— Когда я со слезами спрашивал его, зачем он так со мной поступает, он объяснял, что потом мне будет легче реагировать на удары судьбы, которые обрушиваются без предупреждения. Я должен приучить себя и привыкнуть. И вот тогда я впервые за всю свою жизнь увидел, как мама восстала на отца. Однажды, услышав, что я плачу, она встала перед ним, задрав голову, потому что он был намного выше ее ростом, и потребовала больше никогда не поднимать на меня руку. Отец побагровел от ярости, глаза его сверкнули, он схватил маму за руку, силой втащил в спальню и захлопнул дверь. И я услышал, как мама кричала: «Нет! Прошу тебя! Только не это!», а потом надолго наступила тишина. Я испугался. Не за себя, за мать. Потом дверь спальни распахнулась, и отец прошел мимо меня, не сказав ни слова. Мама проплакала в спальне всю ночь, но отец с тех пор меня больше не бил… Ланг добился, чего хотел: теперь Сервас слушал его внимательно, буквально как приклеенный. И у него было впечатление, что у того участился пульс. — А потом появился котенок. Подходя к этому эпизоду своей истории, Ланг говорил все медленнее. У Серваса внутри все сжалось. Слушать дальше ему не хотелось. Достаточно было посмотреть на Ланга, чтобы понять, что это не выдумка. — В то лето я нашел под пихтой бездомного котенка. Было это на каникулах. День стоял чудесный. Над горами сияло солнце, небо было синее, я играл в саду и вдруг увидел его: белый комочек в тени пихты. Маленький котенок, белый, как комочек снега, с розовой мордочкой и большим черным пятном на спинке. Я сразу полюбил этот пушистый комочек. Между нами словно искра пробежала. Он был такой потешный… И совсем не боялся. Стал тереться о мои ноги… Я взял его на руки и понес в дом показать маме. Ему налили молока — в то время котят кормили молоком — и мы стали лучшими в мире друзьями. Ланг поднял глаза к потолку, и Сервас заметил, как дернулся у него кадык. — Поначалу отец не решался возражать — видимо, ссора с матерью все еще не стерлась из памяти. А потом начал придираться к котенку. То пнет его ногой, то накричит за лужицу в углу. Наступила зима, и отец не разрешил держать котенка в доме, хотя температура упала ниже нуля. В ту зиму было очень холодно, и я волновался за Снежка, так мы его назвали. Я сделал ему домик, постелил на землю солому, тряпочки и картонку, но однажды домик кто-то растоптал ногами, и я заподозрил, что это сделал папа. Отец с каждым днем ненавидел котенка все больше, выгонял его за пределы участка, стегал прутом. Не знаю, что он сделал отцу плохого. Снежок был ласковым и привязчивым котенком, вот только еще делал повсюду лужицы. Может, поэтому… Но я почему-то думаю, что папа просто не переносил любых проявлений любви, а мы с мамой очень любили Снежка. Сервас заметил, что взгляд Ланга затуманился, стал отстраненным, устремился куда-то вдаль, за окно. — Я думаю, Снежок сам решил сдаться и умереть. Он начал отказываться от еды и не ел ничего, что мы с мамой ему приносили. Вечером я сидел у окна, прилепившись носом к стеклу, и видел Снежка, сидевшего под пихтой. Он печально посмотрел на меня, а потом поднялся и исчез в холодной ночи. Я помню, что слезы ручьем текли у меня по щекам, а зубы стучали о холодное стекло, настолько меня трясло от рыданий. Снежок худел буквально на глазах и выглядел все более несчастным. А к дому подойти боялся. А потом, уже в середине февраля, мы нашли маленькое безжизненное тельце на крыльце. Оно уже окоченело и превратилось в кусочек льда, в маленький заледеневший скелетик. Отец хотел нагнуться и подобрать его, но я с криком набросился на него и с такой силой оттолкнул, что