— Шучу, конечно, я. А если серьёзно, то обрадую и вас и себя. Их было двое. Бумаги мои взяли и, ознакомившись с ними, подшили в толстую папку. Там на нашего Панкратова целый воз жалоб и поэтому они нисколько не удивились моему сигналу. Он у них давно в разработке и думаю, без меня им кто — то докладывает о каждом шаге директора. С меня сняли показания про эпизод в летнем домике. — Поподробнее можно, пожалуйста? — попросила заинтригованная Гордеева. — А что вам Сергей Сергеевич, разве не рассказывал? — Не очень — то он разговорчив. — Я не буду повторяться, напомните ему позже, он вам в деталях всё изложит. А вам скажу, что на протяжении долгих лет вы работали рядом с педофилом и со всем не мужчиной. Таким как он в определённых местах юбку надевают. И этот факт не оспорим. — Боже мой, какие страсти вы рассказываете, — загорелись от стыда щёки Людмилы Фёдоровны, — я четыре года работаю в детском доме, но мне и в голову не приходила такая жуть, которую вы сейчас поведали. — А когда эта жуть может вам прийти в голову. Вы же отработали до семнадцати часов и домой ушли, а что после вашего ухода твориться вам и невдомёк. Самая жуть будет на судебном процессе, но вас туда не пустят. Он потерял себя, как мужчина давно, поэтому свой половой стимул подымал с помощью мальчиков. Что у него впереди будет, мне известно. Холодная камера, охранник с ледяными глазами, а ещё миска погнутая и ложка с дыркой. Считайте, он утратил свободу. Поздно будет ему плакать и рыдать и тем более грехи замаливать. — И когда он свободу потеряет? — подал голос Платон. — Я тебе, что прокурор, который выдаёт санкции на арест. Со мной в следственном кабинете не особенно откровенничали. Они от меня откровения вытягивали. — Это понятно. Надеюсь, ты свой телефон не показывала им. — Указаний таких не поступало. — Вот и умница, сейчас мы тебя подвезём до дому, там садись за компьютер и заряжай интернет. Выкладывай смело свой ролик. Этим мы ускорим его арест. Он искоса посмотрел на Людмилу Ивановну. — А у нас с тобой морские прогулки отменяются на неопределённое время. Здесь могут возникнуть неотложные дела, особенно у тебя. — Что ты имеешь в виду? — спросила она. — А то, что тебе завтра нужно выходить на работу. Если директор будет настаивать на увольнение, покажешь ему больничный. До обеда пообщаешься там с персоналом и пойдёшь домой продолжать болеть. И так каждый день, пока на него не наденут наручники. — Зачем всё это? Я не хочу видеть этого скунса, — воспротивилась она. — После того, что я сейчас услышала мне с ним под одной крышей противно находиться. — Поверь мне, так надо, — убедительно сказал он ей, — ты его заместитель. Его арестуют, ты сразу становишься «ИО» и берёшь бразды правления в свои руки. На заднем сиденье зашевелилась Людмила Ивановна. — Послушай царица Платона, он дурного не посоветует, — сказала она. — Я его знаю дольше, чем вы. — Наверное, придётся, — улыбнулась Людмила Фёдоровна и подумала. «Дольше это не значит, что ближе и лучше». НЕ ГРОЗИ МНЕ ПАЛЬЦЕМ Она зашла в свой кабинет спокойно без излишнего трепета и нервозности. Скинула с себя пальто и включила электрический чайник. Подошла к окну и пальцем раздвинула жалюзи. Небо местами было рваное, но ровное, как стекло. Лоскуты облаков лежали на горизонтальной плоскости, и создавалось впечатление, что они вот — вот, лягут на крыши домов. Панкратов влетел к ней без костылей с одной тростью. Сильно припадая на левую ногу, он сел на диван и поняв, что Гордеева с ним ни здороваться, ни смотреть на него не хочет, постучал тростью по столу. — У вас милейшая за вчерашний день прогул стоит, — сказал он, — изволь объясниться, по какой причине ты не явилась на работу? Она опустила жалюзи и, подойдя к столу, показала ему в развёрнутом виде больничный лист, но в руки не дала, а только произнесла. — Достаточно вам этого или в письменном виде изложить, как посещала врача, как выписывала больничный лист в регистратуру. — Понятно, — промычал он, — решила, значит на сохранении побывать. Я тебя в замы произвёл, а ты кочевряжилась передо мной. Ну, погладил бы тебя раз, другой, что у тебя убыло бы. Судьбу свою загубила! Так вот я авторитетно заявляю, что больничный тебе не поможет! Всё равно уволю, вместе с твоим нарциссом! Мне нужны покладистые сотрудники а, не легкомысленные бабёнки, которые глазки каждому новому мужчине строят. — Давайте не будем говорить о вашем авторитете и моей судьбе. Вам не известны такие понятия, как чувства между мужчиной и женщиной. И пока я болею, прошу ко мне не приставать