– Думаешь, ехал бы я сейчас с тобой в дребезжащей повозке и продавал бы дешевое пойло, если б действительно отыскал клад? – Как бы там ни было, это красивая история. – Карл вздохнул. – У меня такое впечатление, словно и половина из того, что о вас говорят, не соответствует истине. – Что ж, у тебя будет достаточно времени, чтобы выяснить, какая часть правдива, а какая – нет… Пошла! Доктор щелкнул кнутом, и повозка покатила дальше, к следующей гряде холмов и к горной цепи, что протянулась на горизонте. Пес умчался вперед с громким лаем, обнажив клыки. Карл побаивался Сатану даже больше, чем его хозяина. Это был посланник ада, и в каждом селении вдоль старой имперской дороги он возвещал прибытие доктора Фаустуса, великого мага, хироманта, целителя и астролога. В повозке имелись кинжал и новомодный пистолет с колесцовым механизмом, но до сих пор в них не возникало необходимости. Хватало Сатаны – одно его вида было достаточно, чтобы разбойники уносили ноги. Как правило, путники останавливались в крупных городах и проводили там несколько дней. Таким образом они побывали в Ротенбурге на Таубере, Вюрцбурге, Майнце и в большом торговом городе Франкфурте, где развлекали толпу во время суконной ярмарки. До сих пор, кроме Лейпцига и тех захолустных селений, куда его заносило во время бегства, Карлу довелось увидеть не так уж много. Каждый город обладал собственным запахом, будь то едкий дым из гончарных мастерских, соблазнительный аромат выпечки, пьянящий запах пивного сусла или свежей крови со скотобоен, и в особенности – вонь из сточных канав. Менялся говор, а с ним менялись и люди. Но все, как один, смотрели на путников, как на восточных царей, и крестились за их спинами. Если поначалу Карл и испытывал некоторые неудобство, то теперь ему даже нравилось ездить вот так по свету. Ему полюбился необозримый простор дорог, столь не похожий на тесноту университетских келий. И он свыкся с ролью ассистента, глашатая и балагура, хоть и чувствовал, что настоящим артистом ему никогда не стать. Слава Фауста заметно опережала его, и люди еще издали узнавали повозку, расписанную диковинными рунами, и загадочного человека в черно-синей мантии и широкой шляпе. Как правило, доктор занимал комнату в одном из лучших трактиров. Он продавал на рыночной площади териак, крепкое пойло из дешевого спирта и всевозможных трав, которое якобы излечивало ото всех недугов. Он гадал по ладони всем желающим, составлял гороскопы и накладывал руки, натерев их зловонной чудодейственной мазью. Тут в игру вступал Вагнер: он прикидывался слепым ландскнехтом, и великий доктор Фаустус исцелял его. И все же главным их номером была латерна магика. Для этого они снимали зал в самом большом трактире и наглухо запирали ставни. Люди платили по два геллера за вход и становились свидетелями настоящего чуда. Такого им не приходилось видеть никогда в жизни! Перед дрожащими от страха зрителями на стене появлялись самые жуткие образы: дьявол, демоны, ведьмы и духи, которых Фауст сначала призывал громким голосом, а затем изгонял посредством заклинаний. На улице были слышны их возгласы и крики. Пошатываясь, зрители выходили из трактира и с ужасом и восторгом рассказывали другим, что они видели. Карл рисовал в основном по ночам, в неверном свете масляной лампы. В каждой местности ходили свои легенды и обитали собственные существа: лешие, злые ведьмы, драконы, карлики, вервольфы и коварные эльфы… Фауст порой заглядывал ему через плечо и при этом бормотал что-то невразумительное. – Ты рисуешь иначе, не как он, – говорил он скорее самому себе. – Но и не хуже. Хм, не так витиевато… зато внимания к деталям больше. Думаю, людям понравится, а это главное. Сколько бы Карл ни выспрашивал о другом художнике, ответа он так и не получил. Со временем студент стал четко разбираться, какие рисунки были допустимы, а за какие они могли отправиться на костер. Церковь и городские власти позволяли играть с огнем, пока это было им на руку. И все же затейники всегда ходили по краю. Несколько раз им приходилось сломя голову покидать город, пока стражники не бросили их в тюрьму. Некоторые из рисунков были до того правдоподобными, что, казалось, апокалипсис