– Вы можете быть со мной откровенны. С ним что-то случилось? – Насколько мне известно, мисс Кортни, вы в курсе его дел. Министерство ему отказало. – Пока еще не окончательно. – Уверяю вас, оно откажет. – Почему вы так думаете? – Да потому, что мистер Ньюкомб – одиночка. Его изобретение способно затронуть интересы очень многих весьма могущественных лиц. – Вы же можете ему помочь, не так ли? – Мистер Ньюкомб не любит, когда ему помогают. По счастью, почти все его долги сосредоточены в одних руках. Это хотя бы страхует его от неожиданной катастрофы. Сейчас он уповает на клад генуэзского купца, за которым гоняется уже без малого десять лет. К несчастью, не так давно мистер Ньюкомб потерял основную нить, ведущую его к этим деньгам. Я же полагаю, что это был, есть и будет фантом. Поэтому катастрофа рано или поздно неизбежна. – Но ведь его векселя у вас. Я права? – Да. Я весьма расположен к мистеру Ньюкомбу и к вам, но не смогу бесконечно ждать. Если только… – Говорите же! – Вы могли бы помочь ему. – Я? Но как? Я делаю все возможное, готова отдать ему все, что у меня есть. – Этого будет мало. Вы оба окажетесь разорены и изгнаны из приличного общества. – Слейтер бросил взгляд на рисунки Кэтрин и спросил: – Вы знаете персидскую легенду о розе и соловье? Я расскажу вам ее! Однажды к Всевышнему явились цветы с просьбой назначить им нового повелителя вместо лотоса. Тот был самым красивым, но крепко засыпал ночью и не выполнял свои обязанности. Бог благосклонно выслушал их, внял просьбе и дал им правительницей белую розу. Соловей увидел эту чудную новую царицу цветов. Он был так пленен прелестью розы, что в восторге прижал ее к своей груди. Но острые шипы, как кинжалы, вонзились ему в сердце. Теплая алая кровь брызнула из груди несчастного соловья и оросила лепестки. Персидское сказание говорит, что с тех самых пор лепестки розы и окрашены цветом крови. – Я не думала, что вам доступны такие чувства. Так как я могу еще помочь Генри? – Вы слишком молоды, мисс Кортни. Зачем вам этот нищий сумасшедший? – Что?! – Кэтрин, я без ума от вас! Станьте моей женой, и я заплачу его долги. Прошу вас! Выходите за меня замуж, и вы устанете желать. Вся роскошь мира ляжет к вашим ногам! – Слейтер вдруг поднялся, рухнул на колени и обхватил своими длинными руками бедра Кэтрин так, словно хотел заграбастать ее всю. Девушка сначала замерла от неожиданности в этих страшных и цепких объятиях, потом по лицу ее прокатилась судорога гадливости. – Мистер Слейтер, прошу вас, встаньте! – сказала она и резко высвободилась. Севастополь, Крым Полковник Кухаренко и Петр следили за монгольфьером, который медленно летел в сторону гор. К нему была привязана клетка с голубями, которые пугливо жались друг к другу, дрожали от беспокойства. Кухаренко так активно выворачивал голову, что в конце концов папаха свалилась с нее. Не отводя взгляда от воздушного шара, он присел, пошарил рукой около ног, подобрал папаху и снова водрузил ее на голову. – А? Что? Летит? – Кухаренко повернулся к Петру, который предусмотрительно поддерживал свой головной убор рукой. – Летит, ваше благородие! – ответил тот. Монгольфьер поплыл над позицией англичан, и на склоне горы вспыхнули дымки выстрелов. Но воздушный шар, выкрашенный в красный цвет, гордо и спокойно двигался в голубом небе. Пальба заметно участилась. – Стреляют? Что это? Близко к нашей линии, да? – спросил Кухаренко. – Да вроде так получается, ваше высокоблагородие. – Попадут они? – Нет. Где им! Слишком уж высоко. В это время монгольфьер вдруг резко дернулся в сторону и затем начал сминаться какой-то невидимой рукой. Он из последних сил рванулся вверх, остановился, замер и затем начал наискось уходить вниз. – Что ж ты, вражина, говорил, что не попадут?! – с горечью спросил Кухаренко Петра. Монгольфьер рухнул на склон горы. Клетка с голубями треснула, но ее сразу же накрыло полотнище шара. Спустя немного времени, оно зашевелилось. Это птицы старались выбраться из-под него. К месту падения уже пробирался Ньюкомб вместе с тремя пехотинцами. Из-под красного полотна вылетел один голубь, за ним другой, потом третий. Ньюкомб уже бежал к монгольфьеру со всех ног. Он упал и успел прикрыть дыру, из которой вырывались белые птицы. В это время вокруг Ньюкомба и пехотинцев, подбежавших к месту падения воздушного шара, защелкали по скалам русские пули. Голуби один за другим возвращались домой. Созерцая эту картину, Кухаренко и Петр только озадаченно чесали в затылках. Соломон стоял перед конторкой и что-то записывал в большую амбарную книгу, макая обгрызенное перо в чернильницу, основательно засиженную мухами. Рядом с ней лежали обрывок веревки, счеты и желтый клочок бумаги. Он был придавлен глиняной миской с остатками жареной капусты. Несмотря на жаркий и яркий день, в покосившемся медном подсвечнике горела свеча. В лавке Соломона всегда была темновато. Конторка стояла вплотную с прилавком, на