с вашими разговорами. Отболею, — напишу собственноручно заявление на расчёт, а вы пока о своей судьбе побеспокойтесь. На опасном перекрёстке судьбы стоите. — Ты что меня пугать вздумала, — заверещал он. — Запомни, я никого не боюсь. Включайте все свои телефоны и фотокамеры, мне они, что слепому очки. Не забывайся я человек владыки. Так что и думать забудь грозить мне пальцем. Смету с лица земли, как динозавров. Он покинул кабинет и тут же вернулся назад. — Придёт эта пигалица — певица, — сказал он, — пускай тоже пишет на расчёт. Подпишешь заявление и направляй её в бухгалтерию. Нечего ей задарма хлеб в детском доме кушать. — Ничего я говорить не буду. Вы её принимали на работу, вы ей полставки недавно дали. Вот вы сами с ней и разбирайтесь. А я сегодня лицо не юридическое и моя резолюция будет не действительна. — Людка одумайся? Выкинь больничный лист и приступай к работе. Считай, что я погорячился с тобой, а вот твой рыцарь пускай уходит. Мне неприятно осознавать, когда всё внимание моих женщин переключилось на него. Меня они уже не замечают, пока я их к себе не дёрну в кабинет на промывку мозгов. — Насчёт женщин мне понятно, но непонятно, какова ваша должность в нашем дворце, султана или евнуха. Скорее всего, евнуха скопца, — оберегать женщин от других мужчин входит в его обязанности. — Проститутка, — тихо сказал он и так же тихо закрыл за собой дверь. После него в кабинет не зашла, а влетела Людмила Ивановна. На ней сидело элегантное чёрное пальто. На голове у неё была новая как у мальчишки причёска перевязанная чёрным шарфом и выщипаны брови. В таком виде она выглядела намного лучше и экстравагантней, чем прежде. Одним словом это была не прежняя Людмила Ивановна с тупым взглядом, а созревшая жемчужина из раковины с перламутровым переливом. — Ты зачем сюда явилась? — почти шёпотом спросила у неё Людмила Фёдоровна, — ты знаешь, что он намерен тебя сегодня уволить. — Поздно. Здесь я не по своей воле. Меня пригласили важные люди, которые надеюсь, арестуют с минуты на минуту нашего демона. Я вчера Платону не стала говорить всей правды, чтобы он с радости не явился сюда. Не хочу его в эту катавасию втягивать. Пускай он для детей останется только тренером. А у меня грудь шире, чем у Александра Матросова и я вчера дала согласие показать все места, где хранятся не оприходованные товары. А там их вагон и маленькая тележка. Людмилу Фёдоровну от волнения обдало всю потом. Она осмотрела стол и не найдя рядом ничего подходящего, вытерла пот с лица подолом платья. — Что прямо сегодня это произойдёт? — спросила она. Людмила Ивановна посмотрела на часы: — Сегодня и сейчас. В девять тридцать они должны быть здесь. Вас тоже потревожат, но вы не волнуйтесь. Это для проформы. На вас там даже намёков не делали, вы чиста, как бриллиант. — Это я и так знаю, но мне что — то страшно. Чувствую в себе неведомую вину. — Так нередко бывает с честными людьми, а вот преступники себя никогда виноватыми не чувствуют, пока их за кадык не возьмут, — для убедительности она слегка сдавила двумя пальцами своё горло — Людмила Ивановна, — сжалась в кресле Гордеева. — Меня осенило, никакой вы не тренер, — вы работник органов. У вас разговор, какой — то правоохранительный, веет уголовным кодексом. Скажите, я в точку попала? — Вы попали в моего мужчину, у которого я как дьяволица хотела купить душу, но она оказалась непродажной, отдал её вам без денег. Но, не взирая, на это я всё равно люблю его, пускай без ответа. Но это моя любовь и ей я дорожу. А вы всё равно сломаетесь. Он не безвольный тюфяк, а исполин. Сильные мужчины тем более с правильными мозгами не могут долго любить слабых женщин. Позабавятся и идут искать себе подобных дурёх. Запомните слабая женщина, не может быть верной по жизни. Это кстати его выражение. — А почему вы решили, что я слабая женщина? — А где вы видали сильных блондинок? — парировала она. — Так сразу ответить трудно, но, наверное, Екатерина вторая была очень сильной? — Катька была властной, но не сильной, а вот в отношении плотской любви была очень слаба. И стыдно вам этого не знать. — Людмила Ивановна, вы меня поражаете сегодня своей эрудицией. У меня такое впечатление, что вы до этого времени носили на себе маску чудачки. А сегодня её решили снять с себя. — Это не маска, а моя истинная личина. Признаюсь, я не совсем житейская и коммуникабельная женщина. Хотя дикаркой себя не считаю. Мне сорок три года, выгляжу, наверное, на тридцать пять. И у меня до сих пор нет подруг. С родственниками живу, как собака, — даже с отцом