уже наступил. Волки в исполнении Карла скалили острые зубы, истекающие слюной, а глаза у гномов сверкали зловещим, словно неземным, блеском. Иногда Карл пробовал рисовать идиллические пейзажи и прелестных юношей, но Фауст всякий раз швырял такие наброски в огонь. – Люди должны пугаться, в этом твоя задача, – ворчал он на юношу. – Цветочки и ангелочков предоставь рисовать церкви. – Но мы же занимаемся простым надувательством! – возмущался Карл. – Мы бы могли использовать латерну магику ради более высоких целей. К примеру, в университетах, чтобы показывать анатомические… – Рисуй, что я тебе скажу, и точка! – нетерпеливо обрывал его Иоганн. – Вместо того чтобы малевать мускулистые торсы и прелестных юнцов, лучше бы поднатаскался в шахматы, до сих пор толком играть не умеешь. И подмети в повозке, развел грязь, как в свинарнике. В такие моменты Карл подумывал сбежать, хоть и понимал, что окажется вне закона. У Фауста хранились те проклятые письма, которые выставляли его в самом жутком свете. Если они окажутся не в тех руках, ему будет закрыт путь не только в Лейпциг, но, вероятно, и во многие другие университетские города. Карл не знал, как далеко простиралось влияние ученого; казалось, он побывал уже всюду. И потому эти скитания виделись юноше лишенными какой-либо цели. Вся жизнь Фауста представлялась ему долгим, бесконечным странствием. Все свои знания, весь свой ум он растрачивал на глупых крестьян и падких на диковины горожан, словно метал бисер перед свиньями. При этом Фауст был словно живой библиотекой. В сундуке он хранил книги, каждая из которых стоила несколько золотых дукатов. Карл тайком уже кое-что полистал. Среди них была и книга по шахматам ненавистного Лусены, а также «Margarita Philosophica» Грегора Рейша, ценная энциклопедия в двенадцати томах, в которых содержались все знания человечества. Кроме того, Карл обнаружил «Speculum Astronomiae» Альберта Великого, который в Лейпциге считался чернокнижником и был под запретом. Так, может, Фауст все-таки маг? Карл тяжко вздохнул и разложил по местам мячи, пестрые шутовские наряды и пахнущие дешевой настойкой флаконы с териаком, после чего принялся подметать, пока Фауст вновь на него не накинулся. Доктор был как загнанный зверь; он постоянно бежал, хоть Карл и не понимал, от чего. Пройдет еще не один месяц, прежде чем он это выяснит. * * * В Эрфурте, одном из самых крупных немецких городов, расположенном в самом сердце Германии, они остановились на зиму. У городских ворот Иоганн пронзительным свистом подозвал к себе Сатану. Стражники в плотных шерстяных плащах с недоверием оглядели странного путника в усыпанной звездами мантии. Но когда Иоганн назвался и велел Вагнеру раздать несколько бутылочек с териаком, стражники охотно их пропустили. Будучи известным ученым, Фауст нередко бывал в этом городе. Университет Эрфурта считался одним из лучших в Германии, и ректор всякий раз позволял ему прочесть несколько лекций, за которые щедро платил. Студенты набивались в зал и с превеликим удовольствием слушали его остроумные замечания и теологические рассуждения, в которых Иоганн неизменно балансировал на грани ереси. Еще пару лет назад Эрфурт был процветающим городом, но охранительные пошлины, которые горожанам приходилось выплачивать саксонскому курфюрсту и епархии Майнца, довели его до нищеты. И в прошлом году, когда подняли налоги, люди взбунтовались и повесили кого-то из членов совета. Эрфурт был не единственным городом, где простой люд поднимался против властей. В своих странствиях Иоганн уже на раз бывал свидетелем восстаний. Пару лет назад в епископстве Шпейер за оружие взялись тысячи крестьян. Их предводитель, некий Йос Фриц, сумел сбежать и теперь подбивал народ в других селениях. По всей стране шло брожение, и не хватало лишь искры, которая и воспламенила бы порох в этой бочке. Но ждать оставалось недолго. Зима обрушилась на Эрфурт промозглым холодом и снежными бурями. На улицах лежали сугробы по колено, нищие замерзали насмерть под мостами и беднякам едва хватало дров. Прославленный доктор Фаустус и его ассистент Карл Вагнер жили на одном из лучших постоялых дворов, что на