— А его? — Только шапочно… Я читала несколько его книг. Барахло… А больше я о нем ничего не знаю, кроме того, что он всегда казался мне самодовольным дураком. «Точно подмечено», — подумал Мартен. — Расскажите мне об Амалии. Как вы с ней познакомились? — А не пойти ли нам выпить пивка в буфет? У меня от разговоров в горле сохнет. Буфетом называлась стойка из клееной фанеры с кофемашиной, которая, как видно, служила сверхположенного срока, и с пиворазливочным автоматом. Возле него толпился народ, и им пришлось пробираться между клиентами. — Амалия, — объяснила Лола, утолив жажду, — вошла в нашу жизнь так же, как и ушла: в одночасье. В одно прекрасное утро появилась со своим узелком. Сказала: «Я — фотограф и хотела бы присоединиться к вашей компании. Где мне найдется местечко?» И всё это с милой гримаской и с видом человека, порядочно помотавшегося по свету. Такова Амалия: за хрупкой внешностью — бульдозер. Ей было невозможно в чем-нибудь отказать. Да и фотографии у нее были великолепные. Ну, и мы, конечно, сразу взяли ее под крыло. Она отпила еще глоток и провела языком по пухлым губам, запачканным пеной. Взгляд Серваса упал на кулон из красно-коричневого камня, висевший у нее на шее. Агат. Лола поймала его взгляд: — Это сардоникс. Его еще называют камнем добродетели. А во времена Античности его звали камнем доблести и мужества. Он также связан с интуицией — говорят, помогает принимать трудные решения. Сардоникс… мне ужасно нравится это слово. Мартен кивнул, чтобы побудить ее продолжить свой рассказ. — Она пробыла с нами чуть больше года. Здесь спала, здесь ела, и отлучалась, только чтобы сделать очередные фото или встретиться с владельцами змей. До того дня, как у нас появился Ланг. Я очень хорошо помню этот день: я при сем присутствовала. Она его выпроваживала, но он не отставал. Хотел купить у нее все ее фото, а она продавать не хотела. Но все-таки согласилась выпить с ним по бокалу вина. И он несколько месяцев появлялся у нас раза по два-три в неделю. Приносил кофе, просматривал все новые фотографии, сделанные ею. На самом деле уже было ясно, что он приходит вовсе не из-за фотографий. Амалия разыгрывала безразличие, но меня не обманешь: то была тактика, чтобы крепче его зацепить, каждый раз давая понять, что у него есть шанс. Я уверена, что она с первой минуты прекрасно знала, чего хочет. Поверьте мне, ей хотелось заполучить этого типа… Лола замолчала и пристально посмотрела на него. — А дальше? — А дальше вы и сами все знаете. Мне известно не больше вашего. Какая же это подлость, то, что с ней сделали, правда? Она поставила пустой стакан и заказала еще пива. Потом достала пачку сигарет и принялась выуживать оттуда одну. — Можно мне тоже? — спросил Сервас. Лола Шварц помедлила и протянула ему пачку. — Я бы тоже охотно заказал пива, если не возражаете. Теперь моя очередь угощать. Она повернулась к парню с волосами, завязанными сзади в хвост, и бородкой, который выполнял обязанности бармена. Сервас воспользовался этим и, пока она болтала с барменом, взял торчащую из пачки сигарету и сунул себе в карман. Потом вытащил вторую и закурил. — Когда вы виделись с ней в последний раз? — спросил он, протягивая бармену банкноту в пять евро. — Около шести недель назад. Она заходила время от времени, но все реже и реже. — И как она вам показалась? Снова полный подтекста взгляд — и Мартен ощутил, как по спине пробежал холодок. — Она была чем-то обеспокоена, чувствовалось, что у нее не все ладно. Я спросила ее, в чем дело, и Амалия сказала, что каждое утро просыпается с ощущением, что ее накачали наркотиком. У нее по утрам очень тяжелая голова, и она не понимает, что с ней происходит. Я спросила, отчего она так похудела, и она объяснила, что придерживается строгой диеты. Я уговаривала ее перестать, но ведь Амалия всегда будет делать только то, что взбредет ей в голову. Сервас вспомнил слова судебного медика по поводу размера ее желудка. Она просыпалась каждое утро с ощущением, что ее накачали наркотиком. — А как на ваш взгляд, что ее тревожило? В глазах Лолы Шварц сверкнул острый огонек. Сверкнул коротко, но жестоко. — Не знаю. Это вы мне скажите… В любом случае у нее на то были причины, ведь правда? Поскольку она мертва… * * * Вернувшись в отделение, Мартен вызвал к себе Самиру и Венсана и протянул им пакетик с сигаретой и списком имен. — Я бы хотел, чтобы вы выявили отпечатки пальцев и следы ДНК на фильтре сигареты и сравнили их с отпечатками и ДНК с места преступления. Еще мне надо, чтобы вы порылись в прошлом вот этих людей и выяснили, где они были и чем занимались весной девяносто третьего. Эсперандье прочитал: Гаспар Фроманже, Зоэ Фроманже, в девичестве Невё, Изабель Лестрад, она же Лола Шварц. 