он плюхнулся в снег, а я схватил Снежка и убежал в лес. На опушке обернулся, чтобы увидеть, не гонится ли за мной отец, но он сидел в снегу и улыбался во весь рот. Я впервые оказал ему сопротивление и не побоялся опасности. Вернулся я один, спустя много часов, наполовину замерзший. В этот вечер меня даже не наказали. Ланг внимательно посмотрел на Серваса и, видимо, прочтя у того на лице реакцию на свой рассказ, закрыл глаза и произнес буквально следующее: — Как по-вашему, капитан, я все выдумал или эта история произошла на самом деле? Теперь вы понимаете, что такое искусство рассказчика? Достичь максимального приближения, которое заставит вас сопереживать персонажам, любить их и страдать вместе с ними, радоваться и содрогаться… А между тем ведь это все не более чем слова. — Он подался вперед. — Все романисты лгут, капитан. Приукрашивают, обобщают — а кончается тем, что они и сами начинают верить в свои выдумки. Но ведь может так быть, что история, которую я вам только что рассказал, правда? Поди узнай… Сервас покачал головой. Он вспомнил то время, когда и сам хотел стать писателем и когда его лучший друг Франсис ван Акер, прочтя одну из его новелл, «Яйцо», сказал ему, что у него легкий слог, что у него дар. Что это его предназначение, судьба. Литература… А потом умер отец, и Мартен забросил учебу на филфаке и пошел в полицию[37]. — А ваш отец, — спросил Сервас, стараясь стряхнуть с себя нахлынувшие воспоминания, вызванные словами Ланга. — Он еще жив? Писатель отрицательно помотал головой. — Через два года после смерти Снежка он попал в аварию. Врезался в дерево. Он был пьян. Шесть месяцев спустя мать вышла замуж за очень славного парня, который вырастил меня как сына. Это он привил мне вкус к чтению. В дверь постучали. Сервас повернул голову и увидел Самиру. Та очень пристально на него смотрела. Он встал, выслушал все, что она прошептала ему на ухо, и снова вернулся на место. На него уставился Ланг. Внезапно навалилась усталость, снова разболелись сломанные ребра. Он знал, что для допроса задержанного полагается быть в лучшей форме — это утверждают все адвокаты. И хорошая форма одинаково важна как для задержанного, так и для того, кто ведет допрос. Но он почти не спал. И прекрасно отдавал себе отчет, что все эти истории о домашних побоях поставили Ланга в превосходящую позицию. А он утратил власть над собеседником. Пришло время дать тому почувствовать, на чьей стороне сила. — Я все время говорил себе, что все еще может уладиться, — продолжал писатель, — что отец изменится, что у него откроются глаза. Но люди не меняются. Все думают, что их система ценностей самая лучшая, а то, что они делают, и до?лжно делать. Все думают, что ошибается тот, кто сидит напротив, а они правы. Ведь так, капитан? — Он сдвинул ладони и соединил пальцы наподобие аркбутанов. — Все считают себя самыми правильными. И все заблуждаются. Мы себя причесываем и приукрашиваем, а других стараемся очернить, чтобы себя, любимых, увидеть в лучшем свете. Такими уж мы рождаемся… 5. Воскресенье Гамбит Зазвонил телефон. Сервас поднял трубку. Это была Катрин Ларше, руководитель подразделения биологов. — Зайдите сейчас же, — сказала она. Мартен посмотрел на Ланга, встал и вышел. Сердце забилось: он никогда не слышал, чтобы Катрин говорила таким тоном. У входа в кабинет, где сидели Венсан и Самира, капитан резко затормозил. Эсперандье склонился к компьютеру, Самира говорила по телефону, и вид у нее был взволнованный. Сервас услышал, как она произносит: — Да, Невё, Н-Е-В-Ё. Имя: Зоэ. Мне нужно узнать, в какой школе… — Приглядывай за Лангом, — сказал он