Толкает стремительно одну из дверей, заходит в кабинет и, повесив стянутую куртку, вопросительно смотрит на меня: – Я ведь правильно поняла Ондру, что тебя интересует сегодняшний погорелец? – Правильно, – я соглашаюсь. Оглядываюсь и в кресло для посетителей сажусь. Не морщусь. Пусть и кажется, что ни с чем не сравнимый и незабываемый запах морга витает даже здесь, оседает в волосах и на коже, въедается. И можно будет литрами изводить шампунь и гель, но не отмыться, не вымоется так просто эта вонь. Я знаю и помню. И зря я считал, что сто лет не бывал на вскрытиях и всё забыл. Не забыл. – Героя мучает совесть, что не всех спасти удалось? – Бэлла усмехается, усаживается на своё место за стол. И тонкие пальцы домиком она складывает. И представить, что хрупкая красавица Бэлла этими же пальцами хладнокровно вырывает органокомплексы, невозможно. Не верится. – Меня мучает, – локти я умещаю на стол, зеркалю её жест, сообщаю, – пан Герберт, живущий в этом доме, сгорел или кто-то другой. И если он, то был ли этот случай несчастным. – Дима, – заговаривает она далеко не сразу, изучает взглядом, и, как капает где-то вода, я послушать успеваю, – признавайся, это Квета куда-то влезла? – Влезла, – я признаюсь. Не кривлюсь. Хотя от упоминания Север скривиться хочется куда больше, чем от запаха. Попрыгунья Стрекоза, как настоящая стрекоза и коза заодно, упорхнула, сбежала в компании пижонистого индюка с пожарища, старательно не заметила меня и не услышала. Ведьма. На которую пижонистый индюк пальто свое накидывал галантно и заботливо, лез не менее заботливо и, мать его, галантно с платком стирать непонятно что с её лица. И Ветка не отстранялась, позволяла ему, а значит знакомы они были хорошо, иначе бы она не позволила, иначе бы она в принципе не дала так близко подойти… Се-вер. Только с ней всегда можно разогнаться от сожаления до ярости за полсекунды, испытать весь спектр эмоций и чувств за минуту. И лишь перед ней хочется извиниться, а в следующее мгновение столь же нестерпимо хочется её прибить. И зубы, чтоб ими звучно не заскрежетать, приходится сцепить. – А она молодец, – Бэлла вывод делает внезапный, смеётся вдруг. – Ты наконец-то стал похож на человека. – Бэлла… – Что? – она веселится, откидывается на спинку огромного кресла, и глаза её чёрные весельем блестят. – Ондра сломал голову, как тебе помочь. А Ветке всего лишь понадобилось остаться собой и вляпаться в неприятности. – Для бывшей жены ты слишком хорошо осведомлена о душевном состоянии бывшего мужа, – я скриплю недовольно. Раздражённо. Но Бэлла только насмешливо улыбается, двигает ко мне папку: – Смотри, тут анамнез жизни пана Герберта Вице. Нам обалдеть как повезло, ему клапан сердца протезировали. Механический. Так что, считай, если найдем, то пана опознаем. Ты как? Тут подождешь или сам поищешь? Бэлла снова щурится. Подначивает, вопрошая обеспокоенно и крайне заботливо: – Желудок нежный? – Не нежный, – папку, бегло пробежав глазами, я закрываю. Встаю решительно. И Андрею, что правильно развёлся с этой заразой, я скажу, посочувствую. Получу в ответ не менее едкое сочувствие, ибо до Север Бэлле всё одно далеко. И с этим придётся соглашаться. Бэлле свернуть шею, по крайней мере, у меня желания не возникает. – Тогда поможешь, – она довольно хлопает рукой по столу, сверкает слишком радостной улыбкой. – Оно, конечно, не по правилам, но никто не узнает. Мой ассистент ещё утром отчалил лечить психику и желудок после увиденного. Трепетное создание. Где таких только набирают… Бэлла ворчит, выходит, чтобы прокричать уже из коридора: – Сейчас дам во что переодеться. И в секционном зале за железной дверью она меня подождет, подаст перчатки, которые надевать машинально и привычно всё же непривычно. Не думалось, что ещё когда-то придётся их надевать, как и не думалось, что порог подобного помещения я ещё раз переступлю. Подойду к столу, на который тело уже положили. Разложили инструменты. И Бэлла сквозь очки поглядывает иронично. Протягивает нож. И отказаться надо, потому что даже здесь рука подведет и разрез выйдет кривым, потому что у меня не получится и нож соскользнет. Не войдет, потому что идея в целом плохая, но… нож я беру, чувствую, не чувствуя, забытую увесистость металла. Ломаются легко ребра. Открывается. И… увлекает. Забывается окружающий мир, отодвигается на дальний план, и запах, пробивающийся даже под маску, больше не чувствуется. Не подводит в кои-то веки рука. И клапан я нахожу. – Герберт, – я показываю и выдыхаю. Оглядываю обугленное тело, которое человеком не воспринимается. Не сейчас, когда ещё не всё закончено и когда сердце я откладываю. Перехожу на лёгкие. Иду по пищеводу, вот только Бэлла тормозит, перехватывает мою руку: – Подожди, – она щурит глаза, склоняется около шеи. – Посмотри… Смотрю. И не сказать, что мне нравится то, что я вижу. – Подъязычная кость сломана, – она говорит задумчиво, проводит пальцем. – Может после? Кости хрупкие. – Угу, – Бэлла соглашается, поднимает на меня глаза, что смотрят очень серьезно. И не после. И можно не рассчитывать на несчастный случай. – Его убили, Дима, – она констатирует хладнокровно. – Подожгли уже тело. Я отправлю на гистологию, но поверь моему опыту… Поверю. Бэлла умная и лучшая, если она говорит, значит так оно и есть.