– Главное, не терять надежды, – твёрдо сказала Иоганна. – Без неё мы ничего не сможем. – Я знаю, – ответил он, но не слишком уверенно, и Иоганна не могла его винить. Он долгое время прожил, можно сказать, в шкафу, лишь изредка выбираясь в сад, а еды ему с трудом хватало, чтобы не умереть от голода. Монахини были к нему настолько щедры, насколько могли, но всем урезали рацион, а они и без того питались просто и скудно. К тому же Иоганна понимала, что некоторые монахини не знают, кто на самом деле Франц, и могут заметить, что еда постоянно исчезает. Осторожность не была лишней. Когда Франц отступил чуть в сторону, Иоганна заметила, какой он бледный, хотя только что закончились три месяца солнечного лета. Он сильно похудел – стройная от природы фигура теперь казалась измождённой, но в руках ещё оставалась сила, а сила духа была столь же несомненной, как и всегда. Она любила его уже пять лет, но совместное будущее по-прежнему казалось далёким, если вообще возможным. – Как там отец? – спросил Франц, как всегда, и, как всегда, Иоганне не хотелось честно отвечать на этот вопрос. Манфред вернулся из штаб-квартиры гестапо на Хольфгассе, но вернулся совсем другим человеком – сломленным. Он провёл там всего одну ночь и утром пришёл домой, измученный, ошеломлённый, совершенно раздавленный, пусть и без видимых следов насилия. Хедвиг с плачем рухнула ему на шею, и Манфред неловко потрепал её по руке, но не сказал ни слова. Иоганна и Биргит смотрели на них с осторожной, пугливой радостью. Её сменил наползающий ледяной страх, когда Иоганна заметила отсутствующий взгляд отца. – Папа, – спросила она, – что случилось? Ты в порядке? Они… – Она не смогла заставить себя задать этот вопрос. Отец механически, как заводная кукла, кивнул вверх-вниз, продолжая похлопывать жену по руке. Я вернулся, повторял он снова и снова. Я вернулся. Он отказался сказать хоть слово о том, что произошло в квартире на Хольфгассе, – Иоганна не знала, не хотел он или не мог. Но она видела, что отец изменился, и какая-то живая, бесценная часть его души умерла. Может быть, от ужаса вновь дала о себе знать старая травма головы, полученная ещё в годы Первой мировой, а может быть, он подвергался пыткам, следы которых не были видны глазу. Отец молчал об этом, и он безвозвратно изменился. Он стал тенью самого себя – милой, приятной и даже сохранившей черты былой ироничности, которая так нравилась Иоганне, но не более того. Головные боли стали чаще и сильнее, сознание – спутаннее, и последнее беспокоило Иоганну больше всего. Ни с кем не обсудив этот вопрос, он почти полностью оставил работу, поздно вставал, рано ложился и часами молча сидел в гостиной у окна, глядя в никуда. Порой он брался за книгу, но одолевал лишь несколько страниц, и она, забытая, лежала у него на коленях. Хедвиг бросила все силы на то, чтобы оберегать мужа, и обрушивала свой гнев на любого, кто мог потревожить его покой – не то чтобы кто-то рисковал. Биргит лишь время от времени спрашивала совета отца по поводу магазина, но по большей части управлялась с ним одна. Все надеялись, что время, свежий воздух и солнечный свет исцелят Манфреда. И может быть – Иоганна должна была цепляться за любую, самую слабую надежду – ему становилось лучше, по крайней мере немного. В день, когда Германия – а значит, и Остеррайх – объявила о начале войны, он, сидя в гостиной, залитой сентябрьским солнцем, вслушивался в слова, звучавшие по радио. – Мы знали, что это произойдёт, – печально произнёс он, обведя глазами домочадцев, когда сообщение закончилось. – Мы знали. Иоганне оставалось только радоваться, что он сказал хоть что-то. – Так же, – ответила