Он вновь протянул ему руку, и в этот раз Вагнер ее пожал. Иоганн с такой силой стиснул его ладонь, что студент скривился от боли. – Добро пожаловать в мир иллюзии и обмана, – сказал Фауст и ухмыльнулся. – И можешь не сомневаться, я еще многому тебя научу. * * * Прошло немало времени, прежде чем Вагнер уснул, и даже потом Иоганн слышал, как он стонет и вскрикивает во сне. Должно быть, юный студент вновь оказался на костре вместе со своим любовником. Иоганн сожалел, что не смог спасти того юношу. С другой стороны, теперь Вагнер был целиком в его власти. Неизвестно еще, как бы тогда он отреагировал на его предложение. Иоганн и сам не находил покоя. Он лежал на спине и смотрел на звезды, те же самые, какие светили в день его рождения более тридцати лет назад. Звезды, пророчившие ему великое будущее. «Рожден под счастливой звездой» – так говаривала его мама… Иоганн рассмеялся про себя. У звезд, как видно, имелось чувство юмора. За тринадцать лет, с того дня как прыгнул в Неккар, он многого достиг, но счастливым так и не стал. Тогда юноша едва живой выбрался на берег и две недели пролежал в лихорадочном бреду. В видениях ему являлись Маргарита и Валентин и указывали на него перстами. «Ты дьявол, – повторяли они вновь и вновь. – Ты дьявол!» И они были правы. Это он их погубил – и ту единственную, которую любил, и своего лучшего друга. По его вине Маргарита покончила с собой, а Валентин, вероятно, сгорел на костре в Вормсе. И не стоило забывать Якоба Кольшрайбера, мужа Маргариты. Иоганн хорошо помнил, с каким наслаждением он убил тогда пропойцу винодела. Кем же он был в тот миг? Самим собой? Или дьяволом в человеческом обличии? Как бы там ни было, немудрено, что люди смотрят на него со страхом. Иоганн взвалил на себя тяжелый грех, и чувство вины заставляло его с криком просыпаться по ночам, терзало его тысячей раскаленных клещей, и он так и не научился сносить эти муки. Его тогда выходила старая милосердная крестьянка; она молилась за него, не ведая, что молитвы бессмысленны. Когда Иоганн поправился, от него осталась лишь пустая оболочка. Человек лишь по названию, он утратил всякую цель в жизни – да и не видел в этой жизни смысла. В то время он обнаружил в придорожной канаве выводок щенят, из которых живым остался только один. Щенок был черный, как его душа, и Иоганн подобрал его. Собственно, эта собака и вернула его к жизни. Он заботился о ней, чтобы не пришлось больше заботиться о ком-то другом, чтобы никого больше не увлекать за собой в пропасть. Вместе, человек и собака, они двигались вдоль Неккара к Рейну, а затем в западные земли и еще дальше. Собака росла, и вместе с ней рос Иоганн. Иоганн… Отголоски этого имени казались ему столь же далекими, как и звезды, хотя с тех пор минуло всего тринадцать лет. Он начал с простых трюков, каким научился у Тонио. Показывал карточные фокусы, жонглировал, выуживал монеты из воздуха. Вернулись в его репертуар и фокус с яйцом в платке, и игра в колпачки. В скором времени он скопил достаточно денег, чтобы купить повозку с лошадью, порой ночевать в трактирах, разбросанных вдоль имперской дороги, которая несла его, словно широкий поток, по землям Германии. Продажа териака, дешевого пойла чудодейственной силы, заметно поправила его положение. Иоганн закупил необходимые части и собрал из них латерну магику. Он гадал по ладони, составлял гороскопы и сулил людям большое будущее. Он называл себя магистром и доктором. Все ему верили, даже в университетах, – а его красноречие и знания делали остальное. Так из юного Иоганна Фауста, студента из Гейдельберга, разыскиваемого по обвинению в колдовстве и убийстве, вырос прославленный доктор Иоганн Георг Фаустус. Живая легенда. Из упрямства и в насмешку над всеми Иоганн сохранил имя, которым назвался в Гейдельбергском университете и как любила называть его мама. Он называл себя Фаустом, не вкладывая в это «счастливого» смысла. Просто Фауст – коротко и хлестко, как пощечина всем суеверным глупцам. Иоганн улыбнулся. Ему было на руку, что в Германии каждое графство, герцогство и епископство существовало само по себе. Никто, похоже, и не заметил связи между бывшим убийцей из Гейдельберга и знаменитым доктором. Во всяком случае, пока. Вагнер снова застонал во сне, но затем лицо