– Францу пришлось покинуть дом, – помолчав, объяснила Биргит. – Там он подвергает опасности себя и нас. Но я знаю тех, кто может помочь. – И они помогли? Биргит набрала в грудь побольше воздуха. – Они велели прийти сюда, – ответила она. Лотта нисколько не удивилась. – Велели спросить кого-то по имени Кунигунда. Лотта медленно кивнула. – Да. Я знаю сестру Кунигунду. – Знаешь? – Биргит вновь ощутила, как накатывает волна облегчения. – Это не опасно? Что мне нужно сделать? Лотта покачала головой. – Таких подробностей я не знаю. Только то, чем она занимается. Может быть, Биргит показалось, но в голосе Лотты она услышала смутное неодобрение. – Ты нам поможешь? – спросила она, но Лотта не ответила. – Ты ведь должна нам помочь? – Я… я только недавно узнала, что происходит. – Лотта закусила губу. – Я не знала, как быть, что обо всём этом думать. И сейчас не знаю. Всё это так сложно, Биргит! – На миг она стала похожа на маленькую девочку, которая упала и ждёт, когда старшая сестра поможет ей подняться и отряхнуться. – Это не сложно, – ответила Биргит и сама поразилась, как жёстко прозвучал её голос. Она наклонилась вперёд, впилась взглядом в сестру. – Это совсем не сложно. Это очень просто и ясно, Лотта. Мы боремся со злом. Со злыми людьми, которые хотят уничтожить всё светлое и правильное, что есть в мире. Вот насколько всё просто. Никакой выбор здесь не стоит. – Она указала на намитку, скрывавшую золотые волосы сестры и часть её лица: – Дав обет, ты уже сделала свой выбор. – Настоятельница говорит нам то же самое, – прошептала Лотта. – Но… – Но что? Лотта покачала головой и почти прохныкала: – Я не знаю, как быть храброй. Глядя на неё, Биргит вспомнила прежнюю Лотту – ласковую, легкомысленную Лотту, которая хотела лишь мира и веселья, радости и музыки. – Я тоже не знаю, – призналась она. – Но дело не в том, чтобы быть храброй, Лотта. Дело в том, чтобы действовать, даже когда тебе страшно. Лотта судорожно вздохнула. – Но что я могу сделать? – Ты можешь помочь спрятать Франца, – сказала Биргит. – Помнишь Франца, Лотта? Франца, который так прекрасно играет на пианино, который всегда шутил, дразнил и смешил тебя? – Конечно, я помню Франца, – прошептала она. – Если он останется в доме, его почти наверняка арестуют. Как и всех нас. – При мысли о возвращении этих жестоких мужчин в кожаных перчатках Биргит ощутила, как всё тело покрылось холодным по́том. – Прошу тебя, Лотта. Я не знаю, как говорить с Кунигундой и кому здесь можно доверять. Прошу тебя, ты ведь моя сестра. Неужели ты не поможешь мне? Не поможешь Францу? Глава девятнадцатая Лотта Биргит, не отрываясь, смотрела на сестру, ждала ответа, но Лотта была не в силах выдавить ни слова. Она искренне сказала, что не знает, как быть храброй. Она не знала даже, с чего начать. Прямо сейчас ей больше всего на свете хотелось сбежать подальше и сделать вид, что Биргит не приходила сюда и ни о чём её не просила. Прошло несколько недель с тех пор, как Лотта доложила настоятельнице о том, что, или, точнее, кого она обнаружила в кладовой. Но та не ответила на её вопросы. Теперь Лотту мучила нерешительность, страх – и кризис веры. Что такое послушание? Настоятельница, судя по всему, считала, что это высшая миссия, подчинение Самому Господу, но с тех пор, как Лотта пришла в монастырь, всё, чему её учили, во что ей полагалось верить, было подчинением обязательствам, которые Бог на неё возложил. Смириться, отказаться от любой мысли о своеволии или решимости, повиноваться без всяких вопросов и сомнений. В этом были и безопасность, и удобство, и это было правильно. Это должно было быть правильно. – Лотта… – беспомощно произнесла Биргит, широко разводя руками. – Скажи что-нибудь, пожалуйста. – Ты не понимаешь, о чём просишь. – Я не понимаю? – Биргит недоверчиво посмотрела на неё. – Я только сегодня видела, как в наш дом ворвались гестаповцы! Я видела, как они забрали папу! Прямо сейчас, пока мы говорим, его, скорее всего, допрашивают! – Её голос задрожал, но она сделала над собой усилие и продолжала: – Как ты можешь думать, будто я ничего не понимаю? Лотта сглотнула. Ей очень хотелось отвести взгляд, но она не могла. – Я могу подвергнуть опасности других монахинь, – прошептала она. – Разве я вправе… – Подвергнуть опасности себя – вот что ты имеешь в виду, – заметила Биргит, и Лотта вспыхнула, услышав в голосе сестры раздражение. – Остальные и так в опасности, раз этим занимается твоя Кунигунда. И почему в таком случае ты не хочешь нам помочь? Лотта опустила глаза, стала рассматривать свои руки, сложенные на коленях. Она думала о днях, месяцах и даже годах – почти двух, которые провела за стенами аббатства, наслаждаясь простотой, безмятежностью, тишиной. Не нужно беспокоиться. Не нужно бояться. И