– Я и не тороплю. Он положил диск рядом с ящиком, на котором покоилась верхняя часть тела Парсона, присел на корточки и приподнял край рогожи. Он закрыл вид своей спиной, и Уинифред ничего не разглядела, но сам опиумщик скривился, опустил ткань на место и перекрестился. – Жаль господина Парсона, упокой Господь его душу. Господин Даск, чую, нам спуску не даст. Китаец что-то согласно пробормотал, и англичанин кивнул. Уинифред, быстро охватив взглядом тупик, приметила переломанные стулья со вспоротыми обивками и половину типографского пресса с накинутой на него тканью. Ей вспомнился остов от коляски, на который она опиралась в переулке. В китайском квартале было много вышедших из строя вещиц и инструментов – должно быть, убийца решил воспользоваться тем, что оказалось под рукой. Англичанин поднялся на ноги, и Уинифред попятилась, но тут из проулка в тупик выпрыгнул мальчуган-китаец лет пяти. Он уставился на тело Парсона, распластанное на земле, и на кровавую лужу, которую вытирал опиумщик. Время от времени мальчик косил глаза на переулок, но не на Уинифред. Она обернулась и увидела, что у грязной стены толпятся еще пять-шесть детей его возраста, с жадным любопытством следящие за храбрецом-товарищем. Мальчик открыл рот, но тут его заметил англичанин. Ноздри мужчины гневно раздулись. – Мелкое отродье, – сквозь зубы произнес он. Опиумщик-китаец тоже обернулся и, не выпуская из рук окровавленной тряпки, что-то выкрикнул. Мальчик бросился обратно в проулок, и остальные дети, облепив его, словно рой – пчелу, с визгом унеслись прочь. Китаец сплюнул и тут же затер плевок тряпкой. Англичанин с тоской поглядел в сторону притона, но из солидарности остался стоять в тупике, пока его напарник размазывал кровь Парсона по камню. – То ли еще будет, – вздохнул опиумщик. На этот раз китаец ответил ему по-английски: – Может, ничего и не будет. * * * У самого въезда на Гровенор-стрит столкнулись два экипажа, маленькая двухместная карета и ландо с открытым верхом. Затор тянулся на половину Белгравии. Расплатившись с возницей, Уинифред выскочила из экипажа, но внезапно хлынувший дождь загнал ее под козырек ближайшего дома. Подождав, пока ливень, срывавший с деревьев желтые листья, хоть немного поутихнет, она поспешила к особняку Келлингтона, обходя особо большие лужи и пачкая подол в мелких. Открывший Уинифред дворецкий с учтивым беспокойством наблюдал, как она пытается снять насквозь промокшую шляпку, с которой на голову ей струилась вода. Ленты легко поддались, но головки шпилек скользили в затянутых перчатками пальцах. Видя, что лакей вот-вот собирается предложить ей помощь, она небрежным тоном спросила: – Мистер Дарлинг у себя? – Нет, мисс Бейл, он еще не вернулся. Лорда Келлингтона тоже нет. Шпилька, как по волшебству, скользнула ей в руку, и шляпка поползла вниз. Уинифред охватило беспокойство. Отпустить Теодора одного было плохой идеей – в отличие от благоразумного Келлингтона он легко может влипнуть в неприятности. Что, если Холбрук заглянул на старую квартиру и застал Теодора, который стучался к его соседям? А если он и не переезжал вовсе? Вернувшись в свою спальню, Уинифред понадеялась наконец стряхнуть с себя ощущение, что все рушится, а ее заваливает обломками. Не сумев с ходу стянуть влажное платье, она с полуспущенным лифом присела на край кровати. Ее сердце стремительными толчками разогнало кровь по всему телу. Приложив к щеке ладонь, Уинифред ощутила, как горит кожа. Предчувствие близкого краха никуда не ушло – напротив, захлестнуло ее с новой силой, когда в дверь постучали. Вздрогнув, Уинифред обратно натянула мокрое платье и крикнула: – Войдите! В комнату бочком протиснулась миссис Хаксли – безукоризненно собранная, с гладко зачесанными назад волосами, белоснежными воротничком и манжетами. Уинифред расправила плечи, чтобы горничная не увидела, что ее платье расстегнуто на спине. – Да, миссис Хаксли? – Я хотела бы поговорить с вами, мисс Бейл. По поводу Лауры. Почувствовав, как края платья разъезжаются в стороны, Уинифред передернула плечами. – Конечно. – У нее началось кровохарканье. Вы знали? – Что? – с растерянным видом переспросила Уинифред. Горничная моргнула. – Кровохарканье. Она кашляет кровью. – Я знаю, что это значит, – огрызнулась она, вскочила и повернулась к миссис Хаксли спиной. – Помогите застегнуть платье. Как давно это продолжается? Помедлив, женщина взялась за позолоченные крючки. – Не знаю. Сегодня на прогулке я видела, как она прячет платок с кровью. – Глупая девчонка! – прошипела Уинифред. Не дожидаясь, пока горничная расправится с верхними крючками, она вывернулась из ее рук. – Благодарю вас. Оставив ошеломленную миссис Хаксли в своей спальне, Уинифред широкими шагами пересекла коридор и ворвалась в комнату к Лауре, даже не потрудившись постучать. Окно было распахнуто