– Так вы учились? Иоганн заинтересовался. Он знал, что студенты часто перебирались из одного университета в другой. Многие предавались пьянству и безделью и в конце концов подавались в шпильманы. Среди них нередко попадались и бывшие священнослужители, так называемые ваганты или голиарды. Иоганн между тем устроился на скамейке рядом с Арчибальдом. От его одежды пахло прогорклым маслом, в волосах застрял всякий сор. – О да, я родом из видного семейства. Хотя сейчас так считают далеко не все. – Старик покачал головой. – Мой отец был богатым купцом в Гамбурге. Стовенбраннты некогда принадлежали к числу самых могущественных семей в Ганзейском союзе. Я был третьим сыном, и потому мне пришлось корпеть над философией, долбить юриспруденцию и медицину и, увы, постигать богословие… – Он тяжко вздохнул. – Давай-ка поговорим о чем-нибудь другом. Ты, значит, фокусник? У кого учился? – Есть один… человек. Его имя Тонио дель Моравиа. Арчибальд нахмурил лоб. – Тонио дель Моравиа? Кажется, где-то я уже слышал это имя. Хм… – Он задумался. – Так ты говоришь, он тоже артист? – Хиромант и астролог, – ответил Иоганн. Чем-то ему не понравился испытующий взгляд Арчибальда. – И он обучал тебя в том числе этим тайным наукам? – продолжал допытываться старик. – Так, немного… – Иоганну вдруг стало не по себе. Возможно, он совершил ошибку, упомянув имя наставника. Он постарался сменить тему. – А вы тоже алхимик? Арчибальд насторожился. – С чего ты взял? – Ну, ваш посох, покрытый золотом… – А, это! – Старик рассмеялся. – Он покрыт дешевым сусальным золотом. Если измазать его глиной, позолоты не видно. Все остальное – уже балаган. Иоганн усмехнулся. – Hoc est enim corpus meum [23]… – Смотрю, ты знаешь латынь. Начитанный фокусник, значит… Бывают же чудеса на этом свете. Хм… – Тут Арчибальд подмигнул Иоганну. – Или это единственная фраза, которую ты знаешь? – Lingua latina sermo patrius meus est, – ответил Иоганн без запинки. – Deorum antiquorum modo colloqui amo. Homo Deus est [24]. Последнее само по себе соскочила с языка. Пустая фраза, которую Иоганн часто слышал от наставника, на Арчибальда произвела странное воздействие. Старик вздрогнул, словно пощечину получил, и смерил юношу долгим пытливым взглядом. – Где ты услышал эти слова? – спросил он. Иоганн пожал плечами. Взгляд Арчибальда его смутил. – Не знаю. Наверное, подхватил мимоходом… – Он поспешил переменить тему: – Эмилио говорил вчера, что лишь благодаря вам труппа может рассчитывать на зимнюю квартиру в Венеции? По какой-то необъяснимой причине ему не хотелось обсуждать с Арчибальдом свое прошлое. Старик ответил не сразу. – Хм… – протянул он наконец. – Именно так. И это, черт возьми, единственная причина, почему они терпят меня! Я и сам понимаю, что я лишь вшивый алхимик и стационир на склоне лет. Вифлеемская солома невыносимо воняет, а перо архангела Гавриила истрепанное, будто его кошка изжевала и выплюнула. Иоганн улыбнулся – он был рад перевести разговор в другое русло. Так называемые стациониры скитались по миру и за плату показывали страждущим святые реликвии. Он как-то слышал, что из всех частиц Святого креста можно было бы выстроить целый город. Это объяснялось в том числе и тем, что обыденные вещи становились реликвиями, просто соприкоснувшись с какой-либо святыней. Арчибальд осклабился во весь свой беззубый рот. – Все-таки есть польза от семьи. У меня сохранились кое-какие связи в купеческих кругах, в том числе и с немецкой торговой конторой в Венеции. Мы сможем остановиться там на зиму, а взамен будем давать там представления, – он хмыкнул. – У меня есть рекомендательное письмо из Гамбурга, из высших кругов. Это, скажем так, моя гарантия к старости. И… – Эй, вы двое! – донесся снаружи голос Петера. – Вы там что, теперь вдвоем вино хлещете? Иоганн, выходи, будем толкать повозку. Впереди подъем, и лошадь одна не справится. Юноша стал выбираться наружу, но Арчибальд придержал его за руку. – Та фраза на латыни, – произнес он вполголоса. – Ну, Homo Deus est… Неважно, где ты ее услыхал, но я бы на твоем месте ею не разбрасывался. Эти слова не для всех. Ты меня понял? Иоганн кивнул, хотя не понял ровным счетом ничего. Возможно, старик просто хотел нагнать на него страху. Он отвернулся и выбрался наружу. Арчибальд еще долго смотрел ему вслед. Потом вздохнул и стал рыться в сундуке с припасами в поисках вина. * * * С поврежденной повозкой они продвигались довольно медленно, и на ночь им пришлось остановиться возле