3. Воскресенье Я его вижу Я его вижу. Он суетится, входит и выходит, бегает повсюду, и на лице у него всегда эта маска озабоченности. Он доискивается до истины и приближается к ней — несомненно. К той истине, которая мне давным-давно известна. Надо действовать. «Погоди, — говорю я себе, — будь хитрее. Пока еще не момент. Понаблюдай за ним. Он грозный и опасный муравьиный лев. Он строит в рыхлом песке свою коническую ловушку и знает, что рано или поздно муравей в нее угодит. А выбраться не сможет, потому что песчаные стены поедут у него из-под лапок, и его затянет вниз, где уже дожидаются страшные ядовитые челюсти, чтобы сжать его в последнем объятии. Но я ему этого не позволю. Иногда бывает, что муравью удается выбраться. И я ему помогу…» Но может, муравьиный лев — это я, а он — просто черный муравей, возомнивший себя муравьиным львом? Ему кажется, что он поставил ловушку, а на самом деле сам в нее угодил? А он знает, что я там сижу? Он много раз оборачивался и искал меня глазами, но не видел. Он словно чувствует мое присутствие. Сколько же всего я мог бы сделать в этой жизни по-другому! Я упустил кучу возможностей. Но уж эту не упущу. Поверьте мне, уж тут я буду на высоте. О, да… на этот раз я стану великим. Должно быть, это ужасно — приближаться к смерти, говоря себе, что прохлопал жизнь. Я не хочу, чтобы со мной такое случилось. Ладно, время у меня еще есть, но кто же может сказать, что не умрет завтра? Я иду по его следу — муравьиный лев — и это в мою ловушку он попадет. Потому что я знаю его слабое место. Ему бы лучше отступиться. Но он не из тех, кто отступается. Человечество подразделяется на две категории: на тех, кто сдается при первом же препятствии, и на остальных. Я слишком долго принадлежал к первой категории. Муравьиный лев принадлежит ко второй, и это у него доходит до безумия. В отличие от остальных он не преследует никакой личной цели, о себе он не думает. Его цель — сама охота. Как только он поймает дичь, ему сразу нужна следующая. Если завтра ему объявят, что на земле больше нет преступников, что убийства и пытки стерты с ее лица, допустим, специальной вакциной, он перестанет есть и пить. У него нет другого смысла в жизни. Он каждое утро просыпается только для этого — для охоты, для странного ремесла, которое он себе выбрал. Разве не надо самому быть сумасшедшим, самому не болеть какой-то странной болезнью, чтобы заниматься ремеслом, побуждающим день и ночь думать только об убийствах, о трупах, о жертвах и об убийцах? Как после всего этого жить нормальной жизнью? А у него и нет нормальной жизни — я его видел. Он — один из самых одиноких людей из всех, кого я знаю. Настоящий одиночка. По вечерам погруженный в книги или диски — я его видел. Со второго этажа парковки «Виктор Гюго», спрятавшись среди автомобилей, я прямо перед собой видел его гостиную. Он сидел и читал, а мальчик спал. Конечно, существует этот беленький мальчик. Но вот что странно: когда смотрю на них обоих, я не могу сказать, что это отец и сын. Между ними существует особая дистанция. И мне она непонятна. И тем не менее он любит мальчугана, что да, то да. Я знаю твое слабое место… Хотя такому человеку, как ты, слабых мест иметь не положено… 4. Воскресенье Смерть Снежка Он выкладывал книги Ланга на стол, одну за другой, читая названия по мере появления каждой из них: «Первопричастница», «Красное божество», «Укусы», «Необузданная», «Заледеневшая смерть»… Получилось немного театрально, ну и пусть. Надо так надо. Между страницами книг виднелись разноцветные стикеры, совсем как образцы оттенков отделки интерьера. Было видно, что книги читали и перечитывали. В глазах Ланга зажглось любопытство. — Можно подумать, вы читали мои романы, — констатировал он, и глаза его превратились в узкие щелочки. Сервас расположил книги в определенном порядке перед собой и сел за стол. — И не только эти, — ответил он. — И что вы о них думаете? — Совсем необязательно любить автора, чтобы любить его книги. Ланг улыбнулся. — Ага, значит, вам понравилось…