она теперь Францу, мерившему шагами крошечный сарай. – И если честно, не думаю, что ему станет лучше. – По крайней мере, не становится хуже. – Это да. – Теперь им оставалось надеяться только на то, чтобы не стало хуже. И этого, осознала Иоганна, было достаточно. Если только их не лишат последнего… – Пойдём посидим на одеяле, – предложила она. – Я принесла кофе. – Ты имеешь в виду цикорий? – с улыбкой спросил Франц. – Ну да. – Рассмеявшись, она расстелила одеяло и стала расставлять на нём всё необходимое для пикника – графин с цикорием и несколько кусочков пирога, который испекла мать, пусть и, к её большому неудовольствию, не обошлось без маргарина и яичного порошка. Хедвиг не раз сквозь зубы ворчала, что если бы они остались в Тироле, у них до сих пор были бы и яйца, и масло, и свежее густое молоко – целые вёдра. – Я же не волшебница, – заметила она. Кофе никто не видел уже несколько месяцев. – Ты гораздо лучше, – ответил Франц, и его лицо тут же посерьёзнело. Это не нравилось Иоганне, потому что значило, что он вот-вот впадёт в меланхолию, что было для неё невыносимо. – Что бы я без тебя делал, Иоганна? – Хорошо, что тебе не пришлось этого узнать, – беззаботно заявила она, но отвлечь его оказалось непросто. – Будь я хорошим человеком, я бы тебя отпустил. Я должен был тебя отпустить. Этот разговор он заводил уже слишком много раз. – В таком случае я рада, что ты нехороший человек. – Всё равно. – Всегда жизнерадостное лицо Франца стало недовольным и, что было ещё хуже, отчаянным. – Я эгоист, который позволяет тебе и приходить сюда, рискуя жизнью. Если бы я тебя отпустил, ты могла бы встретить кого-то получше, может быть, на работе. Год назад закончив курсы, Иоганна устроилась секретаршей в бухгалтерию – печатала письма и стенографировала. Это оказалось ужасно скучно – она не раз задумывалась, почему так сильно хотела научиться печатать, – но, по крайней мере, приносило некоторый доход. – В таком случае я рада, что ты эгоист. – Иоганна придвинулась к нему ближе. – И что значит – ты мне позволяешь, Франц Вебер? Я, знаешь ли, самостоятельная женщина. – В этом я не сомневаюсь. – Он вновь улыбнулся, сжал её в объятиях и поцеловал, сперва нежно, а потом с такой страстью, что тело и душа Иоганны вспыхнули огнём. – Я никуда тебя не отпущу, – пробормотала она в его губы и почувствовала, как он улыбается. – И хорошо. Допив цикорий и доев пирог, они стали играть в свою любимую игру, которую придумал Франц, только прибыв в Ноннберг, – игру-фантазию, наполнявшую их сердца сказочной надеждой. – Давай обсудим наш дом, – мечтательно сказала она, прижавшись к его груди. – Наш маленький фермерский домик в Галтуре, – добавила она, потому что он становился то квартирой в Вене, то виллой в Эйгене, то поместьем неподалёку от Линца. Они не мечтали лишь о Париже – он был слишком священным. – У нас будет сад? – Думаю, да. – Франц крепче обнял её. – Всегда хотел выращивать розы. – Розы! Ты думаешь, они растут в горах? – Почему бы им там не расти? Ну а если нет, построю парник. Так что разведём сразу и розы, и помидоры. – И по утрам будем купаться в речке, бегущей мимо дома, – добавила Иоганна. Она была в Галтуре, деревне высоко в горах Тироля, лишь однажды, в детстве, но часто вспоминала, как радостно бурлила эта река. – Наверху будет спальня для детей, а внизу для нас. – Всего одна спальня для всех наших детей? – Это маленький домик. Уютный. – Ну ладно. – Когда наступал черёд Франца расцвечивать их мечты сложной вышивкой, он выбирал не простую грубую ткань тирольского домика, а сверкающие нити и тонкую материю роскошной квартиры в Вене или Будапеште, с высокими