— Нет ни Хаджи, нет ни Сибири, — сказал Григорий, — выгнали его за долги и арестовали всё имущество. Сейчас если он помещения не найдёт, то будет продавать свою квартиру, рассчитываться с долгами и перебираться жить к себе в глухомань, где у него стоит недостроенный коттедж. — Этого следовало ожидать, — не вызывая злорадства на приятную для него новость, произнёс Платон. — Своё «Я» везде хотел поставить и не прислушивался к нам. — Да вроде спорт он наш любит преданно, а вот косяков нарезал с деньгами, теперь разгребает эту финансовую кашу. — Ошибаешься, никогда он настольный теннис не любил, он любил только себя в настольном теннисе, вот и получил, разрушительный результат. И вообще он меня сейчас совсем не интересует. Славу богу я устроен вполне нормально и мне от жизни ничего больше и не надо. А ты с ветеранами можешь заходить ко мне в любое время. — Да, надо тебя навестить, как хоть твоя Людка Мутовка чувствует? Крепко она Хаджу наказала. Платон, слегка улыбнулся. — Почему она моя? Никогда ею не была, — у неё есть какой — то Миша заика. А на работе она ничего не представляет. Того и гляди улетит из детского дома. Она ещё в школе работает на полставки. Но думаю, что там её труд аналогичен результатам детского дома. — Странно в Сибири она отменно работала, — пожал плечами Григорий, — только крыша у неё часто едет. А Янку ты её неплохо подготовил. С её ростом у неё может быть большое будущее в спорте. — У Янки, большая заторможенность в мозгах сидит, почти как у мамы. Поэтому, о её будущем пока рано говорить. Они выпили по чашке кофе и дружелюбно расстались. Вечером в его квартире появилась Людмила Фёдоровна в тесном халате, из которого он её освободил. А в двадцать три часа, он её проводил, до дверей квартиры дочери. НЕЗАВИСИМАЯ ЖЕНЩИНА В понедельник, Платона вызвала к себе Гордеева. Она смотрела на него с добродушием, ослепляя его волшебной улыбкой. — Как ты себя чувствуешь? — Великолепно! — Я везу десять детей в Москву, на конкурс «Созвездие», не хочешь со мной съездить на три дня? — А нужно ли? Тема далеко не моя, и эта поездка скомпрометирует нас обоих. У детей глаз острый. — Боишься, а я вот не боюсь. Ну ладно, нет, так нет, — успокоилась она, — я тебя собственно вызвала по другому вопросу. Ты Хаджу знаешь? — Знаю и хорошо, — с удивлением посмотрел он на неё. — Звонил он с утра мне, проситься сюда на работу. Говорит, что у него есть столы дорогие и весь сопутствующий инвентарь для настольного тенниса. — Его на пушечный выстрел к детскому дому подпускать нельзя, — взволновался он, — будет он, не будет меня. — Я примерно так ему и ответила, — улыбнулась она. — Сказала, что у нас есть хороший тренер и пока я с ним не переговорю, ничего обещать не могу. Он сразу же повесил трубку. Теперь у меня просьба другого характера к тебе есть. Прошу тебя не выясняй никаких отношений с нашей неразумной ревнивицей. Делай вид, что ничего не произошло. Наш директор думает убрать её из школы, он там преподаёт географию. А потом будет ставить вопрос о её профессиональной непригодности у нас. — Я уже обсудил её поступок по телефону позавчера, только тебе забыл рассказать. — И что ты ей сказал? — Не много, но веско. А главное я дал ей понять, что наши отношения после дня учителя стухли. Мне уже приелась её ромашка, вначале весело было, а сейчас хоть волком вой. Главное у неё мужик есть, а она как одержимая за мной бегает. Хоть к бабке иди, чтобы отворот, какой против неё сделала. — Терпи мой друг, терпи, — думаю, к новому году её не будет здесь. Если директор наехал на неё, то это серьёзно. Она оказалась нечистой на руку. Всю воблу у него перетаскала. А он ей дорожил. Даже нас никогда не угощал. — Теперь мне понятно, где она её взяла. В Липецке на соревнованиях она мне целый пакет дала воблы. Спросил, где взяла? — говорит на пивной точке. Только ты директору ничего не говори. Некрасиво как то получится с моей стороны. Может она и не по своей воле это сделала, а шайтан от клептоманов подтолкнул её таким