его тронула улыбка. Должно быть, ему теперь снились те сладкие мгновения, проведенные с другом. Иоганну и самому нередко снилась та, которую он любил больше жизни. Маргарита… Не было такого дня, когда Иоганн не вспоминал бы о ней. Ее небесно-голубые глаза, золотистые волосы и смех, который спас его тогда в лесу под Нёрдлингеном. Маргарита… Где-то прокричал сыч. Иоганн вздрогнул и огляделся. Он увидел в свете луны, как вокруг камней клубится туман. Наверное, когда-то на этом месте совершались жертвоприношения, как на той поляне под Нёрдлингеном, где Иоганн выпил черное зелье и все-таки сумел сбежать от Тонио. С тех пор он так ничего и не слышал об астрологе. Как и о Жиле де Ре, безумном французском маршале, который вот уже сотню лет как умер. Иоганн надеялся, что так оно и останется впредь. С этой мыслью он наконец-то уснул. * * * Иоганн встал еще до рассвета. Он никогда не спал подолгу, ему хватало и нескольких часов. Сон таил в себе опасность: слишком часто во сне оживали воспоминания, поэтому Фауст старался не спать больше, чем это было необходимо. Вагнер, очевидно, таких проблем не ведал: он мирно храпел, растянувшись под одеялом из шкур. Над кострищем еще поднимался сизый дым, с листьев капала роса. В воздухе явственно ощущалось сырое дыхание осени. Иоганн тихо свистнул, подзывая к себе Сатану, и вывалил на землю остатки ужина. Пока собака с чавканьем поедала кости и остатки мяса, Фауст смотрел на нее и улыбался – так смотрит родитель на своего ребенка. Он привязался к Сатане – сильнее, чем к кому-либо из людей, которых встречал на своем пути. Она стала ему верным спутником, с самого начала его бесконечных странствий по землям Священной Римской империи германской нации, как с недавних пор называли эту страну. Между тем годы понемногу брали свое: в черной шерсти за ушами и на лапах появились серебристые волоски, и бегала Сатана уже не так быстро, как прежде, а с некоторых пор еще и прихрамывала. И все-таки ее облик по-прежнему внушал людям трепет, и это обеспечивало Иоганну необходимую защиту. Он странствовал в одиночку, без слуг и наемных ландскнехтов. На дорогах было небезопасно, всюду подстерегали угрозы, не только в лесах. За городскими стенами не существовало законов, и некому было блюсти порядок, и полагаться оставалось лишь на себя. Собака облизнулась и посмотрела на Иоганна огненно-красными глазами, вероятно, в надежде получить еще что-нибудь. Фауст потрепал ее за ухом. – Хороший пес, – проговорил он. – Никого у меня нет дороже, – и бросил взгляд на Вагнера. – Что ж, посмотрим, как пойдет дело с нашим новым другом… Тебе-то он не особо по душе, верно? Ты, видно, ревнуешь. Сатана зарычала, и Иоганн тихо рассмеялся. В Лейпциге, когда он увидел рисунки Карла Вагнера, по его телу пробежал холод и сразу ожила память о Валентине. Иоганн решил присмотреться к юному студенту. Его несколько неуклюжие и чванливые манеры пробудили в нем воспоминания. Фауст видел в Вагнере самого себя, когда был студентом в Гейдельберге. И при этом едва не потерял его, как в свое время потерял Маргариту и Валентина. Однако подоспел вовремя. На рыночной площади в Варнхайме он поклялся себе, что не позволит еще одному студенту окончить свои дни на костре, что возьмет Карла с собой и позаботится о нем. Но Иоганн был честен с собой: он делал это не из христианского милосердия и не потому, что нуждался в рисовальщике. В любом большом городе он мог найти художника, который расписал бы ему стеклышки для латерны магики. Нет, Иоганн делал это, потому что не мог больше переносить одиночество. Несмотря на славу, свободу и знания, которые он обрел за все эти годы, Иоганн чувствовал себя несчастным. Он разучился любить, поскольку любовь его, похоже, приносила людям лишь беды. Он любил Сатану, но с собакой нельзя было сыграть в шахматы. Кроме того, приняв под свою опеку Вагнера, Иоганн пытался загладить вину перед Валентином. Оставалось надеяться, что его забота не обречет на погибель и Вагнера… Над головой захлопали крылья. Иоганн вздрогнул и посмотрел наверх. На ветке одного из буков сидела ворона и внимательно его разглядывала. – Кыш, тварь! Фауст подобрал камень и швырнул в ворону. Та насмешливо каркнула и вспорхнула, затем лишь, чтобы перелететь на другую ветку