Там спальня… Сервас бросился к открытой двери, шагнул за порог и увидел Венсана, склонившегося над одним из ночных столиков. Ящик столика был открыт. Если память ему не изменяет, это столик Амалии Ланг. В ящике лежали дамские часы. Но его внимание сразу привлекло нечто другое. Он сглотнул и медленно и глубоко втянул в себя воздух. На кончике авторучки, которую Венсан держал горизонтально, висел деревянный крестик на шнурке… Часть III Задержанный 1. Воскресенье Машина — Вы задержаны по подозрению в убийстве вашей жены, Амалии Ланг, произошедшем в прошлый вторник около трех часов ночи. Под стражей вы проведете двадцать четыре часа. Сервас посмотрел на Ланга: тот сидел, не шевелясь. Было 12.30, 11 февраля. — По истечении срока задержания прокурор Республики может принять решение продлить его еще на двадцать четыре часа. По истечении дополнительного срока, то есть сорока восьми часов задержания, вас либо доставят к магистрату, либо освободят. Вы имеете право предупредить кого-либо из близких о принятых к вам мерах. Вы имеете право на консультацию врача. Вы имеете право потребовать, чтобы на допросе в первый день или в любой момент вашего содержания под стражей присутствовал адвокат, которого вы назовете. «Сейчас самый момент, — сказал он себе. — Попробуем». — Настаиваете ли вы на присутствии адвоката, господин Ланг? Писатель наконец посмотрел на него все с тем же отсутствующим видом и улыбнулся, отрицательно помотав головой. — Ваше имя, фамилия, дата рождения, — продолжил Сервас. — Это действительно необходимо? — Такова процедура. Ланг со вздохом подчинился. — Вы имеете право сделать заявление, вы имеете право отвечать или не отвечать на поставленные вопросы, — продолжил Сервас. — Вам понятно? — А если я захочу есть? — Вам будет предоставлена горячая пища. Вы можете также попроситься в туалет. — С ума сойти, как все переменилось, а? — неожиданно сказал Ланг, улыбаясь. — Я имею в виду, с девяносто третьего. И никаких оплеух? Никаких затрещин и зуботычин? Finito? Verboten?[33] Теперь все цивилизованно… А какими же средствами вы теперь выбиваете признания? Сервас ничего не ответил. Рядом с ним сопела, ерзая на стуле, Самира. Не хватало еще, чтобы она проверила силу своих восьмисантиметровых каблуков на яйцах Ланга. Самира и Ковальский прекрасно поняли бы друг друга. — Спустишься с ним вниз? — спросил Сервас, осознав, что произнес плеоназм[34]. Она кивнула, встала с места и сделала Лангу знак следовать за ней. * * * «Вниз» Самира повела Ланга по длинному полутемному коридору, куда, как клетки в зоомузее, выходили ярко освещенные застекленные камеры. Одни были обитаемы, другие — нет. Слева располагалось такое же застекленное помещение, где, как рыбы в аквариуме, сидели охранники в форме. Одна из рыб вышла из аквариума. — Привет, — сказала Самира. Она указала писателю на рамку безопасности неподалеку от будки, похожую на те, что стоят в аэропортах. — Пройдите здесь, пожалуйста. Как только Ланг прошел через рамку, охранница лет пятидесяти — приземистая, с обритым наголо черепом — быстро его обыскала. Он молча, спокойно подчинился. Охранница открыла какую-то дверь. За дверью оказалась комната со множеством шкафчиков, как в раздевалке, и большой деревянный стол, на котором лежала толстая регистрационная книга. Дневной свет проникал сюда сквозь единственную форточку. Самира осталась стоять у двери, а охранница перечислила Лангу те предметы, которые он должен здесь оставить: часы, ремень, браслеты, кольца и другие украшения, телефон, ключи, документы, бумажник с деньгами, удостоверение личности, ну и себя самого. Она громко называла каждый предмет и заносила его в реестр, потом сложила все в коробку и написала на кусочке бумаги: «Шандор Ланг, 13.04.1959». Коробку задвинула в шкафчик, заперла его, приклеила листок бумаги на дверцу и спросила: — Куда его определить? — В одиночную камеру. Повернувшись к писателю, Самира объявила: — Сейчас придут двое сотрудников, чтобы взять у вас отпечатки пальцев и биологический материал. А потом вас снова поднимут наверх. Постарайтесь отдохнуть, пока ожидаете… Я читала вашу «Первопричастницу», — прибавила она. — Очень хорошая книга. Не говоря ни слова, Ланг посмотрел на нее. Лицо его осталось безучастным. * * * Сидя на бетонной скамейке, он прислушался. Все было спокойно. Гораздо спокойнее, чем в прошлый раз. Ну да, ведь сегодня воскресенье. Он ничего не забыл… Прошло двадцать пять лет, а все вдруг вспомнилось, как будто было вчера. Шум в камерах, жара, страх, ледяной пленкой липнущий к телу… И смутно нарастающее скрытое безумие, которое, как лава из-под земли, вдруг вырывается наружу короткими, но пугающими приступами… Кулаки Манжена… агрессия… И уверенность, что эта машина сломает кого угодно. Он закрыл глаза, сел прямо, ровно поставил ноги и положил руки на колени. Сидя в такой позе, постарался ровно, без усилия дышать, мысленно прослеживая, как воздух входит внутрь. Вот расправились легкие, грудь приподнялась, а потом он так же легко и беспрепятственно выдохнул воздух. То же самое он проделал, регулируя сердцебиение, прислушиваясь, как сердечный ритм меняется в зависимости от ритма дыхания. И одновременно растворялся в ощущениях, шедших извне, ловя малейшие сигналы: в соседней камере кто-то тихо похрапывает, в