Через десять секунд, она стояла на ногах, но когда возвращалась к штабу, охала и ахала всю дорогу и держалась руками за свой плоский зад. Этот инцидент обошёлся обеим командам дисквалификацией, но большой радости от такого мягкого решения судей Людмила Ивановна не испытывала. — Не согласная я, — бушевала она в штабе с бледными щеками. — Меня лишили свободы передвижения, а это уголовная статья. Мне весь зад прострели, сейчас пойду к медицинскому эксперту, снимать ранения. За решётку преступников! — выкинула она окончательный лозунг. — А вы хоть знаете, кто вас связал? — спросила Людмила Фёдоровна. — Кто их знает, — пылила она, — они все в одинаковой форме и в масках. Напали на меня с тыла, и давай крутить как неваляшку. Попробуй, отбейся от девяти здоровых бычков. А один кто — то, как по барабану стучал по моей спине кулаками. — Никто её кулаками не молотил, — подал голос неуклюжий Валера Широв. — И вообще она сама виновата во всём. В своих бойцов начала первой стрелять. Вот мы её и нейтрализовали, чтобы сзади она нас всех не перещёлкала. А для острастки пометили её краской. — Это ты называешь, пометили, — набросилась она на Валеру, — я раненая в тело и очень серьёзно. У меня после вашей иудейской атаки задница негритянская стала. Ты знаешь, сколько денег уйдёт на мази и витамины? Я теперь неделю не смогу сидеть ровно, а ты говоришь, пометили. Валера хоть и был увальнем, но его язык и голова быстро среагировали на обвинительную речь Людмилы Ивановны. — В башку вы шибко ранены, а не в тело. Я две недели сидеть не мог после вашего выстрела, однако не побежал подавать на вас в суд. А с вами пошутили, и вы такую вонь подняли, будто ведро тухлых яиц съели. Вас это как педагога не красит! Валера её обезоружил своим аргументом, после чего ей бессмысленно было требовать крови мальчишек. К тому же она мысленно и быстро, как сканером прошлась по своей работе с подростками. Поняв, что негативные педагогические элементы могут в одночасье прилюдно вскрыться, она быстро закрыла рот и посмотрела на Валеру. В её глазах таилось перемирие. Он не смотрел на неё, но по его поведению было видно, что главным фигурантом в этой ожидаемой катавасии был именно Валера. Он не мог ей простить того злосчастного выстрела, после которого у его ягодиц появился цветовой контраст. А для других мальчишек это была очередная забава, на которые они охотно соглашались, кто бы им ни предложил позабавиться. А с участием Людмилы Ивановны это была двойная забава. Нельзя было сказать, что они ненавидели её или не любили. Никаких антипатий и симпатий они не испытывали к ней. Для них она была объектом многих насмешек. И чем больше она выказывала свою злость, тем больше отпускались в её адрес плоские шуточки. Любили они поговорить с ней на запретные темы, в которых она охотно принимала участие. И это было её большой ошибкой, вскоре она стала получать от мальчишек откровенные пошлые и распутные намёки. И всё — таки Валера, отнёсся с пониманием к раненой женщине. Он посоветовался со всеми бойцами, принимавшими участие в захвате и расстреле Людмилы Ивановны, подошёл и тихо ей сказал: — Так и быть мы отдадим вам наши порции торта, в знак примирения. Скупая и болезненная улыбка появилась у неё на лице. Она стала обладательницей целого торта. — Сегодня у вас товарищ комиссар будет праздник живота! — подошёл к ней электрик, — бывайте, живы, и здоровы! А мальчики, не хай, кизил жуют. Заслужили! ПЯТНАДЦАТЬ ШТУК И ДВА СТАКАНА Кончилось лето. На работу вышла Роза Викторовна. Как он и думал они действительно друг, друга знали раньше, но официально не были представлены. Это была женщина лет пятидесяти, с мужскими грубыми чертами лица. Сразу бросилось в глаза, что дети её уважают. Встречали и здоровались с ней радушно. Раньше она одна была спортивным работником и крутила все внутренние соревнования в детском доме. Помимо этого тренировала у мальчишек футбол. Знакомство Платона с ней было лёгким и быстрым, что подчёркивало её простоту в общении. Она сама в конце рабочего дня зашла к нему в бассейн и просто сказала, — привет! — Повезло ребятишкам, — сказала Роза Викторовна, когда увидала, их грамотную игру, — наконец — то стоящий тренер появился. А то просились на эту ставку разные массовики — затейники, но папа решительно был настроен. Брать только опытного тренера. А вот вашу знакомую я слышала, он не особо