– Верить? Во что? – В Бога. В Его любовь и милость, даже теперь. Особенно теперь. – Лотта вглядывалась в лицо сестры, серое от усталости, перепачканное грязью. – Разве ты больше в Него не веришь? – Не знаю, – холодно ответила Биргит. – Я слишком много видела и пережила, чтобы знать что-то ещё. Сдвижная дверь товарного вагона распахнулась. В зал хлынул яркий, резкий солнечный свет. Женщины инстинктивно отшатнулись; за последние несколько дней они привыкли к темноте, к зловонию, усталости, голоду и жажде. – Пошли, пошли! – закричали охранники, не слишком бережно вытаскивая женщин из поезда. – Пошли! Шнелле, шнелле! Лотта взяла Биргит за руку, когда их вместе с остальными согнали с поезда. Зрелище, представшее ей, поразило ее своей простой красотой: под сенью платанов синело глубокое озеро, белый церковный шпиль вдалеке был устремлён в небо, до боли яркое. Лотте показалось, что это знак. – Вода, – с тоской пробормотала Биргит, и Лотта подтолкнула её к озеру. – Пойдём. Попьём, умоемся. Вокруг слонялись ошеломлённые женщины, несколько молодых охранников смотрели на них с ленивым, скучающим безразличием. Лотта подтолкнула Биргит к озеру, пригнулась, чтобы набрать ладонями кристально чистую воду, и, сделав глоток, поразилась её вкусу, такому чистому, такому свежему. Напившись, она ополоснула водой лицо и волосы, стёрла грязь со щёк. Биргит последовала её примеру, но нерешительно; она казалась слишком усталой, чтобы чувствовать что-то ещё. – Разве это не счастье – быть чистой, Биргит? – воскликнула Лотта, глядя, как вода стекает между пальцами и хрустальные капельки отражают солнечный свет. – Какие уж мы чистые, – пробормотала Биргит. – Вот смотри, – она вытянула вперёд исхудавшие руки, обвела взглядом своё измождённое, грязное тело. – Всё равно, – настаивала Лотта, и сестра с раздражением посмотрела на неё. – Не надо так уж стараться, – язвительно прошипела она. – Ты не станешь ещё большей святой, если будешь благодарить Бога за каждый глоток воды. – Я и не пытаюсь! – воскликнула Лотта. – Биргит, ты же знаешь, я всю свою жизнь старалась поступать правильно, найти счастье, и покой, и… принадлежность к чему-то, и так и не смогла их обрести вплоть до этого дня. Биргит недоверчиво посмотрела на неё и ничего не ответила. – Я серьёзно, – продолжала Лотта. – Это ужасно, что они делают, что они сделали. Это неправильно и несправедливо. Я ни в коей мере этого не отрицаю. Но Бог здесь, Биргит. Он здесь, с нами. – Она подняла голову, обвела глазами женщин, которые так и слонялись вокруг. Одни пили, другие просто сидели на траве и ошарашенно смотрели перед собой на слонявшихся вокруг охранников. – Мы можем совершить здесь что-то хорошее, – мягко сказала она. – Я чувствую это. Не знаю, зачем мы здесь, но… явно не просто так. – Может, ты здесь и не просто так, – отрезала Биргит, – но не я. Я здесь, потому что любопытный сосед нашей тётки нас выдал. – Она с трудом вышла из воды, когда один из охранников свистнул, а другой крикнул, чтобы они построились в шеренги. Ни одна из сестер не произнесла ни слова, когда они выстроились в шеренгу с тремя другими женщинами и, подгоняемые охраной, начали медленный, утомительный марш вдоль берега озера, который тянулся милю или больше. Тело и ноги сводило болью. Лотта упивалась красотой этого дня – ослепительной синевой неба, солнцем, которое лилось сверху, как масло, превращая всё вокруг в золото. Пока они шли, несколько детей подбежали к ним, осторожно улыбаясь. В их невинных глазах читалось любопытство. Лотте улыбнулась в ответ, а Биргит просто отвела взгляд. Что дети должны были подумать об этих оборванных женщинах, о шеренгах скелетов, одетых в лохмотья, выходивших из поезда, чтобы тут же исчезнуть