при первой возможности отказаться от своего благополучия, каким бы оно ни было, при первой же возможности рискнуть своими благами – ради собственной семьи – она отказалась. Изменилась ли она к лучшему, живя в монастыре? Или она просто стала эгоистичнее, думая, будто учится смирению, послушанию, жертве? При этой мысли глаза Лотты наполнились слезами, и она сердито их сморгнула. Как она могла усомниться хоть на миг, хоть на секунду? И всё же ей по-прежнему трудно было говорить. – Так странно снова оказаться здесь, – заметила Биргит, оглядывая комнату. Лотта подняла голову и увидела, какой измученной выглядела сестра – её лицо было бледным, волосы выбились из тугой причёски. – Ты скоро станешь монахиней? Я думала, послушницей ты будешь только год. – По меньшей мере год, но чаще два. Настоятельница ещё не говорила, что кто-то из нас готов принять обет. – Полагаю, сейчас ни в чём нельзя быть уверенным, даже в этом. – У Биргит вырвался вздох, резкий, как порыв ветра, и всё её тело обмякло. Она взяла себя в руки, выпрямилась. – Ну, раз ты не хочешь помогать, можешь хотя бы пригласить сюда Кунигунду, чтобы я поговорила с ней? Лотта напряглась, потрясённая осознанием того, что Биргит уже в ней разочаровалась, уже списала её со счетов. Конечно, она ведь не дала сестре причин надеяться. – Я не сказала, что не помогу, – пробормотала она, и Биргит взглянула на неё с усталой покорностью. – Я думала, ты только что это сказала. – Просто… – Лотта сглотнула. – Это тяжело. – Я знаю. – Биргит вдруг взяла руку Лотты, лежавшую на коленях, и крепко сжала. Лотта напряглась ещё сильнее; она уже не помнила, когда к ней в последний раз прикасались. Кожа Биргит была тёплой и мягкой, хотя на кончиках пальцев появились мозоли от работы. – Большую часть времени, если не всё, я провожу в постоянном страхе, Лотта. Я так боюсь. Последние несколько месяцев я жила в ожидании стука в дверь. Как и все мы. И вот мы дождались… – Её голос сорвался, и пальцы Лотты будто сами собой сжали ладонь сестры. – Прости, что я не с вами, – прошептала она, вложив в эти слова всю свою искренность. – Мы скучаем по тебе. – Биргит сжала её руку. – Дом без тебя совсем не тот, Лотта. Так тихо. Мы даже больше не поём. – Она печально улыбнулась. – Какие уж мы без тебя сёстры Эдельвейс. У Лотты вырвался сдавленный смех. – Это было так давно… когда мы пели в «Электролифте». – Давно. Почти пять лет назад. Лотта покачала головой, бессильно пытаясь противиться нахлынувшим воспоминаниям. Она оставила старую жизнь позади, больше не думала об этом. Так было гораздо легче, но Биргит сорвала с петель дверь, за которой всё это хранилось, и чувства вновь нахлынули, и Лотта поняла, как сильно скучала. – Столько всего изменилось, – тихо бормотала Биргит. – Ты бы сейчас не узнала наш город, Лотта. Повсюду знамёна со свастикой. Нацисты бродят по улицам. Им ничего не стоит арестовать или избить человека. Все вне себя – кто от ужаса, кто от самодовольства. – Она посмотрела на сестру, и внезапно в её взгляде зажглось что-то похожее на любопытство. – Ты ни разу не покидала Ноннберг? – когда Лотта покачала головой, у Биргит вновь вырвался долгий, печальный вздох. – Так странно. Как мало ты, должно быть, обо всём этом знаешь. – Я и не должна была знать, – чуть сдавленно произнесла Лотта. – Я оставила ту жизнь позади. – Тем лучше для тебя, – ответила Биргит скорее печально, чем едко. – Учитывая, в каком теперь мы живём мире, я и сама бы не прочь стать монахиней. – Суть же не в том, чтобы оставить мир, – начала было Лотта, но осеклась. Она повторяла то, чему её учили отец Иосиф и настоятельница, но в её устах эти слова становились ложью. Она оставила мир – и была этому рада. – Так ты поможешь? – Биргит подалась вперёд, не выпуская её руку. Лотта опустила глаза, посмотрела на их переплетённые пальцы. Всё это – близость, вспыхнувшие давно забытые чувства – давило на неё. Нервы внезапно напряглись, вспомнилась старая боль. Тоска, сомнения и страхи, давно похороненные в глубине души, вновь выплыли на поверхность. – Да, – прошептала она, не поднимая взгляда. – Я помогу. Биргит облегчённо выдохнула, разжала пальцы. – Спасибо. Ты поговоришь с этой Кунигундой? Лотта тихо рассмеялась. – Да, но мы не очень-то ладим. – Разве монахини могут не ладить? – изумилась Биргит, и её брови поползли вверх. – Я думала, вы все должны любить друг друга. – Да, но… – Лотта вспоминала, как на публичной исповеди рассказала о поведении Кунигунды. Как следила за ней, как осуждала. Всё это показалось ей теперь таким мелочным, что стыд стал ещё сильнее. – Я поговорю с ней, – пообещала она. – Нужно спрятать Франца как можно скорее. Если можно, сегодня. – Сегодня… – Лотта взглянула в окно. Уже сгущались сумерки. – Не знаю, получится ли…