реки. Вечером по берегу стелился туман; Иоганн замерз, но виду не подавал. Он был новичком и потому сидел чуть в стороне, зачерпывая густую похлебку из миски. Саломе время от времени улыбалась ему, и это смущало юношу, сбивало его с толку. После скудного ужина Нахтигаль поиграл немного на скрипке. Иоганн в очередной раз убедился, что Петер наделен исключительным талантом. В Книтлингене играли, как правило, пьяные бродяги, которые с трудом выдерживали ритм. Петер, напротив, касался струн, словно ангел. При этом он закрывал глаза и всецело отдавался музыке. Иоганн завидовал его способности на время отрешаться от всех забот и мрачных мыслей. Сам он этого не умел и ночью опять спал скверно. Ему снился Тонио и маленькие извивающиеся тела на лесной поляне где-то под Нёрдлингеном. Иногда его будил стон или вздох, но это Саломе и Эмилио наслаждались друг другом под тонким одеялом. На исходе следующего дня они добрались до Ландсберга, где должно было состояться первое для Иоганна представление. Город, как и Аугсбург, раскинулся на берегу Леха. С востока на обрывистом берегу высился замок, мощные стены которого свидетельствовали о могуществе и процветании. Петеру уже не раз приходилось здесь бывать, поэтому они без особого труда получили разрешение выступить на рыночной площади. Артисты вместе с другими путниками прошли по широкому деревянному мосту, сооруженному вдоль плотины. Через Ландсберг проходил Солевой тракт, по которому ценное сырье доставляли из Райхенхалля до Боденского озера. Соляной склад и таможенный сбор, взимаемый с каждой повозки, обеспечивали городу и его жителям солидный доход. Как только повозка вывернула на главную площадь, начали собираться первые зеваки. Вокруг смеялись дети, старики и старухи бормотали себе под нос и крестились, а через минуту уже не могли оторвать глаз от наряженных артистов. Иоганн знал по прошлым выступлениям с наставником, что люди рады любому поводу, лишь бы как-то отвлечься от рутины. Не считая Кирмеса [25], ярмарок и редких казней, у людей, особенно в деревнях и маленьких городках, развлечений было немного. За эти час или два, проведенные в беззаботном веселье, горожане словно перемещались в другой мир, далекий от повседневных нужд и скуки. И все-таки артисты оставались для них неприкасаемыми и в иное время их по возможности избегали. Посреди площади бил фонтан, какого Иоганн еще ни разу не видел. Струи устремлялись ввысь на несколько шагов и, точно копья, сверкали в лучах закатного солнца. За ним расположилась ратуша высотой в три этажа, со ступенчатой крышей и башней. Юноша вспомнил старый фонтан перед ратушей в Книтлингене и городской ров, заполненный мутной, зловонной водой. Казалось, чем ближе они подходили к Альпам, тем богаче и красивее становились города. – Что, поджилки трясутся? – насмешливо спросил Петер, глядя, как Иоганн озирается с разинутым ртом. – Смотри только, в штаны не наложи. Саломе нянчиться с тобой не станет. – Он рассмеялся и бросил ему какую-то одежду. – Вот, надень. Лукасу они все равно были малы, так что тебе в самый раз. Иоганн натянул ядовито-зеленые чулки и красный вамс с заостренным капюшоном. По краю вамса были пришиты, точно флажки, разноцветные лоскуты, а в ткани имелось множество разрезов, сквозь которые проглядывала желтая материя. Костюм был теплый и мастерски сработанный, хоть Иоганн и выглядел в ней как придворный дурак. К своему ужасу, он заметил на правой штанине наскоро зашитую прореху и пятна засохшей крови. – Хороший костюм, – сказал Петер, проследив за взглядом Иоганна. – Лукас перед самой смертью получил его в подарок от какого-то вельможи. Тот по достоинству оценил его фокусы. Мы отчистили его, как смогли, – он усмехнулся. – Ты же не из брезгливых? Иоганн молча натянул капюшон. Выступление на главной площади удалось на славу. Эмилио жонглировал шарами, Саломе кружилась в танце, а Мустафа гнул железные ломы, словно ивовые прутья. Даже магистр Арчибальд выглядел относительно трезвым. Люди охотно приняли его за странствующего алхимика и, когда он позолотил посох, бурно аплодировали. Петер Нахтигаль играл волшебные мелодии, и у зрителей в глазах стояли слезы. Теперь Иоганн понимал, чем скрипач заслужил свое прозвище [26]. Он оказался не только одаренным музыкантом, но и голос у него был чистый и звонкий, неважно, говорил он или пел. Его речи вызывали у зрителей смех и изумление. Петер, несомненно, был прирожденным артистом – хоть прореха в зубах и подпортила его выговор. Иоганн