за стенами из колючей проволоки? Уже показался лагерь – море серых бараков, обнесённых проволокой, с деревянными сторожевыми вышками на каждом углу. Сердце Лотты трепетало от страха впервые за всё это мучительно тяжёлое путешествие. Лотта тяжело сглотнула. Выйдет ли кто-то из них из серых ворот, в которые они сейчас войдут? У неё не было времени думать об этом, потому что охранники подталкивали их вперёд к воротам в огромную палатку, где земля была покрыта грязной соломой, кишевшей, к ужасу Лотты, вшами. – Это не имеет значения, – справившись с собой, сказала она Биргит. – По крайней мере, мы будем не на солнцепёке. Поскольку охранники так их торопили, Лотта думала, что их сразу же поведут дальше, но оказалось, что им снова предстоит ждать. Они несколько часов простояли, пока наконец не решились опуститься на солому. – У нас всё равно будут вши, – сказала Биргит, пожав плечами, – не теперь, так после. Уже наступил вечер, когда им велели выстроиться перед женщиной с каменным лицом и руками, похожими на куски мяса на крюке мясника. Она смотрела на них всех с холодным пренебрежением, нетерпеливо наблюдая, как они строятся, словно она тратили впустую ее драгоценное время. Лотта старалась не шататься. В поезде ей досталось лишь немного хлеба, а сегодня – только пара глотков воды из озера. Её тело казалось скелетом, кое-как скреплённым сухожилиями и кожей. Вскоре их провели в помещение, похожее на бетонный сарай. За столом сидели несколько скучающих офицеров, которые спросили их имена и возраст, а затем указали на груду вещей – потрепанных чемоданов и ковровых баулов, кожаных сумочек и потёртых наволочек, набитых бесценными вещами – всё теперь перемешалось. – Вещи класть сюда! – рявкнул один из охранников. Лотте вспомнилось, как она отдала настоятельнице веточку эдельвейса, чувствуя себя такой великодушной, такой святой оттого, что пожертвовала этим драгоценным предметом. Теперь она бросила в кучу свой свернутый свитер с расчёской и чётками, лишь на миг ощутив лёгкое сожаление. Да, без чёток будет непросто, но ведь молитв у неё никто не отнимет. Потом их отвели в душевую и заставили раздеться под пристальным взглядом другого охранника, молодого человека с тёмными волосами и густыми бровями. Пальцы Лотты дрожали, когда она стягивала тюремную одежду, с ужасом осознавая свою наготу. Ни один мужчина прежде не видел её раздетой. Когда она поспешила мимо мужчины к крану, из которого текла только струйка ледяной воды, он шлепнул ее по ягодице, как фермер шлёпает по боку кобылу. Лотта отшатнулась, и он рассмеялся. – Хорошенькая, – сказал он ей, и желудок Лотты скрутило. Она отвернулась от него, прикрываясь, как могла, пока на неё капала холодная вода. Глава двадцать шестая Иоганна Санкт-Георген-ан-дер-Гузен, Верхняя Австрия, январь – Документы, пожалуйста. Без малейшего трепета Иоганна передала бумаги охраннику, стоявшему у дверей безобидного на вид здания с красной крышей, где размещалась компания, управлявшая каменоломнями концлагеря Маутхаузен. Он пролистал их и без слов вернул ей. Высоко подняв голову, Иоганна вошла в здание, чтобы начать свой первый рабочий день в компании, куда ей помогла устроиться Ингрид. Когда год назад Ингрид спросила её, готова ли она сотрудничать с ними, Иоганна мгновенно, не задумываясь, ответила согласием. Ингрид была права – ей уже нечего было терять. Сёстры и Франц пропали без вести, отец стал бледной тенью прежнего себя, а мать подчинила всю себя заботе об отце и жила только ради него. Иоганне хотелось лишь одного – мстить. Ярость горела в ней, как пламя, сжигая любые сомнения и страхи. – Ты многое потеряла, чтобы кое-что усвоить, – сказала Ингрид. – Ты можешь сделать много хорошего для нашего