своей будке болтают охранники. Он отдался на волю своих мыслей и эмоций, про себя словно пометив каждую из них цветным стикером для заметок, а потом позволил им уплыть прочь и сосредоточился на настоящем моменте, на своих ощущениях, на ритмичном похрапывании соседа — в общем, вошел в состояние медитации при полном сознании. В коридоре раздались шаги. Он был уверен, что пришли за ним. Шаги приблизились к двери и замедлились. Бинго. Он не ошибся: застекленную дверь с шумом отперли — все эти замки и щеколды устраивают адский тарарам — и провели его в другое помещение, тоже без окон. Наверное, все это было частью процедуры доведения задержанного до кондиции. Надо, чтобы он понял, что он — крыса, загнанная в лабиринт, из которого только два выхода: правильный ответ — свобода, неправильный — тюремная камера. Может, вызвать адвоката? Нет, не надо, он инстинктивно это чувствовал. С точки зрения техники ведения допроса он многим сыщикам мог бы дать фору. В конце концов, ему ведь сказали, что у него есть право вызвать адвоката в любой момент. Ладно, посмотрим… Только те, кто действительно виновен, требуют адвоката в первую же минуту, сказал себе он. Его провели в комнату: справа маленькая застекленная кабинка, потом стол, на нем компьютер и какой-то громоздкий аппарат, похожий на дистрибутор электронных билетов или на стойку регистрации в аэропорту. Его посадили в кабинку. Сотрудник в синих латексных перчатках и в хирургической маске подошел к нему, велел открыть рот и провел по деснам тампоном на палочке, чтобы взять мазок для анализа ДНК. Затем ему велели подойти к громоздкому аппарату, и он понял, что у него будут снимать отпечатки пальцев. Они называют это дактилоскопией. Потом тампоном нанесли краску и попросили приложить руку к картонной карточке: сначала ладонь, потом каждый палец в отдельности. Все разговаривали с ним спокойно и вежливо, никто ни разу не повысил голос. Все держались нейтрально, как и подобает профессионалам. Нет, здесь определенно произошли перемены. Интересно, повлияло ли это на результаты? Вряд ли. Разве что с самыми слабыми и хрупкими задержанными. Ладно. Пока это всего лишь начало. Там видно будет… Он подумал об Амалии, и сердце его вдруг разорвалось, разбилось на мелкие кусочки, и это было так больно… Одна мысль, что кто-то хоть на миг может поверить, что он любил Зоэ и из-за этого убил Амалию, вызывала у него отвращение. Амалия, любовь моя, я никого, кроме тебя, никогда не любил. По щеке сползла слеза. Он быстро ее вытер, но увидел, что та девчонка-сыщица, похожая на панка времен «Секс пистолс», вдруг появилась откуда ни возьмись и заметила его движение. Она, может, и прочла его книгу, но вовсе не была поклонницей автора. Ну, что ж, нет так нет… * * * — Как вы познакомились с вашей женой? — спросил Сервас. Ланг внимательно смотрел на него, видимо, спрашивая себя, куда клонит сыщик. Он уже приготовился сказать что-нибудь прочувствованное, но взял себя в руки и только молча поднял брови. Потом помассировал запястья, на которых эта девчонка слишком сильно затянула наручники, когда его гоняли то вверх, то вниз. А когда они вошли в кабинет, Сервас и вовсе приказал ей снять с него наручники. К одной из ножек письменного стола была прикреплена массивная цепь, которая сейчас лежала, свернувшись, на полу. Интересно, Сервас пользовался ею хоть раз? Ланг не знал, что только очень немногие из кабинетов экипированы цепью, а полицейский, что сидит сейчас перед ним, ни разу не видел, чтобы кто-нибудь из его коллег пользовался этим средневековым инвентарем. — Благодаря ее фотографиям, — ответил он. — Фотографиям? — Когда я познакомился с женой, она была фотографом. Сыщик кивнул, чтобы подбодрить его. — Расскажите, — сказал он спокойно, словно впереди у них была целая жизнь. Ланг посмотрел в камеру, поскольку все наверняка записывалось — тут шутить не любят, — и повернулся к Сервасу. — Она выставлялась в галерее Тулузы, — начал он. — Это было пять лет назад… Черно-белые фото. Я получил пригласительный билет. В большинстве случаев я на такие приглашения даже не смотрю, отправляю их вместе с конвертами прямиком в мусорную корзину. А тут, как знать, почему я открыл конверт… Вы верите в предопределения, капитан? — Итак, вы открыли конверт, — сказал Сервас, не ответив на вопрос и подумав о другом конверте, который сейчас, наверное, путешествует где-то в недрах почтового трубопровода, неся в себе письмо, дожидавшееся его долгие годы. — Вы прочли приглашение и решили пойти. Что вас подтолкнуло? — Фото на пригласительном билете. Ланг посмотрел Сервасу прямо в глаза. — Как я уже вам сказал, я вскрыл конверт машинально — должно быть, думал о чем-то другом — так, взглянул мельком. Имени художника я не знал. Собрался его выбросить, но тут взгляд мой упал на фотографию, маленький снимок, наверное, четыре на пять. И я сразу вздрогнул: у меня горло перехватило от ощущения, что передо мной что-то до боли родное и знакомое. Понимаете, это было как стрела, наконец попавшая в цель, как ракета с дистанционным управлением. Было в этой фотографии нечто такое, что поразило меня в самое сердце, и это послание было адресовано только мне. Мне одному… При том, что я ничего не знал о художнике. Предопределение, капитан… — Вы не могли бы точнее описать это фото?