На лице телеграфиста вдруг отразилось недоумение. Он остановился и проверил работу аппарата. – От шестнадцатого июля тысяча восемьсот пятьдесят третьего года, – продолжал Слейтер. – Что вы там копаетесь? – Не уходит. Обрыв, – виновато сказал телеграфист. Слейтер неожиданно для такого выдержанного человека вдруг вскипел от ярости и заявил: – Так невозможно вести дела, разрази меня гром на этом самом месте! – Сэр, этот телеграф предназначен прежде всего для отправки военных депеш! – возразил телеграфист. – А вы сейчас можете отправить военную вместо моей? Нет? Тогда что вы тут умничаете? Да все ваши военные депеши – это те же векселя, но только с открытой датой! – Разъяренный Слейтер встал, хлопнул дверью и быстро пошел по набережной. Едва он удалился шагов на десять, как за его спиной тенью возник Чиж и проскользнул в ту самую дверь, из которой Слейтер только что вышел. Увидев его с кинжалом в руке, телеграфист потерял от ужаса дар речи и только силился открыть рот. – Наше вам уважение. – Чиж приподнял папаху. – Вещицу бы мне вот эту. Дюже нужна, – проговорил он и указал кинжалом на аппарат. Казачья станица, кубанское предгорье Кавказа Али выехал из-за стены амбара и оказался у плетня, около которого что-то вскапывал лопатой Михайло, работник Били. Тот поднял голову, увидел всадника, бросил в него лопату, тут же как заяц отпрыгнул в сторону и зигзагами бросился бежать к дому. – Черкесы! – заорал он. Али спокойно увернулся от лопаты, беззвучно рассмеялся, сидя в седле. – Михайло! Ассалам алейкум! – крикнул он вслед работнику. Тот затормозил и осторожно оглянулся. – Я Али, кунак хозяина твоего. Михайло с облегчением перекрестился, но подходить обратно к плетню пока не стал. – Ты один или нет? – спросил он. – Один, – ответил Али. Михайло всмотрелся во всадника, наконец-то узнал его, сплюнул в сторону и резко проговорил: – Ты радуйся, что сейчас не прошлые времена, когда без винтовки не пахали! Так и вдарил бы по тебе с перепугу! Нету его. Под Севастополем он. – Знаю. Хозяйку позови. – А нету и хозяйки. Я тут набольший теперь! В монастырь она подалась, к тетке своей, значит. Балаклава, Крым Шагах в пятидесяти от пакгауза Кравченко, лежа на боку, возился около днища опрокинутой бочки. Закончив свое дело, он осторожно еще раз пощупал ее содержимое. Бочка была наполнена большими острыми камнями. Английские часовые при свете свечи дулись в карты у дверей и, кроме козырей, ничем не интересовались. Кравченко еще раз все проверил и стал ждать, поглядывая на солдат у пакгауза. Один из них поднялся, встал, отошел на два шага и начал мочиться на большой камень, стараясь нарисовать на нем какой-то узор. Кравченко отвернулся, чтобы не смотреть на это безобразие, но тут же услышал тихий стон и стук упавшего на камень ружья. Он приподнялся на локте и увидел, как Биля и Вернигора уже заносили на склад какие-то мешки. Чиж махнул рукой. Кравченко побежал к пакгаузу и едва не споткнулся по дороге о чугунную рельсу. В кают-компании «Таифа» оплывали три свечи в канделябре, стоявшем на столе. Слейтер с длинной рюмкой портвейна в руке находился в кресле. Огоньки свечей озаряли только небольшую часть помещения. На границе светового круга, облокотившись о стол, сидел капитан с тяжелым лицом. Слейтер сделал глоток портвейна и с интонацией человека, который устал от бесплодной дискуссии, сказал: – Тут вам делать совершенно нечего, а я плачу отличные деньги за этот фрахт. – Я отношусь к вам с отменным уважением, но не мешало бы и прибавить. – Ни пенса больше того, что я сказал. Тут из темноты донесся голос Ньюкомба: – Кому понадобился этот аппарат и провода? – Он по своей привычке сидел в полной темноте с открытыми глазами и размышлял вслух. – Стяжание и стремление к нему всегда весьма многообразны, – заметил Слейтер и обратился к капитану: – Сэр, вы слишком долго соображаете. Еще немного, и я аннулирую свое предложение! – А зачем надо было убивать беднягу телеграфиста? Это не воры, – опять прозвучал из темноты голос Ньюкомба. – Меня гораздо больше расстраивает тот факт, что связь с Лондоном, столь нужная мне, прервалась на неопределенный срок. Так вы едете со мной или нет? – спросил он Ньюкомба. – Кому понадобились эти чертовы провода? – снова задал Ньюкомб тот же самый вопрос. Часть третья Мортиры святой Марии 1 Севастополь, Крым Распластавшись на земле и широко расставив руки, Кухаренко поддувал под огромный костер, в основном состоящий из сухих листьев. Над ним на растяжках был закреплен небольшой холщовый монгольфьер. Мощные легкие полковника работали как мехи, дым повалил бодрее. Тут около Кухаренко появился Петр и доложил: – Ваше высокоблагородие, к вам человек некий просится, с лица вроде барин, а одет как мужик. – Чего хочет? – спросил Кухаренко и так дунул, что Петру пришлось отогнать от лица горящий пепел. – Просит личной встречи. Кухаренко поднялся на ноги. – Веди его. Да слив мне дай моченых. – Сюда прикажете подать? – Твоего полубарина сюда давай, а сливы – в хату. Петр отправился к воротам, а Кухаренко снова принялся дуть в огонь. За его спиной раздались тихие, вкрадчивые шажки. Полковник повернул голову и увидел лаковые сапожки. Он снова вскочил на ноги и осмотрел визитера. Тот стоял, почтительно повернув голову набок, и преданно смотрел ему прямо в глаза. Это был тот самый человечек невысокого роста, у лавки которого Чиж так удачно продал стилет Ньюкомба. На нем красовалось нечто вроде длинного холщового пальто, из-под которого торчал довольно грязный пиджачок. На голове у него был клетчатый картуз. – Что тебе… вам угодно? – спросил Кухаренко. – Я в некотором роде негоциант, попросил бы вашего внимания. Мне известно, что вы есть большой охотник до голубей, – сказал Соломон, снимая картуз. – Да ты толком скажи, чего тебе треба, добрый человек? – спросил его Кухаренко. Соломон достал из-за пазухи великолепного турмана. Полковник мгновенно оценил все великолепные стати птицы. Из-за спины негоцианта выглянул Петр. На его длинном лице тоже выразилось понимание птичьей красоты. – Не изволите ли купить? – шаркнув ножкой, спросил Соломон. – Ага! Хорош! – заявил Кухаренко. – А ну пойдем! Тебя как звать-то? – бросил он Соломону и широкими шагами направился к голубятне, стоявшей в глубине сада. Визитер посеменил за ним. Монгольфьер тем временем задрожал на растяжках, наполняясь дымом, но Кухаренко уже и забыл о нем. – Соломоном, ваше благородие. Состою при разных торговых делах. А голубиной гоньбой с детства интересуюсь. Еще отец мой был охотник. – Ты из иудеев, что ли?