– Вот! Что я и говорил. А без бабы какое же хозяйство… – сказал Кравченко и вдруг осекся. – У нас говорят, прежде чем жениться, десять раз подумай, а прежде чем разводиться, подумай сто раз. Хорошая девушка. Молоко и гранат. 6 Севастополь, Крым Приземистое одноэтажное здание было похоже на бывший лабаз или на часть тех гостиных дворов, которые можно видеть в каждом мало-мальски уважающем себя уездном городе. Перед его белыми приземистыми стенами был разбит довольно большой садик. Двое солдат провели по тропинке третьего и вошли в двери. Пошел за ними и Даниил. Он ступил в сумрак и сразу ощутил запах крови. Он пронизывал всю анфиладу помещений, расположенных под сводчатыми потолками. Высокая стройная девушка и солдат-санитар вели залитого кровью офицера к высокому столу, застеленному клеенкой. Свет из окон ложился полосами и пятнами на него и пол операционной, засыпанный соломой. Это было истинное царство крови. Она была повсюду – на столах, на полу, на стенах. От капель и свежих алых лужиц до багровых озер, застывших под ногами. На другом столе сидел флотский офицер и курил, тесно сжав зубы, тонкую папироску. Его голова и плечи двигались странно ритмично. Макмиллан – один из американских врачей, прибывших в Севастополь добровольцем, – заканчивал ампутацию руки, крутил ручку хирургической пилы, упертой им в живот. Руку флотского офицера прижимал к столу дюжий санитар. Он навалился на нее всем телом. На фартук Макмиллана прыснула струйка крови. Он сделал последнее движение и отбросил тяжелую, уже неживую руку в угол операционной, на кучу, состоящую из нескольких десятков раздробленных обрубков рук и ног. Лицо флотского офицера только побледнело чуть сильнее. Услышав стук от падения, он здоровой рукой вынул папироску и сквозь сжатые зубы выпустил узенькую струйку дыма. У соседнего, пока еще пустого стола стоял на коленях русский врач Семенов. Окровавленной рукой он отрывал от цыпленка, лежащего на масляной бумаге, большие куски белого мяса и жадно отправлял их в рот, другой отирал пот со лба. У него были красные слезящиеся глаза человека, проведшего несколько суток без сна. К нему подошел Макмиллан. В это время за их спиной санитар, который при ампутации держал руку флотского офицера, поднял его со стола и поставил на пол. Он подхватил пациента под оставшуюся руку и повел по анфиладе комнат куда-то к выходу. Белела культя, перехваченная бинтом, которую флотский офицер нес перед собой так, словно пытаясь рассмотреть ее получше. Навстречу им солдаты уже тащили на носилках бледного пехотного офицера в залитом кровью мундире. – Сюда его, – скомандовала Даша. Так звали ту высокую девушку, которую увидел здесь Даниил и теперь везде искал глазами. Ее клеенчатый передник был залит кровью точно так же, как и все вокруг. Семенов оторвал крыло цыпленка. На съехавшей кожице осталась красная полоса от пальцев. – Не люблю тех пациентов, которые при ампутациях не кричат. Они редко выздоравливают, – с полным ртом сказал он. – Да. Это не есть хорошо, – согласился Макмиллан, подцепил кусок белого мяса такой же окровавленной рукой и сунул его в рот. Даша за руку вела к столу Даниила, который спотыкался на ходу потому, что не мог оторвать от нее взгляд. Несмотря на атмосферу, пропитанную испарениями крови и стонами, Даша заметила эту странную реакцию, но не отнесла на счет своей редкой красоты. Она вообще никогда не замечала ее. Взгляд Даниила наконец-то уткнулся в груду ампутированных рук и ног, и он пошатнулся. Даша подвела его к столу. – Садитесь сюда. Можете? – ласково сказала она. Этот нежный голос был так странен в этом аду, что Даниил даже вздрогнул. Он сел и оказался лицом к соседнему столу, где уже лежал пехотный офицер. Даша разрезала ножницами одежду на плече Даниила. Время от времени он чувствовал прикосновение холодного металла и слышал треск ткани, но не отрываясь смотрел теперь туда, на соседний стол. С пехотного офицера уже был сдернут мундир. На столе лежало почти мальчишеское, по пояс обнаженное тело, с которого санитар теперь смывал губкой кровь. – Вот-с, приехал к вам умереть, – слишком