– В Праге холодная весна, slečna Krainová. Дождливая, как у англичан… – дон Диего выговаривает с непонятной обидой, – и ещё более мрачная. Вы, правда, любите Прагу, slečna Krainová? – Правда, – я подхожу к нему, чтобы рядом встать и начавшееся неправильно интервью сделать еще более неправильным, – она восхитительна. Особенно, когда распускаются пионы и зацветают каштаны. – И когда же это случается? – он интересует иронично. – В мае, – я улыбаюсь невольно, делюсь своим, личным, – май самый прекрасный месяц в году. Ещё нет летней пыли, толп туристов и палящего солнца. Город дышит, пахнет весной до одури. Цветет. Жасмин, яблони, вишня. Хочется жить и, забравшись на Петршин, раскинуть руки и закричать: «Прага, я люблю тебя!»… – Вы кричали? – его вопрос звучит серьёзно. Обескураживает. И правду вызывает. – Каждый год. – Думаю, стоит попробовать, – дон Диего кивает, принимает ответ и к журнальному столику с разложенными украшениями подходит. Указывает на рядом стоящее кресло. – Время, однако, быстротечно. Думаю, нам пора начать, только… выберете сначала то, что вам ближе всего, – он усаживается во второе кресло. Закидывает ногу на ногу, ставит локоть на подлокотник, подпирает щеку и смотрит с любопытством, что вспыхивает подобно алмазам. И на край своего кресла я опускаюсь, разглядываю показанные мне сокровища, переполняюсь восторгом, от которого перехватывает дыхание. Мечется взгляд. …кристально чистое брильянтовое колье в форме перьев с африканским турмалином Параиба, что не продается, принадлежит семье... …бирманские рубины оттенка голубиной крови в парных браслетах… …серьги с колумбийскими изумрудами, два идентичных по размеру и качеству камня, на поиски которых ушли, должно быть, года, десятилетия… – Этот, – я указываю. Не осмеливаюсь взять, лишь смотрю, как надевает перчатки и берет подвеску дон Диего, подносит к свету, отчего камень в переплетение золота начинает играть всеми оттенками. Оранжевого. Розового. Красного. – Это рубин? – я спрашиваю завороженно. Не могу отвести взгляд. Теряю слова, которых всё равно не хватает, которых нет ни в одном из известных мне языков, чтобы описать, передать всю красоту и великолепие этого камня. – Нет, – дон Диего качает головой, произносит с благоговением, – это падпараджи, сапфир, что несет в своем название титул князя, цветок лотоса и восход солнца. И сам он похож на цвет солнца на восходе. Или закате. – Он идеален, лучший из всего, что я видела… – Из того, что мы с вами видели, да, – дон Диего поправляет, улыбается грустно, кладет бережно подвеску на место, – но, говорят, slečna Krainová, эти редкие в наше время пять карат лишь жалкое подобие Великого Падпараджи. Камня, за который человек может убить, который может украсть сердце и ради которого можно безрассудно любить. Он был идеален… Переливался всеми тремя цветами. Имел больше семидесяти карат. А после пропал. – Канул в глубину веков, оставив за собой кровавый след… – он чуть склоняет голову, замолкает, и выражение лица у него становится задумчиво-мечтательным. Что, впрочем, быстро исчезает, сменяется насмешливостью, готовностью услышать мои вопросы, которых много и на которые ответы я получаю. Отвечаю на вопросы уже самого дона Диего. Провожу самое необычное интервью в своей жизни, выдерживаю экзамен по азам геммологии и ювелирному делу, увлекаюсь игрой в словесный «пинг-понг», где каждый вопрос становится всё более коварным и сложным, и возвращение Марека с Кармен я не замечаю. Заканчиваю только во втором часу ночи, выпархиваю на крыльцо «Фальконе» выжатым счастливым лимоном. – Марек, можно быть выжатым, но счастливом лимоном? – я смеюсь, запрокидываю голову и ладошку, ловя редкие капли утихшего дождя, подставляю. Не жду особо ответа, но он отвечает, правда, не то: – Знаешь, я сегодня сделал поспешные выводы и на счет тебя ошибся. Ты молодец. Я киваю. Соглашаюсь, поскольку ложной скромности и скромности вообще за мной и пани Власта, к своему огорчению, никогда не замечала. – Ты тоже ничего, даже Аге понравился, – я признаю великодушно, не успеваю рассказать, что его записали в байроновские герои, поскольку дверь позади нас хлопает. И бархатный голос Алехандро разносится по пустой улице. Окликает меня. – Кветослава, позвольте… – внук дона Диего облачается в кашемировое пальто на ходу, догоняет, запинается, спотыкаясь взглядом на Мареке, но продолжает решительно, – позвольте ещё раз принести свои извинения и сопроводить вас до дома. Уже поздний час… – …и меня проводит Марек, – я его перебиваю. Огибаю по дуге. И второй раз за вечер оставляю мужчину смотреть мне вслед. [1] Резонёр (фр. raisonneur от фр. raisonner «рассуждать») — персонаж пьесы (театральное амплуа), который не принимает активного участия в развитии действия и призван увещевать или обличать других героев, высказывая длинные нравоучительные суждения с авторских позиций. [2] «Большая звезда Африки», или «Куллинан I» - брильянт, самая крупная часть самого большого и дорого в мире алмаза «Звезда Африки». Брильянту была придана каплевидная форма с 74 гранями и он стал частью скипетра короля Эдуарда VII. [3] Slečna (чеш.) – мадемуазель. Глава 5 Март, 28 Кутна-Гора, Чехия Дим Сдохнуть не получилось. Не повезло. И утонул только телефон. Выскользнул из кармана и на илистое дно, поднимая чёрную круговерть, опустился. Исчез, а тьма осталась, прокралась следом. Поселилась во снах. Вязких. Мутных.