иногда враждую. Вчера вечером у меня брат умер, и я не могу понять жалко мне его или нет. Скорее всего, нет. Мы с ним вылезли только из одной дырки, а жили по своим правилам. Это примерно выглядит так. Два червяка живут в одном яблоке, набираясь силы для рывка, а как скушали его, поползли в разные стороны. — Людмила Ивановна примите мои искренние соболезнования. Всё — таки родной брат скончался. Может вам помощь, нужно, какую — то оказать? — От помощи не откажусь. Но он сам виноват в своей смерти. Ему в конце сентября надо было в больницу ложиться, а он проигнорировал это правило здоровья, какое ему предписали врачи. Вот и нашёл себе смерть в сарае. У него начался приступ эпилепсии, а там у него моток колючей проволоки лежал, вот он и упал на неё, пробив себе сонную артерию. — Слушать про смерть всегда печально, а сколько ему лет, было? — спросила Гордеева. Людмила Ивановна задумалась, — затем неприятно задвигала своими выщипанными бровями. Как показалось Гордеевой, этот мимический жест возник именно от её вопроса. И она сразу пожалела, что спросила про возраст брата. — Он на год старше меня, — произнесла Шабанова. — Платон мне всегда говорил, что если прохожий интересуется возрастом покойного, и узнав, что усопший старше его — завидует, а если младше, — радуется. Говорил, что некоторые бабки без приглашения ходят на чужие похороны и на поминки, не ради ритуала, а для подпитки своего дряхлого организма. Они словно пиявки, мысленно отсасывают трупную кровь у долгожителей. И вспрыскивают свою лимфу молодым, чтобы им жилось на том свете уютней. И вы знаете, он хоть и балагур, но я ему верю. Обладать такой тонкой проникновенностью, дано только людям оттуда, — подняла Людмила Ивановна палец вверх. — Это не пережёванная философия, это божий дар! В это время у неё, губы сжались до посинения, а на глазах отразилась бесовская ухмылка, от которой Гордеева просто-напросто напугалась. — Я не прохожая, и мы виртуально с вами возможно молочные сёстры, — оправилась Людмила Фёдоровна от секундного испуга. — И мой интерес о возрасте вашего брата не подпитан даже близко, как вы говорите к божьему дару Платона. Это всего лишь капелька сожаления человеку преждевременно ушедшего в иной мир. И вы сами сказали, что Сергей Сергеевич, балагур. Больше того я добавлю, что не просто балагур, а балагур — импровизатор. У него одновременно могут быть глаза мыслителя, а сердце неукротимого шкодника. Вот таков наш с вами Платон. — Вижу, вы успели его до конца раскусить, но запомните, вас он распознал раньше. Он даже при суете ловит флюиды человека, который находится рядом. И читает телепатически ваши мысли. А теперь скажу главное, только прошу не распространяться об этом никому, — даже Платону ни слова. Хотя у меня полной уверенности нет, что он меня насквозь не пронзил своим ясным умом. В общем, начальник областного следственного отдела — отец моей дочери. Мужем он мне никогда не был, но роман у меня с ним был долог. Мы с Георгием Кнутовым вместе учились в Ореховской школе. Вместе уехали поступать в Москву. Правда, он в Юридический институт пошёл, а я в Институт физкультуры. Он себе бешеную карьеру на работе сделал, а я по его волеизъявлению Людкой Мутовкой стала. Присосал он меня к своему органу и платит моей Янке алименты, только если я ему ценные сведения с работы приношу. А я по жизни праведница и без этого могу тявкать на тех, кто не дружит с законом. Вот он мне и предложил, чтобы я была не пустолайкой, а служебной собакой. — А с дочкой — то он встречается? — Если бы, — он живёт в областном центре. Ему не до неё. У него свои две дочки есть. И моя Янка не знает о его сосуществовании. Мой гражданский муж в Москве был мужик ушлый, сразу определил, что Янка не его дочь, связал мне узелок с вещами и привёз сюда, сдав отцу на попечение. А Жору Кнута вы сразу узнаете по росту. Выше его в прямом и переносном смысле слова здесь сегодня никого не будет. В коридоре в это время раздались несогласованные аккорды многоступенчатых ног и разноголосый разговор. К Гордеевой, словно мышка через узкий проём в двери пронырнула секретарша Флёра, и перекрестившись, сказала: — Беда Людмила Фёдоровна, — на Владимира Ивановича браслеты надели. Сейчас обыскивают его кабинет. Что будет? Что будет? — причитала она. — Там и прокуратура и ОБЭП и следственный комитет. Человек двадцать приехало. Вас к себе немедленно требуют. — Не паникуй Флёра, — скажи им, что я хоть и на месте, но очень больна. И вряд ли могу им сегодня быть полезной, вроде я и здесь и вроде меня нет.