потолками, зеркальными стенами и деревянными панелями. – А какой будет кухня? – Там точно будет холодильник, – твёрдо ответила Иоганна. – И всё самое современное. И стол, который ты выстрогаешь сам. – Что я тебе, столяр? – Научишься. – В их мечтах всё было возможным. – И научишь нашего сына. Франц чуть помолчал, обнимая Иоганну. – Я бы очень этого хотел, – наконец проговорил он, и в его голосе звучали искренность и печаль. – Я бы по-настоящему сильно этого хотел. Иоганна закрыла глаза, изо всех сил стараясь представить всё это – фермерский домик, стол, детей, спящих в кроватях наверху. Это возможно. Всё это может у них быть. Зазвонили колокола к вечерне, и Иоганна подпрыгнула. – Мне пора! – воскликнула она. – Родители будут волноваться. – Иди. – Франц помог ей надеть пальто. – Быстрее. Постарайся никому не попадаться на глаза. – Я знаю. – Бродить по улице в одиночку, в темноте, и в лучшие времена было глупо. Она обняла его, он прижал её к себе, а потом подтолкнул к двери. – Ступай. Иоганна прошла вдоль монастыря, спустилась вниз, побрела по переулку, стараясь держаться в тени, чтобы никто не увидел её и не заподозрил неладное. Она поспешила по Кайгассе к великолепной Резиденц-платц, залитой лунным светом и почти опустевшей. По Альтер-маркт, где вновь открылись еврейские магазины, но уже под арийскими названиями, а потом к Гетрайдегассе и домой. Она проскользнула в дверь и облегчённо выдохнула. Обошлось. – Где ты была? – спросила Биргит, когда Иоганна поднялась наверх. Родители уже легли спать, а она сидела за кухонным столом и курила – эта привычка появилась у неё с тех пор, как она примкнула к сопротивлению, и Иоганне казалось, она придаёт Биргит измученный вид. – У Франца. – Ты очень долго там торчала. – Я знаю. – Иоганна заправила выбившуюся из тугого пучка прядь волос и, нахмурившись, посмотрела на сестру. – Что не так? – спросила она, поскольку что-то явно было не так. Биргит долго не отвечала, её взгляд был пустым и отстранённым. Наконец, вновь затянувшись, она проговорила: – У Вернера отпуск. – Это плохо? – Иоганна так и не поняла, какие чувства сестра к нему испытывает. Она знала, что Биргит шпионит за Вернером и передаёт Ингрид крупицы информации, которые ей удаётся добыть, но ещё она знала, или по крайней мере подозревала, что чувства Биргит к Вернеру по-прежнему сильны, пусть он и стал гордым солдатом Первой горнострелковой дивизии и поддерживал Гитлера – или так только казалось Иоганне. – Да, наверное… – Биргит медленно, тяжело выдохнула, потушила окурок и бросила в блюдце на столе. – Его командир был награждён Рыцарским крестом. По всей видимости, Гитлер очень им гордится. – Она поджала губы. – И он пригласил всю дивизию на приём в Берхтесгаден, вместе с жёнами и невестами. У Иоганны отвисла челюсть. – Берхтесгаден… ты имеешь в виду Бергхоф? Биргит кивнула. Это было убежище Гитлера в горах, всего в тридцати километрах от Зальцбурга и всё же, по счастью, в совсем другом мире. – Ты встретишься с Гитлером, – недоверчиво пробормотала она, и Биргит смерила её хмурым взглядом. – Если пойду. – Конечно же, надо идти! – воскликнула Иоганна. – Только представь, какие это даёт возможности, Биргит! Что ты можешь услышать и рассказать Ингрид! Кто знает, что эти офицеры или даже он сам выболтают в твоём присутствии? – Ты всерьёз думаешь, что они станут обсуждать военные планы в компании женщин? – с отвращением заметила Биргит. – Ты знаешь, какого мнения Гитлер о нашем поле. – Тем не менее… – Не хочу туда идти. – Биргит вздрогнула и вновь потянулась за сигаретами. – Это так же мило, как смертный приговор. – Всего лишь вечеринка… – С Гитлером.