И я сам вижу, пусть и понимаю не все так прекрасно, как она, но меня тоже учили и на судебку мы ходили. – Он говорил, что его хотят убить, – я выговариваю задумчиво, стучу пальцами по кромке стола и лежащее передо мной тело, что больше уже ничего не расскажет, разглядываю. – Мы опоздали, Бэлла. – Или нет, – она хмыкает, моет руки и ко мне подходит, вытирая их полотенцем. – Поверь, вскрывать тебя или Квету я не хочу. В это я тоже верю. Осознаю, что Квету, которой я набираю в сотый раз за день, а она же в сотый раз мне не отвечает, я придушу лично или проволоку сюда и наглядно продемонстрирую, о чём начинаешь думать, когда она вот так не отвечает. Север, чтоб её. Вот где её носит? С кем? Её утренний пижонистый индюк, к примеру, на соседнем пустом столе смотрелся бы куда более уместно и органично, чем рядом с Север, и шинковать его было б одно удовольствие, и рука бы не подвела… – Знаешь, а Герберт был ходячей достопримечательностью города, – Бэлла произносит почти с грустью, смотрит вместе со мной на зашитое тело, которое осталось только накрыть, написать после отчет, – этакий оригинал. Трости, шляпы, часы на цепочке, костюмы такие… нарядные и яркие очень. Правда, я лично с ним знакома не была, но видела пару раз. Настоящий денди. – Как? – Настоящий денди, – Бэлла повторяет на русском, глядит вопросительно и озадаченно. – Дима, ты чего? – Не знаю, – я отвечаю медленно. Пытаюсь понять сам, потому что это где-то недавно уже было, падает раз за разом перед глазами на брусчатку трость, ударяется звучно. Катится. Вот только пазл не собирается. Дробится в висках пульс, кружится голова. И может от медицинской помощи отказываться не следовало, нужно было проехать в больницу, подышать кислородом, чтобы голова теперь не болела и вязкая тошнота к горлу не подкатывала. – Слушай, герой, тебя после геройства твоего осматривали? – голос Бэллы раздается из далека, звучит и обеспокоенно, и сердито. – Нет, у меня нормально всё, – я отмахиваюсь. Отталкиваюсь, невольно морщась, от стены, выхожу из зала, чтобы переодеться поспешно, вывалиться на улицу и на ступени лестницы, не думая, как оно выглядит со стороны, опуститься, достать по привычке зажигалку и папиросы. – Ты болван, – Бэлла, гневно цокая каблуками, вылетает следом, извещает меня раздраженно, пихает, чтобы рядом усесться, – даже больший болван, чем твой друг. – Почему вы развелись? – Почему ты не обратился за помощью и что с твоим плечом? Или спиной? – Бэлла… – Дима… – она тянет язвительно. Отбирает у меня так и не зажженную папиросу, сминает её. – На мой вопрос можно не отвечать, я понял. – А на мой ты ответь, – Бэлла хмурится, задает проницательный вопрос. – Ожог? – Поверхностный, пройдет, – я не отпираюсь. Дергаю правым плечом, которым к горящей двери, выбивая, приложиться успел. Отыскал в закрытой спальне, судя по кровати, девчонку, что в шкафу спряталась, смотрела на меня глазами, в которых застыл весь ужас мира. И вытаскивать её пришлось силой. – Мужчины всё ж идиотические герои, – Бэлла закатывает глаза. Собирается сказать что-то ещё, но не успевает. Замирает с открытым ртом, потому что к нам подбегает пацаненок, держит в руках пакет, и спрашивает, смотря на меня, он не по-детски важно и строго: – Это ведь вы сегодня спасли Диту? – Я. – Он. Мы с Бэллой говорим одновременно, переглядываемся озадаченно и не понимающе, а пацан протягивает мне пакет. – Тогда вот, вам просили передать. – Кто? – вопрошаем мы снова хором. Не получаем ответа. Пацан разводит руками, поводит головой, и разворачивается, чтобы сорваться на бег, он стремительно. Драпает не хуже Север, и догнать его у меня не получается. Нас разделяет трамвай, перед которым он прошмыгнуть успевает. Исчезает. И к Бэлле я возвращаюсь ни с чем. – Не поймал, – она скорее заключает, чем спрашивает. Встает, протягивает мне вытащенную из пакета потрепанную и громоздкую книгу, которую, пока я подходил, она пролистать, кажется, успела, свела в одну линию брови. И глаза у неё стали тревожными. – Взгляни. – Что это? – Тут написано «Записи Альжбеты из рода Рудгардов», Дима. Глава 22 Квета Напольные часы, когда я возвращаюсь, отбивают восемь. Разносят по холлу отеля протяжный бом, отсчитывают вместе со временем мои шаги, пока к стойке ресепшена я иду, забираю карту, растягиваю губы в улыбке, что за этот длинный день прилипла намертво, вошла в привычку. И оглядываюсь, ещё не понимая и не осознавая, я тоже скорее по привычке. По рефлексу, который на зычный голос у меня, как у собаки Павлова, сформировался: – Крайнова! Моя фамилия громыхает, летит вслед за только затихшими ударами часов, заглушает слова администратора, отчего расслышать удаётся только окончание. Запоздалое. – …ожидает в лобби-баре молодой человек. О да, ожидает. Вскакивает, сворачивая и шелестя газетой, из кресла, которое по глянцу пола скрежещет омерзительно и громко. Вот только молодой человек внимания на это не обращает, он хмуро смотрит на меня. Я вижу. И как я сразу не заметила моего лучшего друга большой вопрос. – Привет, – я говорю, подхожу, чтобы по щеке губами привычно мазнуть, задать интересный вопрос. – Что ты здесь делаешь, Любош?