Венсану, — я выйду на минутку. Как дела? Эсперандье поднял голову от экрана. — Изабель Лестрад в девяносто третьем была студенткой. В Мирее. Я пытаюсь разобраться, пересекалась ли она где-нибудь с сестрами Остерман, Седриком Домбром или Эриком Лангом. Пока никакой информации. Сервас кивнул. Венсан отправился стеречь Ланга, который сразу же спросил: — Теперь ваша очередь со мной беседовать? Мартен дождался, пока Самира положит трубку. Она подошла и шепнула ему на ухо, что они прослушали компьютер фаната и попытались проследить IP-адрес продавца рукописи. — Тип, который посылал сообщения Манделю, использовал «Тор», то есть прокси-сервер на потоке, и нам пока не удалось его вычислить. Но файлы в «Торе» есть, нам просто требуется время, — сказала она, закончив разговаривать. Сервас ничего или почти ничего не понял, но все-таки ответил: — У нас его нет. — Сожалею, патрон, но я делаю все возможное. — O’кей. * * * Сервас поблагодарил Самиру и велел ей продолжать. Потом направился к лифту и по дороге, проходя мимо открытой двери, услышал обрывок разговора: — Он вас оскорбил? Другой голос ответил: — А что, достаточно оскорбления, чтобы вызвать полицию? Серьезно? Я вам уже трижды говорил: этот тип — мерзкий извращенец, он подглядывал в душе за девчонками из гребного клуба. Я прошу вас задать ему несколько вопросов и припугнуть как следует. Мартен резко остановился. Гребной клуб… Весло… Это слово вызвало в мозгу сигнал тревоги. Замигала красная лампочка, взвыла сирена. Он отступил на пару шагов назад и заглянул в дверь. У блондинки лет тридцати лицо было красно от гнева. Сидящий напротив полицейский старался ее успокоить. — Я посмотрю, что можно будет сделать, договорились? Дайте мне минуту… У Серваса не было времени. Прошло двадцать пять лет; каков шанс, что сохранился рапорт и что все это имеет какое-то отношение к расследованию? Минимальный. И все же… Он нехотя отошел от двери, дав себе обещание поговорить с коллегой. Потом спустился вниз, обогнул сзади конторку дежурного, вышел в просторный внутренний двор, а за ним — в другой двор, через который въезжали автомобили и куда выходила биолаборатория. Катрин Ларше ждала его. На ней все еще были черные легинсы, тельняшка без рукавов и спортивный костюм цвета лаванды. Глаза у нее блестели, и Сервас сразу насторожился. — Как вам удалось догадаться? — спросила она. Мартен сглотнул слюну и вспомнил, как на обратном пути, возле заброшенного ангара, крикнул в машине комиссара: «Я знаю!» Значит, он не ошибся… — Я могу забрать оба крестика? — спросил он. * * * У Фатии Джеллали был сонный, хрипловатый голос, какой бывает после какого-нибудь праздника или ночного кутежа. Сегодня воскресенье, так что, может быть, она вчера и праздновала. Было что-то такое в судмедэкспертше, что наводило на мысль о ее склонности ко всяческим излишествам. Может быть, она, проводившая все дни в компании мертвецов, нуждалась в этом, чтобы почувствовать себя живой. — Капитан? А вы знаете, что сегодня воскресенье? — Мне очень неловко, но я хотел узнать, готов ли уже токсикологический анализ. — В воскресенье? — В воскресенье. Есть некоторая срочность. Дело в том, что у меня подозреваемый сидит под арестом. — И у вас имеются мысли на этот счет? — Мне не хотелось бы повлиять на ваше решение… — Давайте колитесь. — Я думаю… а что, если Амалии Ланг давали наркотик постепенно, малыми дозами? А не только в ту ночь… В трубке молчали. Потом он услышал, как она чем-то зашуршала, и два голоса о чем-то тихо дискутировали, несмотря на то что телефонная трубка была у нее в руке. Она явно была не одна. — Ответ вам нужен сегодня?