Михаэльсгассе, недалеко от университета. Вечерами, когда принимались играть музыканты и потаскухи в вызывающих нарядах с улыбками расхаживали между столов, Иоганн сидел где-нибудь в дальнем углу и с неодобрением наблюдал, как Вагнер кутит с молодыми парнями. После представления или лекции доктор предпочитал уединиться, пустая болтовня вызывала у него омерзение. И его вполне устраивало, что люди хоть и смотрели на него с почтением, но при этом побаивались его и старались держаться подальше. Разумеется, свою лепту вносил и черный пес размером с теленка, который лежал под столом и рычал на всякого, кто к ним приближался. На протяжении всех этих лет то и дело находились женщины, пытавшиеся сблизиться с Иоганном Фаустом, этим загадочным человеком с черными волосами и черными же глазами. Но Иоганн всех отвергал. Несколько раз, когда желание становилось неодолимым, он путался с продажными девками. Однако ему быстро опротивела эта возня голых тел, стоны и хрипы. Когда Иоганн закрывал глаза, он видел перед собой Маргариту – и ему становилось дурно. Так что скоро он бросил и это дело. Он жил, как неутомимый монах, и появление Вагнера ничего не изменило. Тот всякий раз призывал его хоть немного развеяться, но все тщетно. В Эрфурте Иоганн решил, что стоит быть к нему добрее. Вагнер неплохо себя проявил. И хоть Фаусту порой досаждали эти бесконечные расспросы, он по крайней мере чувствовал себя не так одиноко. Однажды, после особенно удачного представления, они сидели за отдельным столом, угощаясь вином и мясом, и местные не сводили с них любопытных взглядов. Иоганн поднял стакан. – За твои последние рисунки, – сказал он Вагнеру с улыбкой. – Думаю, змей тебе особенно удался. Сегодня сразу три женщины хлопнулись в обморок. Ты делаешь успехи! Он бросил Сатане кость. Пес поймал ее на лету и разгрыз в мгновение ока. Иоганн ласково потрепал его за ухом, после чего вновь взглянул на Вагнера. – Вот только над ролью слепого ландскнехта надо еще поработать. Люди, может, и глупы, но не настолько же… – Он покачал головой. – Для слепого ты слишком уж легко взбегаешь на сцену, никто тебе не поверит. – Не забывайте, я студент медицинского факультета, а не какой-то там артист, – проворчал Вагнер. – Не смей говорить в таком тоне об артистах! – В голосе Иоганна вдруг зазвучали ледяные нотки. – Они зачаровывают людей так же, как и мы. Он одним глотком осушил стакан и грохнул им по столу, так что люди принялись перешептываться. Замечание Вагнера пробудило в нем воспоминания о Венеции, о Саломе, об Эмилио и Петере. Тогда он предугадал скорую смерть скрипача, и с тех пор эта способность проявляла себя еще не раз, но Иоганн научился с ней уживаться. Лишь в случае с молодыми людьми или детьми ему бывало тяжело, и он никогда не говорил им правду. Быть может, он увидел бы и смерть Маргариты? – Можно задать вам вопрос? – промолвил нерешительно Вагнер. Иоганн встряхнул головой и кивнул. Студент прокашлялся. Было очевидно, что этот вопрос уже долгое время не давал ему покоя. – Почему вы это делаете? Вы едва ли не самый образованный из людей. Я слышал ваши рассуждения о Платоне и Плутархе. Вы разбираетесь в философии, равно как и в механике. Вам известны все формулы Архимеда и Пифагора, и даже в медицине для вас нет тайн. Вы могли бы устроиться почетным доктором или даже ректором в каком-нибудь университете. А вместо этого… – Вагнер замялся. – Что вместо этого? – негромко повторил Иоганн и налил себе еще вина. – Вместо этого вы ездите в хлипкой повозке, дурачите людей этими… картинками, волшебными снадобьями и лживыми гороскопами. Вас называют чернокнижником и шарлатаном. Да, вы знамениты, но вас никто не превозносит… – Вагнер вздохнул. – Говоря по чести, мне кажется, что скоро ваше имя, а заодно и мое, предадут забвению. Так зачем же вы это делаете? Иоганн глотнул вина и долго молчал, глядя на рубиновую жидкость в стакане. Его так и подмывало вновь выпить все залпом, а потом швырнуть стакан в стену, но Иоганн совладал с собой. Он откинулся на спинку стула и насмешливо поглядел на Вагнера. – Любому другому я бы за подобную дерзость плеснул вином в лицо. Но ты, как мой ассистент, имеешь право знать. – Он