котором был навален разный скобяной товар и другой хлам, иной раз нужный в хозяйстве. На стене за прилавком висели несколько хомутов и мотки веревки. Угол подпирал большой шкаф с какими-то бутылями самого различного размера, частью совершенно пустыми. Лавка Соломона, над входом в которую жонглировал хомутами арап, дверью и пыльными подслеповатыми окнами выходила на базарную площадь. Внутри она делилась на два уровня. Как раз на первом сейчас Соломон что-то озабоченно заносил в книгу, иногда отгоняя мух взмахами пера. Стойка располагалась на небольшом возвышении. С обеих сторон от нее две лесенки в три ступени вели в небольшой зальчик по типу трактирного, в котором стояли два длинных стола с лавками по бокам. В лавке было всегда пыльно и почти всегда безлюдно. Свет проникал в нее только через узкие окна. Поэтому солнечные лучи рассекали пол на несколько частей. В лавке послышалось хлопанье крыльев. Оно доносилось сверху, оттуда, куда вела еще одна небольшая винтовая лестница, устроенная в углу залы, рядом со входом. Соломон прислушался, отложил перо и пошел к двери лавки. Он подергал за нее, убедился в том, что засов держит хорошо, и стал подниматься по лестнице наверх. Открытая книга осталась лежать на конторке. В ней можно было прочесть закладную запись: «Кузьма Жолдик – 1 рубль ассигн. 7 % в месяц. В закладе мундштук, янтарь». Соломон поднялся в небольшой чердачок и открыл дверцу голубятни. На насесте топтался усталый голубь, лапа которого была обернута тонкой лентой пергаментной бумаги и обвязана ниткой. Негоциант разрезал ее узким, острым, как бритва, ножом, который всегда носил с собой за голенищем мягкого сапога. Бумажная лента развернулась в его руках, но оказалась абсолютно чистой. Соломон положил ее в карман, запер голубятню и пошел обратно, вниз. Его руки долго отпирали сложный замок на металлическом шкафчике, который прятался под стойкой лавки. Наконец тяжелая дверца отворилась. На полках шкафчика лежали многочисленные заклады, в том числе портсигары, мундштуки и даже чайные ложки. На верхней полке в самом дальнем углу, за серебряной солонкой, стояла стеклянная баночка с каким-то раствором и лежала небольшая беличья кисточка. Соломон забрал их и снова заботливо запер дверцу. Он расправил на стойке записку, поставил на один ее край свою видавшую виды чернильницу, окунул кисточку в раствор и начал быстро прокрашивать ленту, принесенную голубем. На ней стали проступать латинские буквы. Соломон не знал, что его лавку недавно посетил незваный гость, который ушел отсюда не с пустыми руками. Окрестности Балаклавы, Крым Кравченко и Биля сидели около небольшого холмика, в котором неопытный глаз никогда не различил бы землянку. Шагах в тридцати внизу журчал ручеек. Иногда здесь, в горах, был слышен далекий гул артиллерийской канонады, грохочущей в Севастополе. Кравченко ловко орудовал длинной сапожной иглой с дратвой, починял свой чувяк. – Что-то нет вестей от Якова Герасимовича. Сколько еще тут сидеть? – сказал Биля. – Наше дело – военное. Что нам прикажут, то мы и сделаем, – отозвался Кравченко. – Нет, Степаныч, нам тут просто так сидеть никак не с руки. – Шара этого еще дождемся ли? – сам себя спросил Кравченко. – Монгольфьера нам, видно, не видать, это да. Подождем трошки и гонца пошлем. Так-то оно надежнее будет. – Гонцу надо сначала туда попасть, потом обратно вернуться, – заметил Кравченко, вонзая иглу в подошву своей обувки. Биля встал на ноги, размял их и посмотрел влево от себя. Там, шагах в двадцати от бивуака пластунов, на какой-то качающейся поверхности стоял Даниил со штуцером в руках и пытался удержать равновесие. Среди кустов были видны только его плечи и голова, которая помоталась немного из стороны в сторону и вдруг исчезла. Раздались звук падения, удара металла о камень и тихое ругательство серба. Даниил снова пытался покрепче встать на двух бревнах, которые, как качели, были подвешены к развилке толстого дерева. Напротив них чернела ровная поверхность скалы. Вернигора стоял у ног Даниила и раскачивал бревна. Он учил его стрелять. – Есть старинное правило. Надо прижимать приклад к плечу с усилием в полтора веса, – солидно проговорил пластун. Даниил, удерживаясь на бревнах, старательно вскинул штуцер. Вернигора нажал на ствол рукой, и он сразу ушел вниз. – Крепче держи! – сказал казак. Даниил прижал приклад сильнее. Вернигора проверил это и заявил: – Да, вот так хорошо будет. – Пластун исправил положение щеки Даниила на прикладе и сказал: – Сюда прижимайся. – Он достал из кармана зеркальце, поймал солнечного зайчика и повел им по скале. Даниил двинул ствол штуцера вслед за ним. – Выноси наперед. Доворачивай! Веди из-под коленок, – терпеливо проговорил Вернигора. Зайчик на скале остановился, и Даниил щелкнул замком штуцера. – Вишь, клюет ствол у тебя. Ты безымянный палец прижимай разом с указательным, и пойдет вровень. Понял меня? Даниил согласно кивнул.