был вполне доволен собой. Для трюка с яйцом он пригласил из толпы туповатого подмастерья. Зрители были в восторге, и когда юноша снял с подмастерья шляпу, а под ним оказалось целое яйцо, они покатились со смеху. Его фокусы с картами и монетами тоже имели успех, причем помогала ему Саломе. Она подавала карты или обыскивала его, чтобы доказать, что он не спрятал лишних карт. При этом шарила и там, где это совершенно не требовалось. Иоганн то и дело ловил на себе взгляды молодых девиц, что прежде было редкостью. Он заметно вытянулся, а изнурительные занятия с Тонио дали ему жилистое тело. Волосы у него были густые и черные, и по совету матери он время от времени чистил зубы кашицей из мяты и корня просвирника. Правда, в красном вамсе и капюшоне Иоганн чувствовал себя шутом. Заработанных денег вместе с выручкой от проданной повозки хватило на ночлег в хорошем трактире рядом с церковью и сытный ужин. Кроме того, трактирщик пообещал к утру привести в порядок их повозку. Они провели в Ландсберге еще два дня. За день давали по три представления, и с каждым разом у Иоганна получалось все лучше. Поначалу руки плохо слушались, но постепенно возвращалась былая ловкость. Тем не менее ему так и не удалось завоевать расположение Петера. Иоганн уже опасался, что скрипач никогда не простит ему выбитого зуба. В паузы между представлениями они с Эмилио часто жонглировали. Скоро выяснилось, что юный артист неплохо метает ножи. Иоганн достал свой нож и бросил в колесо повозки. Клинок угодил в самый центр. Иоганн много упражнялся, пока жил с Тонио, особенно в те дни, когда его переполняла ненависть к отчиму и ко всем недалеким крестьянам Книтлингена. Эмилио одобрительно покивал. – Когда набьешь руку, из этого получится неплохой номер, – сказал он с улыбкой. – Может, и Саломе захочет нам помочь… Но для начала поупражняемся без живой мишени. Не хочу, чтобы ты продырявил платье моей ненаглядной. Во вторую ночь Иоганн поднялся задолго до рассвета. Он старался не шуметь, чтобы не разбудить Арчибальда, с которым делил комнату. Магистр, как обычно, пил до поздней ночи. От него несло, как из винной бочки, и даже блохи, казалось, брезговали такой добычей. Иоганн на цыпочках спустился по лестнице и вышел на задний двор, где за дощатой перегородкой помещалась уборная. Там он справил нужду и постоял еще на свежем воздухе, глядя на убывающую луну. Прошла всего неделя с тех пор, как он сбежал от наставника. А казалось, это произошло в прошлой жизни. На плечо ему легла чья-то рука. Иоганн резко развернулся и уперся взглядом в лицо Саломе. В темноте оно было даже красивее, чем при свете дня, – узкое, цвета обожженной глины, с острыми скулами в обрамлении спутанных волос. Она накинула на себя попону, которая едва скрадывала изгибы тела. Ее полные губы изогнулись в насмешливой улыбке. – Воешь на луну, волчонок? Иоганн помотал головой. – Так… пытаюсь кое-что забыть. – Не ты один. – Она рассмеялась хрипло, как мужчина. – Арчибальд пытается забыть, что он теперь старый пьянчуга, а не странствующий ученый из богатого дома. Эмилио пытается забыть, что сделали солдаты с его родителями в Ломбардии. А Петер не хочет думать о том, что его звезда клонится к закату. – Но… он ведь так здорово играет… будто… – …будто сам дьявол, знаю. – Саломе усмехнулась. – Точнее и не скажешь! В глазах Церкви мы лишь заманиваем людей в сети сатаны, а в танцах отправляем свои черные мессы. – Она непристойно покачала бедрами. – В особенности это касается нас, падших женщин. Ну что, чувствуешь, как тебя манит в его сети, ммм? – Петер запросто мог играть при дворах. – Иоганн не поддался искушению. – Но он скитается вместе с вами по городам и деревням… Почему? Саломе подмигнула ему. – И тут не обошлось без проклятой женщины и ее губительных чар. Насколько я знаю, Петер – младший сын франконского рыцаря. Он полюбил девушку, дочку простого цирюльника, и ради нее покинул семью. Но бедняжка слишком рано умерла, и даже его музыка не смогла спасти ее. С тех пор он скитается по свету, не находя утешения… – Она пожала плечами. – Во всяком случае, так он рассказывает, когда напьется. Но даже в такие минуты говорит мало, и половины слов уже не разобрать. Изредка, когда ему особенно тяжело, он вспоминает о какой-то сделке, которая отняла у него любимую. – Уж я-то его понимаю, – мрачно заметил Иоганн. – Потому что тоже любил девушку? – Она шагнула ближе. – Да? – Ну а ты? – торопливо спросил Иоганн. – Что ты пытаешься забыть?