Стылых, как вешняя вода. И лёгкость такие сны не приносят, не дают выспаться. Они лишь выматывают, затягивают на самое дно, кружат-вьюжат, насмехаясь и играя, а после выталкивают в реальность. Отпускают, когда до зыбкого рассвета ещё далеко, а за окном расползается серая непроглядная хмарь. Сырая. Она клубится промозглым туманом, облепляет дом со всех сторон и в спальню – стоит мне распахнуть окно – заползает. Скользит по дощатому полу, и Айт, поднимая голову, недовольно и глухо ворчит. Вздыхает, когда я перекидываю ногу через подоконник, прислоняюсь затылком к холодному откосу и зажигалкой, высекая огонь, щёлкаю. – Не смотри укоризненно, жить гораздо вреднее, чем дымить, – я скашиваю глаза на него, бормочу неразборчиво, сквозь папиросу. Но умная псина поймет. Понимать друг друга мы научились неплохо. – Кто выдумал, что во снах приходят покойники? И почему она не… – я сбиваюсь, отворачиваюсь, закрывая глаза, и затягиваюсь. А дым разъедает. Густой. Почти сизый. Он забивает лёгкие и болью даёт осознать, что дышать ещё… можно. Получается, даже если воспоминания, что никогда не приходят во снах, настигают наяву и дыхание от них перехватывает… …перехватывает дыхание от злости. Почти ярости. Что разноцветна, как свет танцпола, где отжигает эта… эта. Зараза. Долбанутый Север по имени Квета. Пластичная и ритмичная. Гибкая. И чувственная. Бесчувственная ко взглядам, что раздевают или прожигают завистью и ненавистью. Уничтожают, но… Север плевать, её глаза закрыты и жизнью она наслаждается. – Не смотри, а то пар из ушей повалит, – Ник насмехается, подходит незаметно, протягивает стопку с зелёным пойлом, от которого разит абсентом, и рядом на холодный металл перил он облокачивается, – мой фирменный и забористый. Что, с наступающим Новым годом? – С Новым, – я цежу сердито, салютую не глядя, потому что оторвать взгляд от светлой шевелюры не получается. Как и у остальных. Все взгляды её. Звезда, мать его, танцпола. – Ветку можно использовать вместо рекламы, – Ник смеётся. Дразнит. И вздыхает, ловя мой испепеляющий взгляд, уже серьёзно: – Дим, она взрослый человек. Взрослый. Но безбашенный. И огребать неприятности умеет отлично, что одна, что в компании Даньки. Вот только моя дорогая сестрёнка, научившаяся находить приключения на задницу и все остальные части тела именно у своей подружки, сегодня с Лёнькой. Он за ней проследит, ответит головой, поэтому можно не смотреть, как они веселятся, выплясывают, поглощённые друг другом и обмотанные мишурой, на том же танцполе что-то немыслимое. Промежуточное между танго и танцем весёлых утят. Ветка же… – Просто признай, что жизнерадостность нашего цветка тебя бесит, поскольку твоей морде до жизнерадостности далеко, – Андрей появляется тоже незаметно, устраивается по другую сторону. И на раскинутый внизу танцпол мы теперь взираем втроём. Смотрим, как танцует Север. Двигается слишком… свободно, легко и естественно, а оттого соблазнительно. Сливается с ритмом, вырисовывает бёдрами восьмерки и руки вскидывает. – С жизнерадостностью у меня всё хорошо, – я заверяю, приговариваю пойло Ника залпом, но зубовой скрежет правду выдаёт. А огненное зелье не заглушает горечь. Боль? Нет, скорее обиду. Которой вторит извечный вопрос: «Что ещё ей надо было?» Впрочем, на сие Ира перед уходом ответила, объяснила, дождавшись меня с дежурства, доступно, что надо ей было нормальных отношений. Совместных вечеров. И нормированного рабочего графика, который не будет предусматривать звонков в третьем часу ночи, выходных на работе и внеплановых дежурств. Вообще не будет дежурств. И самой больницы. Вот только от больницы я не откажусь, поэтому выбор она сделала за нас двоих и на опереженье. Оставила меня с работой, которую я – «Не спорь, Дима, это правда, ты знаешь» – люблю больше, чем её, Иру, и ушла. За три дня до Нового года. В новый год с новой жизнью… – Забей, Иркой больше, Иркой меньше, – Андрей советует великодушно, – Ир будет много. И все уйдут. Мы – хирурги, кобели, если верить нашей старшей, поэтому расслабься. Прояви кобелиную натуру и за Квету, – что, правда, взрослая и даже не сестра, – волноваться перестань. Хороший совет. И я почти соглашаюсь ему последовать, возвращаюсь за стол, где ещё раз выслушиваю ободрения и узнаю, что Ирка сразу была мне не пара. – Она мне никогда не нравилась, – Алиса уверяет пылко. – Потому что сначала вещалась на Ника? А вешалки Ника тебе всегда не нравятся? – Андрей ехидничает, невинно и невзначай. Шипит обиженно, когда получает мыском туфли по ноге. Алиса же невозмутимо показывает ему язык. – Детский сад через два поворота налево, – Ник сообщает меланхолично, перехватывает её, затаскивает к себе на колени и подбородок, не обращая внимания на угрозы, кладет Алисе на плечо. Она же фыркает. Надувается обиженным хомяком, но уже через минуту тыкает Ника под рёбра и в сторону барной стойки кивает. Там Снегурочка – судя по голубой шапке и двум тёмным косам – флейрингует бокалом и бутылкой, что взлетают, вращаются в воздухе, перехватываются непринужденно, чтобы снова взлететь и немыслимое па выписать. И восхищённый свист вырывается невольно, а я приподнимаюсь, чтобы настоящий мастер-класс по флейрингу видеть лучше. – Как тебе? – Ник за моей реакцией наблюдает внимательно, ухмыляется самодовольно. – Кто это? – Алёнка, – отвечает вместо него Алиса, что на устроенное шоу смотрит не менее восторженно. – Поверь, кофе она варит ещё круче. А её коктейли… Ник на неё молится. – Ещё немного и соорудит алтарь, – Андрей фыркает. Но без привычного цинизма. А значит Снегурочка покорила и его чёрствую душу.