Покатится геройски к чертовой геройской матери. – Как дону Диего номер? – я же поинтересуюсь светским тоном. – Понравился? – Ты сомневаешься в своем профессионализме? – внук дон Диего вскидывает бровь. Иронично. И смотрит поверх моей головы он иронично, скользит непонятная тень по его лицу, и обернуться, следя за его взглядом, мне нестерпимо хочется. Тянет убедиться, что смотрит он на Дима, который за нами наблюдает и которого хоть немного волнует, как и что я. Впрочем, не волнует. Не стоит обманываться. – Я никогда в себе не сомневаюсь, – я улыбаюсь не менее иронично, чувствую острую нехватку бокала вина или шампанского, которым ехидно можно было бы отсалютовать, а после опрокинуть в себя. Напиться до потери чувств и памяти, которая после не вернется и в очередные кошмары, где погибает Дим, не обернется. Хватит с меня кошмаров. – Однако, – я продолжаю, выговариваю легко и непринужденно, – требовательность дона Диего известна далеко за пределами Иберийского полуострова. – Однако твоей работой он был доволен, – Алехандро склоняется. Шепчет на ухо. И пальто мне на плечи накидывают. – Я рада. – Старик решил задержаться в Праге, – Алехандро заговаривает неловко, заполняет тишину, которую заполнить я не спешу, не хочу говорить и, даже, что он забыл в Либерце, меня сейчас не интересует. – Что ты ему наговорила о городе красных крыш? – Что город красивый. – Шутишь, – Алехандро фыркает, принимает мои слова за шутку, вытаскивает жестом фокусника бутылку воды и белоснежный платок, который водой смачивает, тянет ко мне руку, чтобы по щеке провести. – Мы три дня бродили по Праге, там красиво, но горизонты захотелось расширить. Кармен узнавала, что в вашей стране много всего удивительного. – Да. – Мы сбились со счёту замков, их не меньше миллиона. – Около двух с половиной тысяч. – Да? Ещё оссуарий в… – он щелкает пальцами, прищуривает левый глаз, выговаривает по слогам на чешском, – в Се-дле-це. Правильно? – Да, – я киваю. Слушаю, не слыша. – Там красиво, – Алехандро довольно мотает головой, повторяет мой жест. – В Брно тоже есть, но там мы не бывали. Нас зазвали сюда и пообещали, что Либерецкий край поразит ещё большей красотой. И, знаешь, меня не обманули, потому что я встретил тебя. – Поразительное совпадение. – Я тоже так считаю, – он соглашается, перестает водить платком по моей щеке, замирает, предлагает, кидая сначала очередной взгляд поверх моей головы, а после смотря уже мне в глаза. – Поехали с нами на Йештед? Ты ведь не хочешь сейчас идти к тому… парню, верно? Очень верно. Не хочу и не могу. Не сейчас, когда мне кажется, что в уже пролитом гасичами доме горела я. Горела-горела и сгорела. И кожа теперь ощущается обожженной и болезненной. И дышать обугленными легкими получается через раз, нестерпимо больно каждый вдох и выдох. И сердце теперь отстукивает медленнее, колко и тяжело. – Соглашайся, Квета, – Алехандро заглядывает мне в глаза, убеждает. – Тебе сейчас это пойдет на пользу. Всего полдня в приятной, честное слово, компании. С Кармен ты уже знакома. Он улыбается обезоруживающе. Указывает на Кармен, машет ей, свистит, а она приветливо машет в ответ, стоит в отдалении вместе с двумя парнями и девушкой, кричит на испанском, а после, вспоминая и широко улыбаясь, на английском, что они мне будут рады. Возможно. Но отказаться следует. Пан Герберт мог погибнуть или не быть дома, мне нужно это узнать. Мне требуется позвонить в музей игрушек Праги, Наталке, и подтвердить, что я приду завтра. Мне надо напомнить уважаемому египтологу и по совместительству другу папы, что он обещал договориться о моей встрече с не менее уважаемым профессором истории Чехии, у которого в свою очередь сфера интересов раннее Новое время. Мне необходимо подумать. Одной. Но я слышу шаги и негромкий оклик Дима: – Вета… – Только поедем прямо сейчас, – я выдвигаю условие, говорю поспешней, чем следует. – На смотровой площадке лучше всего на рассвете. Вам ведь обещали самые красивые виды Либерецкого края… Глава 20 Квета – Кветослава! – Дим повторяет в который раз. Рявкает зло. Распихивает людей, почти добирается до меня, но взволнованная Агнешка, рыдая и благодаря, возникает на его пути очень вовремя, повисает на спасителе детей и кошек, мешает, сама того не осознавая, и удрать, хватая Алехандро за руку, я успеваю. Сбегаю. Гоню прочь мысли, что драпать от Дима – это уже тенденция и привычка, причём, кажется, не самые хорошие тенденция и привычка. И ворох сомнений я давлю, не замечаю любопытные и удивлённые взгляды окружающих. Я спешу к остановке. Где стучит колёсами первый сонный и полупустой трамвай, увозит нас к подъемнику, а от туда уже на Йештед, к телебашне, которая знаменитая, фантастическая и марсианская. Футуристичная. Как всегда педантично поправлял Любош, закатывая глаза, поскольку мы с Агой – тоже всегда – соглашаться отказывались, настаивали хором на «марсианской», ибо так звучней и скульптура рядом «Ребёнок с Марса». Про футуризм же и гиперболоидные конструкции Любош мог с большей пользой занудно вещать около очереди за снаряжением или в кафетерий. В то, что любая очередь исчезнет после пяти минут его лекции об архитектуре, мы верили искренне, а Любош столь же искренне обижался. Дулся. Демонстративно скрывался в галдящей и пёстрой толпе, отказывался составлять далее нам, злым и безграмотным, компанию, предпочитал лыжные трассы сноуборду, а после находился замерзшим до клацанья зубов в кафетерии. И сейчас, глядя на практически пустую и скрытую в белёсом тумане стоянку около отеля и телебашни в одном лице, я встряхиваю головой, выныриваю из воспоминаний, и по сторонам я оглядываюсь. Непривычно. Даже поразительно видеть Йештед безлюдным и тихим. Не зимним. И вид, открывающийся со смотровой площадки, куда я ухожу, не дожидаясь никого, тоже поражает, завораживает, заставляя остановиться на самом краю и подумать, что не только зимой и не только на горнолыжные спуски следовало сюда приезжать. В рассвете и в тумане, который раскинулся над игрушечным внизу городом и лесным массивом, тоже есть своё очарование. Волшебство. И… давно.