– Вы пришли! – Это было непросто, – прошептала Биргит. – Мы ещё никогда так поздно не выходили из дома. – А для евреев ввели комендантский час, – добавила Иоганна и улыбнулась Лотте. – Я рада тебя видеть. Хотя с трудом тебя узнала! – Да, это так странно. – Лотта нервно рассмеялась. Она полтора года не видела своего отражения в зеркале и представить не могла, как она теперь выглядит. – И я рада видеть вас всех. Глаза Франца, казалось, светились в темноте, и когда он улыбнулся ей, его зубы блеснули белизной. – Как ты, Лотта? – Она теперь сестра Мария Иосиф, – напомнила Биргит, неуверенно улыбнувшись Лотте. Растроганная, Лотта улыбнулась в ответ и отступила в сторону, чтобы они могли пройти через ворота. – Можешь по-прежнему звать меня Лоттой, – сказала она Францу. – А теперь поторопись. Я покажу дорогу. – Она повернулась к Биргит и Иоганне. – А вам лучше уйти. Чем меньше людей, тем меньше будет вопросов. Биргит кивнула и отвела взгляд от Франца и Иоганны, а Лотта – нет, и потому она смутилась, увидев, как старшая сестра обнимает Франца, уткнувшись ему в плечо. – Я вернусь, – пообещал он, гладя её волосы. – Я вернусь к тебе, Иоганна, обещаю. Иоганна кивнула и отступила в сторону. – Иди, – сказала она. – Да хранит тебя Господь. – Спасибо тебе, – Франц обнял Биргит, – что была со мной так терпелива. Мне никогда не стать таким талантливым часовщиком, как ты. – Не говори так, – пробормотала Биргит. – У тебя куда больше способностей. – Заботься о магазине, – сказал Франц и вновь посмотрел на Иоганну. В его взгляде было столько любви и тоски, что сердце Лотты сжалось. – До свидания. Лотта наконец осмелилась шагнуть к сёстрам и тоже обнять их. Тепло их тел, прикосновения их рук были такими удивительными и желанными. Она скучала по всему этому, поняла Лотта. Она скучала по тому, что в своё время принимала как должное. – Бог с тобой, – прошептала она и быстро пошла в сад аббатства. Шаги сестёр эхом отдались в тишине и стихли. Франц жизнерадостно улыбнулся Лотте. – Куда теперь? – В пустую кладовую. Боюсь, не самое уютное место, но что делать. – Ничего. Лотта заперла ворота, прежде чем повести Франца по тёмному монастырю в кладовую, дверь которой она впервые распахнула несколько недель назад, шагнув навстречу ужасу и смятению. Теперь она была пуста, чисто выметена и безобидна; Кунигунда отвела её сюда после того, как они проводили Биргит. – Я принесу одеяло, – сказала Кунигунда, – и немного еды. Больше дать не могу, а то кто-нибудь заметит. Теперь, когда Лотта открыла дверь кладовой, она почувствовала, что должна извиниться за её тесноту – здесь не было ничего, кроме одеяла, буханки хлеба, кусочка колбасы, завернутого в вощеную бумагу, и кувшина с водой. – Прости, это совсем немного. Франц положил руку ей на плечо. – Идеально. Я так благодарен вам и другим монахиням. Всем, кто мне помог. Теплота и искренность в его голосе и пристыдили, и растрогали её. – Как ты можешь быть таким добродушным? – прошептала она. – Почему ты не злишься? Какое-то время Франц молчал. – Я злюсь, – ответил он наконец, но она услышала в его голосе печаль, а не ярость. – Меня переполняет злость от того, во что превратился мир, что позволено делать сумасшедшим. Но я понимаю, что она не принесёт пользы ни мне, ни другим. В этом мире и так слишком мало доброты. – Да, ты прав, – ответила она. – И наша задача – наш долг – нести в этот мир больше добра, чего бы это нам ни стоило. Его глаза и зубы блестели в темноте. – Ты боишься, Лотта? Что это будет тебе слишком дорого стоить? – Нет, – ответила она, и в её словах была по крайней мере доля искренности. – Уже нет. Глава двадцатая Иоганна Сентябрь 1941 Иоганна быстро оглядела пустынную улицу, освещённую последними солнечными лучами, прежде чем броситься в узкий переулок, идущий вдоль аббатства. Хотя поблизости никого не было, она низко опустила голову, повязанную шарфом. Даже два с половиной года каждый месяц, а то и дважды в месяц посещая аббатство, она понимала, что осторожность не будет лишней. Лотта оставила ворота незапертыми, чтобы сестра могла легко проскользнуть внутрь и торопливо пройти вдоль пустого монастыря к маленькому кирпичному сараю в глубине сада, где хранились сломанные инструменты, пустые мешки и тому подобное. Быстрый, лёгкий стук – два удара, пауза, ещё один удар, их сигнал – и дверь отпиралась и открывалась. Иоганна поспешила внутрь, и её обхватили жилистые, сильные руки. – Привет, либлинг[17], – пробормотал Франц, зарывшись в её волосы. Иоганна прижалась щекой к его воротнику и закрыла глаза, переполненная чувствами, как в каждую их встречу. Эти свидания были такими мимолетными, такими драгоценными, и каждый раз она думала – вдруг это последнее. Казалось невероятным, что они провели так два с половиной года. Когда Франц только что прибыл в аббатство, они с Иоганной ожидали, что его в ближайшие дни заберут. Биргит сказала, что, как только он