с рисунка грязный слой, и постаралась не вздрогнуть, когда в окне вдруг появился старик-китаец. Он был таким же, каким она его запомнила – длинная белоснежная борода, повязка на голове. Некогда бывшие темными радужки побледнели и приобрели голубоватый оттенок – теперь их прятали от света складки кожи на веках. Он застыл перед прилавком, молча глядя на Уинифред, и она спросила: – За сколько вы продаете эти чашки? Торговец, моргнув, продолжал молча смотреть на нее, и Уинифред подавила желание топнуть от досады. Неужели он не знает английского? – Мне нужно кое-что у вас узнать, – медленно, четко выговаривая каждое слово, сказала она. – Вы понимаете меня? Старик пальцем показал на свой сухой, впалый, вечно шевелящийся рот, а затем помахал ладонью перед лицом – мол, не понимаю. Уинифред, изображая надменную дурочку, закатила глаза и капризно произнесла: – Бросьте. Вы наверняка знаете хотя бы, как называются деньги. Фунт, шиллинг, пенс. – Она потрясла ридикюлем и, не отрывая требовательного взгляда от лица старика, добавила: – Ну хорошо. Тогда я могу взять задаром хотя бы вот эту разбитую чашку? Глаза торговца слегка расширились, и он машинально опустил взгляд на прилавок. Ни одна из множества пиал не была разбита или даже треснута. Осознав свою ошибку, он поднял голову и встретил ледяной взгляд Уинифред. – Значит, ты все-таки говоришь по-английски, – заметила она. – Чудесно. – Что нужно? – произнес он с сильным акцентом, шамкая губами. – Я хочу узнать кое-что о «Золоте дракона», – ответила Уинифред и поднесла к его лицу блестящий соверен – такой красивый, что ей было жаль с ним расставаться. – Ответишь – получишь настоящее золото. – Что хотеть узнать? – Опиумщик оттуда жив? – Мертв, – ответил старик, не сводя глаз с монеты. – Сегодня утром мертв. – Сегодня? – поразилась Уинифред. Девушка быстро подсчитала в уме дни. Она столкнула его с лестницы два дня назад. Неужели он медленно умирал все это время? – Допустим. А владелец, мистер Парсон, сегодня появлялся там? Старик отвел взгляд от монеты в ее пальцах и приподнял складки кожи на лбу – то место, где, судя по двум островкам жиденькой растительности, когда-то были его брови. – Сегодня утром мертв, – настороженно повторил он и стиснул тонкие коричневые пальцы. – Мертв. Уинифред едва не выронила монету. Парсон тоже погиб?! – Как это произошло? – спросила она, но торговец указал на деньги. Уинифред сузила глаза. – Сначала говори. – Разбить голова. – Он изобразил руками, как нечто тяжелое резко опускается на голову Парсона, а потом вдруг зачмокал языком, будто этой страшной картиной раззадорил себе аппетит. – Кровь. Голова. Чувствуя, как ее собственная голова кружится от новостей и знакомого запаха рыбы и гнили, Уинифред отдала старику соверен и зашагала в проулок, через который бегали чумазые дети, раздетые до пояса. Там она оперлась об остов разобранного на части деревянного экипажа, похожего на скелет огромного животного, и перевела дыхание. Парсон мертв, и, по сути, это значит, что кто-то следил за ним достаточно пристально, чтобы распознать в нем предателя. Или кто-то следил за ней и уловил ее связь с Парсоном. Но неясно, кому могла понадобиться его смерть. Для Холбрука он не представлял угрозы. Неужели это Даск? Но как он мог узнать, что Парсон собирается выдать его секрет? В кабинет Даска пробралась Уинифред – даже если она и оставила после себя улики, след никак не мог привести к Парсону, из страха и осторожности отсиживавшемуся в пабах. Еще это означает, что последняя ниточка, ведшая к Холбруку, оказалась обрезана. Если Дарлинг вернется ни с чем, им останется только ждать, пока Холбрук сам не захочет их найти. К тому времени Лаура может уже умереть. Уинифред хотела потереть рукой глаза, но вовремя вспомнила, что касалась грязной чашки. Постояв в проулке еще с минуту, она двинулась к черному ходу «Золота дракона». Остановившись у липкой, покрытой чем-то желтым кирпичной стены, она выглянула из-за угла, стараясь не коснуться кладки и не показывать голову. У самого входа низкого здания с крышей-пагодой на четвереньках, спиной к Уинифред, стоял китаец с перебинтованной головой. Она с облегчением узнала в нем мужчину, которого столкнула с лестницы. По крайней мере, он жив. Сначала Уинифред подумала, что опиумщик молится, но, присмотревшись, похолодела: он водил тряпкой по порогу, а когда принялся ее выжимать, в ведро заструилась красная вода. Уинифред обвела взглядом тупик, на который выходил черный ход, и почти у самой двери увидела что-то темное. Воспользовавшись тем, что опиумщик драит ступени, она шагнула из-за угла. Темной кучей на земле оказался труп Парсона, накрытый куском грязной рогожи, слишком коротким, чтобы прикрыть две ноги в чистых лакированных ботинках. Там, где вместо головы теперь было месиво из мозга, крови и обломков черепа, на грубой ткани расплылось бурое пятно. Под плечи, шею и все, что осталось выше, был подложен плоский деревянный ящик, но и он успел пропитаться кровью. Чтобы размозжить голову человеку, требуется недюжинная сила. Кто сумел поднять что-то настолько тяжелое, чтобы раскроить череп, как орех? Из дверей вышел второй опиумщик, англичанин – высокий, обритый налысо, с мутными глазами. Уинифред едва успела юркнуть обратно в укрытие тени. – Вымыл? – спросил мужчина. В руках он с трудом нес огромный металлический диск, похожий на колесо от прялки. С него капала вода. Похоже, это и есть орудие убийства. Но как здесь оказалась деталь от фабричного станка? Второй опиумщик хмуро посмотрел на напарника снизу вверх и что-то резко бросил на китайском. Англичанин фыркнул.