способом рыбку ловить. — Ты уже её пожалел? Я вошла в твоё положение, и не осуждаю. Напротив я тебя за это ещё больше любить буду. Ты настоящий мужчина! С директором я кроме работы ни о чём не говорю. У него для этого своя компания имеется. С ним мы на разных полюсах находимся. — Задержался я у тебя, пора и честь знать, — встал он со стула, — ты знаешь, где я живу. Вечерами я полностью твой. Спеши увидеть. Жена приедет, придётся прятаться, по углам. — А про мою квартиру ты забыл? — напомнила она ему, но он уже не слышал, закрыв за собой дверь. В бассейне он столкнулся с Людмилой Ивановной. Двери её кабинета были открыты, и когда около неё прошёл Платон, она поздоровалась с ним и расстегнула лифчик. — Вот теперь я знаю, почему тебе мальчишки свои орудия показывали, потому что ты им светила свои печёные картошки. В ответ она только рассмеялась. — У меня дыньки, — может они и не такие, как у твоей Джулии, но в мужской руке они смотрятся прекрасно. — Сходи в курилку и вымой всю свою повидлу. — Сам вымоешь, вместе с царицей. — Тогда ноги моей там больше не будет. Завтра утром приведу сюда плотника, и он врежет в двери новый замок. А я курить буду выходить на улицу или совсем брошу. — Пошутила я, пошутила, любимый. Я вчера всё с содой и уксусом вымыла. — У тебя Миша любимый есть, а меня больше так не называй. Хватит шуток. — Миша был, Миша сплыл, — он и двух недель не выдержал у меня. — Голодом, наверное, заморила вот он, и слинял от тебя. Какой же мужик потерпит такое. — Почти угадал, — засмеялась она, — только у нас он готовил всегда. То утку запечёт, то гуся. А это мне на один день. Он присмотрелся к моему аппетиту и сбежал, — наверное, понял, что со своей зарплатой не прокормит меня с Янкой. Плевать на него. Я тебя люблю, — нагло посмотрела она ему в глаза. — Дура, — крикнул он ей в лицо. — Может и дура, но умная, и скоро вы все в этом убедитесь. …Он уже не мог на неё злиться, что — то сверкнуло в её глазах незнакомое, сосредоточенное. Это была другая Людмила, не бесовских кровей, а вполне благоразумное создание. Такой её он ещё никогда не видал. Она переоделась и ушла в спортзал. В этот вечер он её больше не видал. На следующий день директор собрал всех педагогов у себя в кабинете. Проверял журналы и рабочие программы, делал кое — кому замечания. А когда добрался до журнала Людмилы Ивановны и посмотрел его, то вылил на неё ушат отборного мата. Затем со всей злости запустил журналом ей в лицо. — Сволочь, паскуда, ты, где нашла тридцать человек? К тебе ходит всего одна кособокая Ангелина и у той глаз соломой набит. Если только не начнёшь нормально работать, я к Новому году выводы сделаю. И предупреждаю всех нерадивых работников. Возьмитесь за ум? Очень прошу? Нечего диваны в группах продавливать. Вот полюбуйтесь на неё, — переключился он опять на Людмилу Ивановну, — когда пришла, золотые горы мне обещала. Говорила, в высшей лиге с мастерами спорта работала. Детишек любит неимоверно и они ей той же монетой платят. А на деле, что получается. Дети ей свои фуфеля показывают, и вяжут по рукам и ногам. Он сделал короткую паузу, выпил воды и продолжил отчитывать Людмилу Ивановну: — Ты в первую очередь педагог, — с негодованием посмотрел он ей в лицо, — не можешь работать так и скажи. Бери тогда шашки, шахматы, займи детей. На сегодняшний день один Сергей Сергеевич работает. Без году неделя у нас, а уже медали зарабатывает. А вы квашни, жопы отъели и ходите по детскому дому, как гусыни, — заорал он на воспитателей. — Почему детей на прогулки не водите? — стукнул он кулаком по столу. — С сегодняшнего дня, чтобы у меня в обязательном порядке выгуливали детей. А сейчас марш все отсюда. Видеть никого не хочу. Этакие мрази. Первой вылетела из кабинета Людмила Ивановна. Она была сама не своя. Лицо было убитое, а руки тряслись нервной дрожью, и она не могла попасть ключом в сердечник замка. — Не обращай внимания на него, — стала утешать её мастер швейного цеха, — я сорок лет здесь работаю. Всего насмотрелась. А