получит новые документы, удостоверяющие личность, его переправят через границу в Швейцарию, на свободу. Иоганна попрощалась с ним, думая, что может больше никогда его не увидеть, несмотря на обещания Франца пережить войну и вернуться к ней. Она не могла не чувствовать, что это опасно – хотеть чего-то так сильно. В общем, ничего не вышло. Два дня спустя Биргит вернулась в дом на Гетрайдегассе, бледная, с широко распахнутыми глазами. – Я только что получила сообщение от Ингрид, – сказала она тихим голосом, хотя подслушать было некому. – Человек, который подделывает документы, арестован. Иоганна прижала руку к горлу, думая, как быть дальше, какими могут быть последствия. – Что это значит для Франца? – По крайней мере, он в безопасности, – ответила Биргит. – Тот, кто мне это передал, не знает подробностей. Кунигунда сказала мне, что так будет лучше, и я ей верю. – А как же Франц? Как он покинет монастырь? – Никак, – прямо ответила Биргит. – По крайней мере, пока не найдётся новый человек, подделывающий документы. Его не нашли и несколько месяцев спустя, потому что на первый план вышли другие задачи. После того, как Гитлер объявил войну Альянсу, группа сопротивления неуклонно и решительно двигалась вперед, нанося удары по поездам снабжения и железнодорожным путям, делая самодельные бомбы из бутылочного стекла и кислоты, обрезанных труб и пороха. Иоганна узнала об их действиях от Биргит и подозревала, что сестра была замешана в некоторых из них, судя по тому, что ночью часто выбиралась из постели, покидала дом и возвращалась незадолго до утра. Иоганна не спрашивала об этом Биргит; она понимала, что лучше не знать, даже когда дрожала от страха перед опасностью, которой подвергла себя сестра, да и все они. В любом случае, к тому времени, когда нужный человек был найден, Франц решил с благословения настоятельницы остаться в аббатстве. – Сейчас опаснее пытаться попасть в Швейцарию, чем оставаться в Зальцбурге, – сказал он однажды вечером Иоганне, когда она пришла к нему, скользя по улицам и переулкам, как тень. – Большинство здешних монахинь на моей стороне, а некоторых сомнительных можно держать в неведении. Для них я всего лишь садовник, и теперь у меня есть документы, подтверждающие это. – А если они заподозрят и донесут на тебя? – спросила Иоганна, разрываясь между беспокойством и облегчением оттого, что Франц останется. – Это риск, на который я должен быть готов пойти. Я хочу остаться. – Он сжал её руку, переплёл её пальцы со своими. – Я не хочу оставлять тебя. Так что он перебрался в сарай в задней части сада аббатства, подальше от посторонних глаз. Монахини снабдили его бельём, одеялами, книгами и посудой. Он приносил аббатству пользу, занимаясь мелким ремонтом, чиня инструменты, помогая в саду. Для всех, кто мог задать вопросы, он был Генрихом Мюллером из Гродига, сыном фермера, выполнявшим в монастыре работы, которые не могли выполнить сами монахини. И всё же они жили в страхе, и так долго, что Иоганна не могла вспомнить, каково это, когда не ощущаешь тугой узел беспокойства в горле, не чувствуешь, как сердце начинает колотиться, стоит ей услышать шаги или стук в дверь. Она в последний раз обняла Франца. – Ты приятно пахнешь, – заметила она, и Франц рассмеялся. – Ты имеешь в виду, лучше, чем выгребная яма? Что ж, я вчера вымылся у колонки. Вода была ледяной, но всё равно приятно. – Ты должен быть осторожнее, – напомнила она, и Франц посмотрел на неё с насмешливой нежностью. – Я осторожен, Иоганна. Я не покидаю сарай, когда сюда приходят. – Долго это продолжаться не может, – заметила Иоганна, но её слова прозвучали неубедительно. Франц снова рассмеялся, на этот раз горько. – Думаю, может. Иоганна часто приносила ему газеты, хотя в них не было ничего, кроме пропаганды и откровенной лжи. Они обычно портили ему настроение, но она всё равно их приносила, зная, как ему не хватает новостей, как ему не хватает чего-то, кроме четырёх стен сарая и границ монастырского сада. – Конечно, всё скоро изменится, – настаивала Иоганна. – У них уже и сейчас дела идут не очень, ты же видишь это между строк. «Гитлер по-прежнему на вершине успеха» – сообщали газеты. В июне вермахт предпринял масштабное вторжение в Советский Союз. Среди тысяч его солдат была и Первая горнострелковая дивизия, где служил Вернер, – её перебросили в Украину, чтобы она продвигалась к Москве, по пути одерживая лёгкие победы. Однако всего несколько дней назад больше тысячи немецких солдат погибли от мин-ловушек, расставленных советскими войсками в Киеве, и Гитлер пообещал быструю и жестокую расправу. Он уже провозгласил, что будет морить голодом ленинградцев, пока те не подчинятся. Франц подчёркивал, что огромные ресурсы Советского Союза: оружие, солдаты, – пушечное мясо, как он с горечью их называл, – более чем равны ресурсам Гитлера, но потребуется время. Сколько именно времени, они не знали, и вряд ли кто-то знал.