настежь, а возле него за столом сидела Лаура с кистью в руках. Увидев подругу, она озадаченно моргнула. – Уинифред? Задрав рукава, Уинифред опустилась на колени и принялась шарить рукой под кроватью. – Где они? Лаура отложила кисть и повернулась, сложив руки на коленях. Уинифред бросила взгляд на ее пальцы – тонкие, с загнутыми фиолетовыми ногтями – и склонилась еще ниже, касаясь пыльных стыков плитки на полу. – О чем ты? – спокойно спросила Лаура. – Ты прекрасно понимаешь, о чем я. Уинифред встала и, оглядев комнату, шагнула к комоду у кровати. В глаза ей бросилась щетка, в зубцах которой застряли целые клоки черных тонких волос. Выражение лица Лауры не изменилось. Она вновь повернулась к столу и взялась за кисть, кончик которой был покрыт киноварной краской. – Под матрасом, – равнодушным тоном отозвалась она. Уинифред задвинула ящик комода и дернула вверх толстый матрас, набитый конским волосом. Под ним обнаружился ворох окровавленных платков, их было больше десятка. Некоторые пытались отстирать, и из белых они стали рыжими. Другие просто лежали сверху, примятые, бурые и высохшие. – Как долго ты… – начала Уинифред. Лаура перебила: – Поможешь мне закончить эту картину? Холст, которого она легонько касалась кистью, лежал на столе, а не стоял на мольберте. Уинифред опустила на место матрас, но не сдвинулась с места. Словно не замечая подругу, Лаура продолжала наносить на холст красные мазки выверенными безмятежными движениями. Уинифред сдалась. Подтащив ближе еще один стул, она присела рядом с Лаурой и взяла в руки кисть. Практически завершенная картина была написана в манере, нисколько не походившей на обычный стиль Лауры. Скорее она напоминала традиционные китайские рисунки на шелке. На охряно-желтом фоне порхала парочка воробьев с красной каймой на крыльях. Одна из птиц опустилась на тонкую цветущую ветку, прогнувшуюся под ее весом, другая вспорхнула, взметнув в небо круглые розовые лепестки. Из-за того, что картина была написана маслом, выглядела она необычно. Уинифред боялась ее испортить. Коснувшись красно-коричневой краски с палитры, она провела кистью по ветке, оставляя на свежей коре отблеск. Лаура увидела это и кротко улыбнулась. Сама она короткими легкими прикосновениями вырисовывала клюв воробья, парившего в воздухе. – Неужели тебе стало легче, когда ты об этом узнала? – спросила она. – Какая разница? Меньше всего Уинифред желала себе в этом признаваться, но ей действительно стало легче – любая правда лучше неопределенности. Срок, отпущенный Лауре, обрел завершенность. Теперь Уинифред знала, что счет идет на недели. Вместе с тем она ощутила безмерную, сшибающую с ног усталость. Это не было похоже на печальное смирение Дарлинга и его матери или на простодушную покорность самой Лауры. Уинифред словно размозжили голову – так же, как Парсону. Теперь она ползала на коленях по грязному тупику, собирая по углам осколки черепа, хотя уже давно могла попросту лечь и умереть. Уинифред смежила веки. – Мне жаль, – только и сказала она темноте, повисшей у нее перед глазами. На ум ей пришли слова китайца-опиумщика: «Может, ничего и не будет». – Как ты считаешь, существует ли что-то после смерти? – спросила Лаура, будто уловив направление ее мысли. – Не знаю, – ровным тоном ответила Уинифред и раскрыла глаза, стараясь не показывать, насколько ошеломил ее неожиданный вопрос. – Но у тебя наверняка есть теория. У тебя ведь всегда и на все есть мнение, госпожа Умница. Лаура смущенно улыбнулась, не отрывая взгляда от полотна. – На самом деле я тоже не знаю, – призналась она. – Когда умерла мама, мне казалось, что смерть – это конец. Но сейчас я все чаще задумываюсь о том, что рассказывал мне о жизни и смерти папа. Он говорил, что душа бессмертна, и за этой жизнью последует другая. – Другая? – переспросила Уинифред, и взгляд ее упал на птиц на ветке. – Жизнь ведь должна куда-то деваться, верно? Она не берется из ниоткуда и не уходит в никуда. – Вычистив кисть влажной тряпкой, Лаура коснулась белил и мазнула по черному глазу воробья. – Если мне и суждено умереть, я хотела бы вернуться в мир еще раз. – Может, тогда мы еще встретимся с тобой, – сказала Уинифред. Она сморгнула жжение в глазах. Птицы расплылись, и ей на мгновение померещилось, что их крылья пришли в движение. Губы Лауры задрожали, и она, зажмурившись, поднесла к лицу сжатые кулачки. В одной из рук она все еще держала кисточку. – Я бы очень этого хотела, – прошептала она и громко, с присвистом, всхлипнула. – Я бы очень хотела снова тебя повстречать. Уинифред швырнула на стол кисть и прижала к себе залившуюся слезами Лауру. Теперь, когда та плакала, когда рядом оказался кто-то слабее, сдержать слезы стало проще простого. Они комом застряли где-то между ее горлом и грудью и ощущались так ярко и болезненно, словно она проглотила кусок ваты.