и вновь уставиться оттуда на него. Иоганн ненавидел ворон с тех самых пор, как связался с Тонио. Возможно, поэтому его не покидало ощущение, будто они наблюдают за ним все эти годы. Эти птицы были всюду: в горах и на равнинах, в деревнях и в городах. Они кружили в небе, сидели на крышах, на краях колодцев, на колокольнях. Порой Иоганну казалось, что птицы всякий раз те же самые: две вороны и старый ворон с потертым клювом. – Ка-р-р! – прокричала ворона. – Кар, ка-р-р! Иоганн бросил еще один камень, но промахнулся и в конец концов сдался. От шума наконец-то проснулся Вагнер; протер глаза и огляделся. Должно быть, он не сразу сообразил, где находится и что произошло накануне. Царапины и синяки, которыми его щедро наградили крестьяне, понемногу заживут – а вот насчет пережитого ужаса Иоганн сомневался. Смерть подобралась к Карлу Вагнеру так близко, насколько это вообще возможно. Иоганн бодро кивнул студенту и бросил ему кусок хлеба. – Вот, подкрепись, – сказал он. – Скоро трогаемся. – Почему так рано? – спросил Вагнер и зевнул. Он был бледен, под глазами залегли темные круги, лоб пересекала глубокая царапина. Но даже в таком виде он был весьма привлекателен – как для мужчин, так и для женщин. «Придется присмотреть за ним, – подумал Иоганн. – Чтобы не потерять его, как я потерял Мартина, Маргариту и Валентина». – Потому что здесь небезопасно, – ответил он. – Не исключено, что крестьяне до сих пор нас разыскивают. Второй раз стащить тебя с костра у меня не получится. – Куда вы хотите ехать? – полюбопытствовал Вагнер. – Север, юг, запад, восток… Я везде как дома. – Иоганн пожал плечами. – Но, думаю, мы отправимся на север. На юге сейчас неспокойно. Швабия, Бавария, Швейцария… война, видно, прижилась в этих краях, – он усмехнулся. – А я еще ни разу не видел Северное море. Холодные волны, что плещутся о берег… – Северное… море? – Сон с Вагнера как рукой сняло. – Но это же так далеко! Потребуются многие месяцы… – Все время мира в нашем распоряжении, – оборвал его Иоганн. – Ты забыл? Ты едешь со мной, неважно куда! Или я с первым попавшимся курьером отправлю письма в Лейпциг. Твоя жизнь уже не станет прежней. – Он направился к повозке. – Ну, пошевеливайся, бездельник. Хлеб можно жевать и сидя на козлах. Надо убраться из этого Богом проклятого края. А по пути я объясню тебе правила Лусены. Когда повозка выехала на дорогу, ворона все еще сидела на ветке. Она склонила голову набок, словно прислушивалась. Сквозь низкие облака показались еще две птицы. Рядом на ветку села вторая ворона, а за ней и ворон со щербатым клювом. Они хрипло и отрывисто каркнули, словно приветствуя друг друга, совсем как люди. Только когда повозка скрылась из виду, птицы расправили крылья и полетели прочь. 20 Боденское озеро осталось позади. Иоганн со своим юным спутником продвигались все дальше на север. Воздух становился прохладнее, осенний ветер трепал выцветший навес повозки. Бо?льшую часть времени эти два столь не похожих человека сидели погруженные в молчание, при этом Вагнер то и дело украдкой поглядывал на своего зловещего спасителя. Ему до сих пор не верилось, что его спас не кто иной, как прославленный доктор Иоганн Георг Фаустус, и что теперь он, Вагнер, сопровождает его в странствиях. Студент пребывал в смешанных чувствах: его переполнял восторг и в то же время охватывал страх. В черных глазах доктора, глубоких и загадочных, как сама бездна, казалось, сокрыты темные тайны, недоступные простым смертным; эти глаза завораживали Карла и одновременно пугали. Они провели в пути уже не один день, но по-прежнему Иоганн Фаустус оставался для него загадкой, тем более что доктор был не особенно разговорчив. – Правда, что в Виттенберге [42] вы нашли клад? – вновь попытался завязать разговор Карл, когда они покинули город Ульм. – Так прямо и говорят? – Доктор повернулся и посмотрел Карлу в глаза. – И?.. Были это монеты, бриллианты или, может, философский камень? Хотя камень я, согласно другим слухам, нашел еще в Кракове… Постоянные расспросы заметно раздражали Фаустуса, и все же Карлу показалось, что в глазах великого ученого мелькнула тень самолюбия. – Ну, говорят, вы копали в старом погребе и наткнулись на змея, который стерег клад. Змея вы изгнали при помощи зеркала, а клад…