он покричал и забыл. Сейчас зайди к нему, он с тобой уже нежен будет. — Пошёл он на хрен со своей нежностью, — крикнула она на весь коридор, — я женщина независимая и не позволю так со мной обращаться. А вам если по нраву его такое нежное отношение, то и обнимайтесь с ним. Он себе кабинет отгрохал, как у президента, а спортзал так и не утеплил. На улице октябрь, а там холодней, чем на улице. Детей в этот зал не загонишь. Зато при попечителях и спонсорах детей по головке гладит, будто любит их. Каков лицемер. Может и любит, только не отеческой любовью. По виду воспитателей было заметно, что большинство одобрили её высказывания. Но комментировать вслух её речь остереглись. Наконец — то ей поддался замок, и она вошла в бассейн. Платон зашёл туда через пять минут. Она сидела на стуле, обхватив голову руками. Ему чисто по — человечески было её жалко. Он понимал, что директор своим непорядочным лексиконом оскорбил не только женщин, но и его единственного мужчину, который присутствовал при этом. Пускай и не в его адрес сыпались оскорбления, но униженным он себя тоже чувствовал. Он нередко попадал в подобные ситуации, особенно в общественном транспорте, когда распоясавшие хулиганы, не боясь мужчин, оскорбляли женщин. И мужчины молчали, боясь влипнуть в непонятную историю. Он же терпеть не мог подобного хамства и обязательно осаживал бакланов. После этого он ловил на себе благодарные взгляды женщин, а другие мужчины вместе с хулиганами, от стыда сходили на ближайшей остановке. Здесь же он не мог ничего сделать, и никто бы, не сделал. …Он сел напротив Людмилы Ивановны. Хотел её успокоить, но вместо нужных слов произнёс: — Я материться могу жёстче и изящнее его. Но это не значит, что свой мат должен демонстрировать при каждом случае. А он я замечаю, и в дело и не в дело пылит им. За долгое время работы с такими детьми психику свою в конец разрушил. Явно он неуравновешенный человек. Он нарвётся на человека со слабым сердцем, который напишет на него телегу в вышестоящую инстанцию. — И этим человеком, буду я, — подняла она голову. Её глаза были красные от слёз, а лицо без единой прожилки было белее мела. — Так ко мне ещё никто не относился, — сказала она. — Это ужас, какой — то при всех так опозорить и закатать в меня журналом. Нет, я в суд на него подавать не буду за оскорбление. Он у меня умоется другими помоями. Я ему этого не прощу! — Ты знаешь, что он тебя хочет из школы подвинуть? — Уже подвинул, — сегодня до уроков не допустили. И знаю почему. — Я тоже знаю, — сказал он, — за воблу, которую ты у него выудила. — Вобла это повод, а на самом деле он убрал ненужного свидетеля. Я же знаю, что он из года в год привозит в школу и сапожки женские и разные вещи, даже тушёнку и всё сбывает по сходной цене преподавателям. Мне всё учителя рассказали. Когда он это добро привозит, в учительской очередь в два ряда становится. Здесь в детском доме бездонное дно. Большинство товара не учитывается, идёт, как подарок. Вот он и распоряжается этим добром по своему усмотрению. А там я ему буду мешать. Завтра у меня выходной, а послезавтра уволюсь, но с большим шумом. Небесный суд я ему устрою. Я же родная сестра бога Морфея. — Остынь. У тебя кредит большой. Куда ты пойдёшь. Перезимуешь, а там видно будет. — И то верно, — опомнилась она, — зачем мне увольняться. Панкратова же скоро не будет. Чтобы я без тебя делала, — одобрительно посмотрела на него. …На следующий день он шёл на работу уверенный, что в этот день будет в бассейне один. У Людмилы Ивановны был выходной. Но зайдя в здание, вахтёрша Тамара Тряпкина сразу его огорошила: — Сергей Сергеевич, подруге твоей с киностудии фирменное письмо пришло. Сейчас ждут её. Весь детский дом на ушах стоит. Зам по хозяйственной части Альбина не вытерпела и осторожно вскрыла его, прочитала и опять запечатала. Приглашают её на съёмки. Миллионершей теперь будет. Повезло же ей, — с завистью сказала она. — Может, пошутил кто? — Нет, письмо правильное, настоящее с Московской печатью.