жалует. Это плохой сигнал! — Мне этот сигнал сердце не жжёт, — сделал он попытку к улыбке, — она взрослый человек, пускай думает. — Ты знаешь Сергей Сергеевич, что этот взрослый человек на сухомятку посадила детей детского дома. Она, что лыком подпоясана? — Не понял, излагайте, пожалуйста, свои мысли ясней, — поразился он её сленгу. — Куда уж ясней. Спортивный зал есть, а инвентаря и спортивной формы нет. Она нас ограбила. — Как ограбила? — не показывая вида, что он знает о неблаговидных проступках Людмилы Ивановны. — Просто! Из инвентарной комнаты всё ценное вынесла, оставила только громоздкие вещи, и дешёвку. Я примерно прикинула, на двести тысяч инвентаря вместе с форой вынесла. Только одних мячей и коньков на сто тысяч пропало. И всё это не для дворовых спортсменов, а для профессионалов. На такую сумму сгинула и спортивная форма. У него от таких цифр глаза поползли на лоб. — Так в полицию надо обращаться, — сказал он. — Я в органы не верю и не хочу с ними сотрудничать ни в качестве подозреваемой, ни в качестве свидетельницы и даже потерпевшей. И если мы вызовем следователя, то придётся туго папе. Всё, что у меня хранилось в складе, на приходе в детском доме не стояло. Ему за это такую головомойку устроят, что мало не покажется. Да и мне влетит. — Ну, тут уж вы сами решайте. Могу только вам сразу сказать, если она действительно очистила вас, то назад вы ничего не получите. Она не тот человек, чтобы расстаться с товаром, который ей даром достался. Для Людмилы Ивановны находка извне, это приравнивается к её дню рождения. — О возврате речи не идёт. Я сейчас молю бога, чтобы она наш товар не засветила, где ненужно. Представляешь, кем я буду выглядеть в глазах папы. Я слышала, что у тебя с ней нормальные отношения, поговори с этой дамой по душам, чтобы она не попалась, когда будет продавать товар. А если хочет, то я ей посоветую оптовика, который у неё всё скопом заберёт и под пытками никогда не сдаст своего поставщика. Он понял, что Роза Викторовна неспроста в первый день открыла возможности сбыта неучтённого товара, человеку, которого практически близко не знает. «Выходит она и меня подозревает?», — подумал он. Внутри неприятно что — то ёкнуло и, зловещий импульс отстучал в его мозги. «Ты покрываешь преступного элемента, а за это в уголовном кодексе существует статья». …Зная о преступных деяниях Людмилы Ивановны, по сути дела он становился её соучастником. Но ни при каких обстоятельствах выдавать её не помышлял. Последняя мысль, посетившая Платона, в какой — то степени оправдывала её. «Подумаешь, вор у вора дубинку украл». Он обдумывал просьбу этой грубоватой женщины, но конкретного ответа ей не дал. — Для меня сей миссия, не совсем приятна. Но попробую, — пообещал он. — И, то я с ней буду разговаривать только в том случае, если у неё дома увижу какую — то спортивную новинку, которую она не спрятала. — Уж, пожалуйста, — сказала на прощание она, — нам же здесь с тобой работать, а её Владимир Иванович любыми путями выдавит отсюда. Тут дело времени. …После её ухода у него остался плохой осадок на душе. Все эти «дворцовые тайны» он терпеть не мог. На протяжении своей жизни он вдоволь наелся терпких плодов от омерзительных интриг. Хоть и выходил он из них достойно, но крови при этом испортил с излишком. Сейчас ему хотелось только спокойствия. Он думал, в детском доме его обретёт. Спокойствие здесь было, но относительное, где-то всё равно шушукались. И на его счастье он многого не знал, а вот Людмила Ивановна была в кругу событий, но не всегда делилась с ним своей информацией. Не от того, что она ему не верила, а просто она оберегала его от ненужных слухов. Которые рано или поздно могли отразиться на спортивной судьбе её дочери. После ухода Розы Викторовны в бассейне появилась Людмила Ивановна. У неё было депрессивное состояние, и чтобы снять его она пришла к своему спасителю, Платону. Дети в это время собирались на ужин. Проходившим мимо неё мальчишкам она как бы, между прочим, кинула: — Голубки, если вы в столовую пошли, принесите что — ни будь вкусненького? Там кстати сегодня сырники со сметаной, и жареная рыба. Когда ребята ушли, он открыл окна, а она опёрлась о кафельную стенку, подняв глаза на потолок, будто отыскивая там что — то. — Ты для меня как батюшка, как психотерапевт, — начала она, — поэтому должен выслушать и дать такой совет, чтобы ни одна тварь