Черкес кивнул в знак согласия. Отсветы пламени скользнули по трем граням лезвия. Али взял стилет в руки, нашел арабский текст, подвинулся к огню и прочел: – «Сорок четыре пятьсот пятьдесят девять. Северный гвоздь. Курс сорок семь через бухту от корабля и креста. Сто четыре шага. Плакида поможет. В трех первых строках один тридцать восемь пятьсот шестьдесят семь восемьдесят два семьсот девяносто три». Севастополь, Крым Кухаренко дремал на обширном диване. Стук в дверь заставил его открыть сначала один глаз, а потом и второй. – Кто там? – рявкнул полковник, опуская большие белые ноги на глинобитный пол. – Ваше высокоблагородие, дозволите войти? – донесся из-за двери голос Петра. Кухаренко вскочил с дивана, накинул на нательную рубаху мундир, посмотрел в окно, за которым сгущались сумерки. – Давай! – крикнул он. Петр открыл дверь. Два егеря ввели в горницу Даниила. Сам Петр остался на пороге и подпер своей длинной фигурой притолоку. Егеря вытянулись и отдали честь. Кроме своего оружия на них висело и много другого, английского и турецкого. – Петр, огня вздуй, не видно уже ничего! – сказал Кухаренко. Петр исчез, а один из егерей быстро отрапортовал: – Ваше высокоблагородие, вот доставили. Поймали на бастионе, балакал, что до вас дело есть у него. – Кто такой будешь? – спросил Даниила Кухаренко. – Серб. Отбили меня пластуны есаула Били. Имею для вас сообщение. Нож дайте. Петр прошел мимо Даниила, осветил его грязное лицо и черные горящие глаза, поставил подсвечник на стол. – Дай ему ножик! – приказал Кухаренко. Петр повернул на поясе кинжал, достал из-под него нож и подал Даниилу. Егеря покосились на них: не пырнул бы господина полковника этот непонятный человек. – А чем это вы обвешаны? – спросил их Кухаренко. – Это, значит, его оружие, с которым он к нам перекинулся, – ответил бойкий егерь. Даниил отпарывал подкладку левой рукой. Он попробовал делать это правой, но тут же выронил нож. – Петр, помоги ему! – сказал Кухаренко, заметив это. Вестовой взял нож, вопросительно глянул на серба. Тот показал на подкладку. Петр начал надрезать ее. – Где ты все это взял? – спросил Даниила Кухаренко, кивнув на оружие. – У врагов отобрал, побил их. – Сколько же ты побил? – Троих, – ответил Даниил, отвел руку Петра, вынул из-за подкладки записку и протянул ее Кухаренко. Тот повернулся к свету, прочитал текст, сложил бумажку вдвое, опустил на стол, поворотился к Даниилу и сказал: – Рука Якова Григорьевича. Где же они тебя освободили? – В Балаклаве. – Я смотрю, ты ранен. Петр, дай ему спирт, корпию и скажи, как на перевязочный пункт пройти, а лучше дай кого в провожатые. Жить его пока к пластунам определи, в ту же самую хату. – Когда мне назад? – спросил Даниил. – Пока не треба. Окрестности Балаклавы, Крым Али склонился к огню и еще раз прочитал тот же самый текст. – Выходит, что цифры тут буквы обозначают? – спросил Чиж. – Да. В церковнославянском и греческом так же, – ответил ему Биля, взял в руки стилет и прочел вполголоса по-гречески: – Плакида поможет. – Да только тут и с цифирью ничего не разберешь, – заметил Кравченко. – Северный гвоздь – это Полярная звезда, сорок четыре пятьсот девяносто девять – склонение, иначе широта. Курс сорок семь – это румб на компасе, направление движения. Так долготу определяли в старые годы. – А корабль и крест? Или вот Плакида? А широта эта далекая от нас? Сколько, к примеру, верст до нее отсюда будет? – спросил Чиж. – Это когда как, – ответил ему Биля. – Это как так? – с удивлением осведомился Чиж. – Планета наша несется в пространстве, а над макушкой у нее находится Полярная звезда. Этой маковкой, полюсом, мы из-под нее выезжаем. Пятьсот лет назад север не там был, где сейчас, – проговорил есаул, поискал глазами Полярную звезду, потом протянул стилет Чижу и добавил: – Спрячь ты его подальше. Клады нам копать недосуг. Да и пустое это все. Человеческое. А звезды, они божьи. – Как же пустое, – горячо возразил Чиж. – Ты ведь и сам знаешь, что Митрюшки Живого прадед еще на Днепре пушку откопал с серебром в стволе на многие тысячи. Все потому, что была у него запись, а главнейшее в том состояло, что клад ему сам дался в руки! Иначе не возьмешь его, хоть умри! Рассыплется в тот самый момент, как откопаешь. Опять же время для этого нужно особливое. – Федор Семенович, на что тебе деньги? Ты и без них всех девок перепортил, – проговорил из темноты Кравченко. – А может, и я на землю встану? – Ты-то? Нет, ты того не сдюжишь. Какой из тебя хозяин? – Ну, это мы еще побачим. Главное – клад найти. – Да, хорошо бы… – начал было Вернигора. – Хорошо ему! Дармовое в пользу не идет, – оборвал его Кравченко. – Дьяволово это наваждение. – Али Битербиевич, а по-черкесски писать можно? – спросил вдруг Чиж. – Нет. Был у нас Хаджи Нотаук-Шеретлук, пять лет прожил в Мекке, потом стал муллой. Много лет он писал азбуку, и вот осталось ему одну букву придумать. Был ему в ночи глас: «Нотаук, дерзкий сын праха, кто подал тебе молот, заставил сковать цепями язык вольного народа адыгов? Духи света или тьмы? Нет на труде твоем благословения!» Нотаук сжег в очаге в ту же ночь все свои бумаги. Старики говорят, что тоска ума сильней сердечной кручины. – У каждого дела – две стороны. Не бывает нового без потери старого, – задумчиво проговорил Биля. – Вот я опять же думаю, – немного помолчав, снова заговорил Чиж. – Откуда этот купчина мог знать нашего пластунского святого, стрелка Евстафия Плакиду? Очень уж это странно. Биля задумался. Чуть помолчали и остальные пластуны. – Святой этот тысячу лет чтим, – сказал потом Кравченко. – Дай-ка мне, Федя, кинжальчик этот, я его сейчас от греха подальше все-таки закину с горочки. Чиж спокойно убрал кинжал за пояс и заявил: – Даже думать об этом забудь. Али подсел к Чижу поближе, но тот отодвинулся и от него. – Есть у меня еще слово к тебе, – вкрадчиво сказал Али. – Говори, я послушаю. – Капля крови черкешенки очищает целое поколение. Так говорят у нас уже сотни лет. – Это ты к чему? – Видел я Маликат. Она ждет тебя. – Что? Жениться? Упаси Господь!