подался вперед. – Знаешь, на что я надеюсь? Я надеюсь, что однажды меня все-таки бросят в тюрьму. Я с тоской жду этого дня, хоть и знаю, что он никогда не наступит. – В тюрьму? – изумился Вагнер. – Но почему… Иоганн вскинул руку и заставил его замолчать. – Я не хочу, чтобы меня объявляли некромантом или черным магом, болван. Меня должны арестовать за жульничество. Ты лучше других знаешь, что мы лишь морочим людям головы. И они сами это понимают, да только не желают этого видеть! – Он тихо рассмеялся. – Им хочется, чтобы их околдовали, хочется верить, что дьявол действительно существует. Потому что без дьявола не может быть и Бога. И потому они подыгрывают нам, покупают наши зелья и пугаются наших рисунков. И до тех пор, пока они позволяют себя обманывать, у таких, как мы с тобой, развязаны руки. В этом наше предназначение. Мы олицетворяем дьявола, оправдывая существование Бога. – Так вы действительно не верите в Бога? – спросил Вагнер, нахмурив брови. Иоганн ответил не сразу. – Представим на миг, что Его нет, – произнес он затем. – Тогда не было бы никого, кто удержал бы нас от злых деяний. В конце концов, все наши законы восходят к Богу. Не существовало бы запретов, и все стало бы дозволено. Любые книги, любые думы… Соблазнительная мысль. Я сам довольно долго ей предавался, слишком долго… – Несколько мгновений Иоганн смотрел в пустоту, а потом продолжил: – И в то же время воцарился бы хаос, ибо ничто не имело бы смысла. Мы остались бы одни во Вселенной, без надежды, без утешения. Таким мне представляется ад. В безрадостные минуты мне кажется, что мы давно уже в аду, просто еще не заметили этого. – Если существует ад, значит, существует и дьявол, – заметил Вагнер. – О да, не сомневайся. – Иоганн допил вино и уставился прямо перед собой. – Дьявол существует. Только не в том обличии, в каком представляется нам. Он неожиданно отставил стакан. – Ну, довольно предаваться унынию! Самое время сыграть в шахматы да преподать тебе пару уроков. Больно смотреть, как ты возишь по доске фигуры. Иоганн вынул из кармана плаща маленькую доску и мешочек с фигурами – он сам вырезал их долгими бессонными ночами из рога и алебастра, – положил доску на стол и принялся расставлять фигуры, как проделывал это уже тысячи раз. Но Вагнер даже не посмотрел на доску, а уставился куда-то в окно. Снаружи хлопьями падал снег. – Что такое? – спросил Иоганн. – А, ничего, просто… – Юноша помедлил. – Когда вы говорили про дьявола, мне показалось, будто за окном кто-то стоит. Какой-то человек в черном. Он смотрел на нас, словно… словно наблюдал. И его глаза… они сверкали огнем. – Человек в черном? И ты, конечно, решил, что это дьявол? – Иоганн рассмеялся. – Ох, Вагнер!.. Я и не думал, что у тебя такое воображение. Наверное, какой-нибудь студент хотел поближе взглянуть на великого доктора Фаустуса. А может, это была черная кошка… – Он с легкой усмешкой протянул Вагнеру фигуры королей. – Какую сторону выберешь? Белую или черную? Эти фигуры вполне реальны, в отличие от каких-то призраков за окном. Внешне Иоганн был невозмутим, но слова Вагнера смутили его куда сильнее, чем он хотел выказать. Ему тоже в какой-то миг показалось, что за окном кто-то стоял в снежных вихрях. Человек в черном. И ты, конечно, решил, что это дьявол… Краем глаза Иоганн еще раз посмотрел в окно. Снаружи бушевала вьюга, и ветер завывал, как брошенное дитя. Но там никого не было – лишь темная, непроглядная ночь. * * * Иоганна все не покидало ощущение, что за ним наблюдают. За последнее время оно даже усилилось. Теперь, когда Фауст шел в университет читать лекцию, он постоянно оглядывался и не расставался с кинжалом. Порой чувствовал на себе чей-то пристальный взгляд – и тогда начинал вдруг запинаться, оглядывал студентов, но видел лишь незнакомые и растерянные лица. В конце концов Иоганн сам себя одергивал. Должно быть, это зимнее уныние так его растревожило и издергало. Его и раньше преследовало это гадливое чувство, оно тянулось за ним, как скверный запах, и Иоганн объяснял его своими страхами. Однажды это чувство пропало на несколько месяцев, а затем появилось вновь. Но никогда оно не бывало таким острым, как теперь.