меня не пугала. Он точно знал, о чём она поведёт разговор. Слушать её желания никого не было, но её версия для него была любопытна. — Если ты на исповедь ко мне пришла, тогда знай, я грехи не отпускаю, — с нескрываемым равнодушием произнёс он, — не по чину мне святым делом заниматься. А вот развеять туман в твоей голове, попробую. — Я сама себе грехи отпущу. Роза претензии мне предъявила по своей каптёрке. У неё недостача там огромная. Хочет на меня повесить двести тысяч. Совсем в монастыре чокнулась. Набросилась на меня, чуть ли не с кулаками. — Тебе — то откуда известно про монастырь? — изумился он, — я думала, об этом знает, только узкий круг. — Не прикидывайся валенком, об этом даже дети знают. Она три месяца туда ходила лечиться за свой счёт, а сегодня пришла, чтобы оформить очередной отпуск. Змея она, а не женщина. Если я и взяла в её каптёрке, что — то, то не больше, чем на пятнадцать тысяч. Коньки пропали новые, зачем мне они нужны тем боле сорок второй, сорок третий размер? Чтобы зимой один раз сходить во дворец спорта. Я и на прокат там могу коньки взять, и не сорок третий, а свой дамский размер. Послышался его тяжелый вздох. В нём не отражалось милосердия, а только тупая боль, навевающая тоску от безысходности положения. — А я тебя предупреждал, что спишут всё на ключницу этой злосчастной каптёрки. А ей в последнее время была именно ты. Теперь суши сухари, вяжи тёплые носки и готовься к этапу на север. А Янку отдавай сюда на воспитание, так и быть я за ней присмотрю здесь. Её глаза помутнели и она, приподнявшись на носки, вытянула руки вверх, будто хотела дотянуться до небес. — Бог ты мой, — вскрикнула она, — и словно водяной ручеёк сползла по стене. Уткнув голову в колени и, несмотря на Платона, сказала: — Пропади ты пропадом, — без зла сказала она, — ты же не прокурор, а психотерапевт. Зачем меня пугаешь? Лучше обнял бы, пока детей нет, и утешил по уму. — Сейчас ребята тебя сырниками утешат, — сказал он ей, — перекусишь, тогда и поговорим серьёзно. Он пошёл закрывать окна, в это время стали подтягиваться дети. Последний мальчик Витя Серёгин принёс ей большую тарелку с горкой наложенных сырников в сметане. Она почти вырвала тарелку из рук и скрылась в своей комнате. Когда он к ней зашёл, то больше половины уже не было. — Оставь хоть Янке, она сейчас из школы придёт на тренировку. Наверное, голодная? — Дома пиздеша тушёного поест, а здесь мне самой мало. — Чего, Чего поест? — не понял он её. — Ты что забыл, что я иностранный язык учу. Пиздёш в переводе с английского на русский, это гороховое блюдо. Я его отварила и натушила целую утятницу. А сырники я сама прикончу. Памятник же с моей массы тела будут отливать, а не с её, — стебля от баклажана. Этим нелепым доводом она заставила его улыбнуться. На этот раз он не прятал улыбку. Людмила Ивановна смотрела не на него, а в тарелку, откуда удивительно быстро исчезали сырники. Она обильно вымазывала их сметаной и целиком запихивала себе в рот. — Понимаешь, меня сегодня из столовой с позором выгнали, — проглотив очередной сырник, сказала она. — Диетическая сестра такой скандал подняла, что я больше там не появлюсь. Кричала, что я сирот объедаю, и только воспитатели имеют право кушать в столовой. Будь она проклята, стерва толстожопая. У неё женя не меньше, чем у директрисы из Метеора. Вот скажи мне, где наша диетическая сестра такой зад отъела? — Ну, я не знаю, наверное, природа одарила? — Хренушки, а не природа. Сама харчи сиротские ворует, думаешь, я не вижу, как она урезает дневной рацион у детей. А вечером за ней муж на машине приезжает, у которой после её сумок, колёса асфальт проминают. Мне бы хоть раз взглянуть на калькуляцию. Я бы ей показала, кто сирот объедает. Она засунула последний сырник в рот и, не дожевав его до конца, вытерла губы концом спортивной майки. — Ну что теперь и покалякать можно. Пошли, покурим, у тебя сигареты есть? Он ей дал сигарету, но курить не пошёл. — Иди, покури одна, а мне нужно работать. А о схватке с Розой забудь. Я тебе авторитетно заявляю, ничего она тебе не сделает. Это ей нужно бояться, а не тебе. Делай вид, что ты ничего не знаешь и голову перед ней не опускай. Будешь прислушиваться моего совета, вскоре всё забудется. Только не наглей и включайся в работу. Запомни директор не добрый ангел, а грамотный руководитель, у него дисциплина на первом месте стоит.