дела. Но в следующие полгода не произошло ничего, и никакой пользы Иоганна не приносила. Она продолжала работать в унылой бухгалтерии, по вечерам возвращалась домой, чтобы поужинать и перед сном послушать радио с родителями. Когда она спросила Ингрид, что можно сделать, та лишь поджала губы и покачала головой. – Лучше затаись, пока риск слишком велик. Пока никто не забыл о том, что натворили твои сёстры и этот еврей. – Франц, – сквозь зубы пробормотала Иоганна. – Его зовут Франц. Она увидела во взгляде Ингрид сочувствие и вместе с тем раздражение. – Тебе нужно поменьше думать о людях, – буркнула Ингрид. – Есть причины и поважнее. – Главная причина и есть люди, – парировала Иоганна. – Нет дела без личностей, и нет победы без их усилий. Я буду продолжать думать о людях, потому что только это и делает меня человеком. Когда мне будет наплевать, я потеряю человеческий облик. К её удивлению, Ингрид рассмеялась. – Да, да, так сказал твой замечательный отец. Очень хорошо. Кстати, может быть, я смогу выяснить, что случилось с твоим Францем. – И сёстрами, – быстро сказала Иоганна. – Мне нужно знать, где они. Ингрид сдержала слово. Спустя несколько месяцев она сообщила Иоганне, что Биргит и Лотта находятся в Равенсбрюке, к северу от Берлина, Франц – всего в ста километрах от него, в Маутхаузене, лагере, отведённом для политзаключенных и представителей интеллигенции. – Этот лагерь считается одним из худших, – предупредила Ингрид. – Эсэсовцы прозвали его «Кнохенмюле» – Костомол. Ты меня извини, конечно, но мало вероятности, что твой Франц выживет. Скорее всего, он уже мёртв. Хуже всего они обращаются с евреями, и путь вниз к каменоломне называется Лестницей смерти. Они… – Я поняла, – резко ответила Иоганна. – Не будем об этом. И все же Ингрид сказала достаточно, потому что образы, всплывавшие в воображении Иоганны – кости, истертые в пыль, и лестницы, ведущие в ад, – мучили её в минуты слабости, когда она позволяла себе думать об этом. Что, если Ингрид права и Франц уже мёртв? Она подумала, что почувствует, если он умрёт, но эта мысль тут же показалась ей глупой и наивной. Как она могла почувствовать? Спустя ещё полгода Ингрид наконец связалась с ней. – Я нашла тебе работу. Будешь машинисткой в Маутхаузене. – Маутхаузене? – повторила Иоганна, с удивлением и тревогой глядя на Ингрид. – Там, где Франц? – Это компания, которая контролирует карьер. Она находится в Санкт-Георген-ан-дер-Гузен, примерно в десяти километрах от лагеря. – Какое-то время Ингрид молчала, курила. Её лицо осунулось, морщины глубоко врезались в кожу, тело стало казаться худым и угловатым, в чертах читалось страдание. Она начала стареть, подумала Иоганна. – Как вы это устроили? – спросила она. Ингрид покачала головой. – Лучше тебе не знать. У нас есть там свои люди. – Но Маутхаузен находится больше чем в ста километрах от Зальцбурга, – пробормотала Иоганна, – как же я смогу там работать? – Тебе придётся жить в деревне. Между прочим, очень красивое место – горы, озеро. Большинство жителей делают вид, что лагеря не существует. – Ингрид скривила губы и резким движением погасила сигарету. – И что я буду там делать? Чем это вам поможет? – Мысли Иоганны метались, слишком много на неё свалилось новой информации. – Пока просто работай и веди себя как трудолюбивая, порядочная девушка, преданная рейху. Твоё время ещё не пришло. Иоганна сглотнула ком в горле и кивнула. Работать в конторе, связанной с концлагерем, под руководством людей, управлявших жизнью и смертью тысяч других людей, – и поблизости от лагеря, где находится Франц! Это казалось одновременно чудом и кошмаром. – Я смогу его увидеть? – спросила она. Её голос дрожал от надежды и отчаяния. Ингрид скорчила гримасу.