уж бодро сказал офицер. Его глаза лихорадочно блестели, старались остановиться на чем-нибудь, что было не так страшно. Около него уже стоял Семенов, вытирая руки от куриного жира. Он склонился над вишней пулевой раны в левом подреберье. – Не ваше дело об этом рассуждать. Сейчас посмотрим, – сказал доктор, чуть раздвинул края раны, быстро оглядел ее и взялся за инструмент. Офицер взвизгнул от боли. В щипцах у врача показалась пуля Минье со своим характерным рубчатым краем, похожая на наперсток. Семенов сполоснул ее в кружке с водой, стоявшей рядом, и положил на живот пациента. Тот неуклюже поднял голову и не отрываясь смотрел на пулю заплаканными от боли глазами. – Теперь вам необходимо только спокойствие. Даша, перевяжите его! – крикнул Семенов. Девушка отошла от Даниила, которого уже держал за руку Макмиллан, склонившийся над его лопаткой. Врач аккуратно подвигал рукой Даниила и бросил в спину Даше по-английски: – У этого кость цела. Надо перевязать, и он может идти. Даша ответила тоже по-английски: – Я сейчас! – Американские штаты, пошли на свежий воздух! – весело сказал Семенов по-русски. – Это есть хорошо, – ответил Макмиллан. Врачи пошли к выходу. – Осип, сгоняй в гостиницу, возьми нам воды брусничной да потрохов копеек на десять, – распорядился Семенов. К нему подбежал здоровенный санитар, вытянулся и рявкнул: – Слушаюсь! – Осип, можешь ты не орать хоть однажды? – сказал Семенов и вынул из засаленного кармана медную мелочь. – Вот, держи. И не вопи, ей-богу. Даша заканчивала перевязку пехотного офицера. Даниил сидел на высоком столе и все так же не спускал с нее глаз. – Воды бы испить, сестрица, – попросил офицер. – Сейчас положим вас на койку, и санитары подадут, – ровно и ласково ответила Даша. Она снова поймала восхищенный взгляд Даниила, наконец-то заметила и его самого, и его колоритную внешность. Она заправила последнюю складку бинта и пошла к сербу. Санитары сильными ручищами уже перекладывали офицера на носилки. – Ох, потише! – сказал он и издал тихий стон. Санитары, ровняя шаг, понесли офицера. Даша развернула от себя голову серба и стала обрабатывать его рану. – Сударь, простите, вы кто будете? Пленный? – спросила вдруг она. – Был турецкий пленный, бежал. Я – серб. А вы – красавица! Окрестности Балаклавы, Крым Биля швырнул в небо почтового голубя. Вернигора по-разбойничьи свистнул, и птица пошла вверх быстрее. – Они всегда возвращаются? – спросил Вернигора. – Всегда. Тысячу верст пролетит, а до дому, где вырос, вернется. Как человек. Севастополь был покрыт толстой пеленой пыли. Ее тяжелые буро-желтые облака прорезали алые молнии разрывов. В районе Графской пристани полыхал огромный пожар. Голубь, посланный Билей, уходил теперь левее, к бухте Балаклавы. На палубе «Таифа» стоял Ньюкомб и смотрел в небо. Здесь оно было голубым. Голубь появился над горами сначала как едва заметная точка, но острые глаза Ньюкомба сразу отличили ее от всего остального. Он поспешно спустился в трюм. Голубятня на «Таифе» была устроена так, что ее обитатели, протискиваясь на насест, обязательно задевали маленький серебряный колокольчик. Но его тонкое треньканье сегодня было излишней роскошью. К птице сразу протянулась холеная рука Ньюкомба. Он снял с его лапы полоску тонкой бумаги, развернул и прочел. По губам Ньюкомба, вырез которых делал его похожим на античного Антиноя, пробежала холодная улыбка. – Приятно познакомиться с вами, мистер Биля! – прошептал он и вышел из трюма. Севастополь, Крым Серая тень, как летучая мышь, носилась по хате. Быстрые руки бесшумно переворачивали вещи, перетряхивали одежду, поднимали белье на койках пластунов и сбрасывали его вниз. Когда свет от ночного звездного неба упал на лицо Соломона, стало видно, что он одержим холодным бешенством. В этом сгорбленном, яростно мечущемся мышином короле никто бы не узнал скромного негоцианта, всегда так поспешно снимающего свой картуз едва ли не перед кем угодно. Наконец-то Соломон остановился, тяжело вздохнул и выпрямился. Он еще раз осмотрел горницу и даже пнул вещи, лежавшие на полу. На улице раздался звук шагов.