ЗАСТРЯЛ НА ПЕРВОМ УРОВНЕ? Следом за ней на экран выскочил огромный желтый шар с глазами, маленькими ножками и ручками, совсем как желтопузики в вотзефаке. Только этот был скорее желтопузище – он изображал хохот, демонстрируя огромные зубы, и показывал пальцем прямо на меня. Я огляделся по сторонам и понял, что больше никто не смотрит в экран – все шли по своим делам, совершенно безразличные к происходившему вокруг. Желтопузище заходился в злобном смехе и выглядел не столько устрашающе, сколько противно. Вся его верхняя половина вдруг начала покрываться серыми вьющимися волосами, и я подумал, увидев это: наверное, Хрусталка до сих пор не отпускает, пора бы отправляться в свое село. Но, как оказалось, все было сложнее. Рядом со мной раздался громкий скрип, я невольно повернул голову и увидел то, что еще не доводилось видеть в Башне. Увидел остановившегося колесиста. Он балансировал на неподвижном колесе, что не доставляло ему никаких неудобств, и смотрел прямо на меня. И лицо его было знакомым, вот только где я мог его видеть раньше? «"Севмаф", – вспомнил я, – ну конечно! Город засыпает, мелик едет… По знакомому городу катит незнакомый человек на странном колесе». Это был он, конечно, только там, в «Севмафе» он был простым видением, глюком, и вот такой же точно, но уже реальный человек остановился в метре от меня. И как только он снял каску, я тотчас снова глянул на экран. Хохочущий желтопузище оброс пепельными кудряшками, и точно такие же были на голове колесиста, остановившегося передо мной. Только он не хохотал, а, напротив, доброжелательно улыбнулся. – Совпадение? – загадочно произнес он. – Не думаю. – Что вам нужно? – пролепетал я. – Твоя лампа, – спокойно ответил кучерявый. – Пожалуйста, продай ее мне. Меня изрядно напугал этот тип – такого поворота в Башне я просто не ожидал. Нам ничего не говорили о продаже лампы, о том, что кто-то может пожелать ее купить. Да и… – Здесь нет товарно-денежных отношений, – вспомнил я. – Здесь же ничего невозможно продать. Да и какой смысл продавать лампу? Какой смысл ее покупать? – Ты в городе меньше думал о смыслах, верно? – прищурился Кучерявый. Он был недоволен, хотя и не агрессивен, но пытался сохранить мягкость в голосе. – Не думай. Я могу заплатить. «Тоже мне скупщик», – подумал я, а вслух спросил: – Какой мне толк в деньгах? – Я могу для тебя что-то устроить. Любовь, удобства, условия. – Он говорил все это, а я удивлялся: вот человек стоит на мелодорожке, говорит со мной. А вдруг кто промчится на огромной скорости и собьет? Неужели моя лампа была для него так важна, что он готов был рисковать собственной жизнью? – К тому же кое-что здесь все-таки покупается. Только тебе нужно понять механизмы. – Я не могу отказаться от лампы. Без нее я останусь на этом уровне. Для меня это очень плохо. К тому же я вас не знаю. Что вы делаете с лампами, зачем они вам? – Что бы я ни делал, тебя это не должно касаться, – ответил он и, словно вспомнив, что нужно быть вежливым, улыбнулся. – Тебя должно касаться твое собственное пребывание здесь. А я могу сделать его максимально комфортным. – И чем же? – с недоверием спросил я. – Хотя бы тем, что ты меня больше не увидишь, – Кучерявый посмотрел в мои глаза. На сей раз на его лице не было и тени улыбки. – Решайся! Он протянул руку в черной перчатке, и это рассмешило меня. – Разве вы не видите, что у меня нет с собой лампы? – Вижу, – как ни в чем не бывало ответил он. – Я домчу тебя туда, где ты ее оставил. Площадки для ног у его колеса на моих глазах вытянулись вдвое, и Кучерявый подмигнул мне: – Становись сюда. Будешь держать меня за плечи, ничего не бойся. Ты сам не заметишь, как мы окажемся на месте. Но я не торопился делать то, что говорил этот странный тип. «Теперь за лампой нужно следить, – мрачно думал я. – Возвращаться как можно скорее и держать ее при себе». Меня мутило после коктейлей, и становилось плохо от одной мысли, что можно куда-то ехать на огромной скорости. Набрав в рот воздуха, я тяжело выдохнул и произнес: – Я никуда не поеду с вами. И вообще, здесь люди. Здесь полно людей, вы ничего не сделаете! Оставьте меня в покое, прошу. Не дожидаясь ответа, я нырнул в гущу людей на проспекте и зашагал, еще не понимая куда. Мне хотелось не просто уйти от этого человека, а скорее забыть о нем. И представьте, я был так наивен, что посчитал наш разговор законченным – а с ним и эту странную встречу. Но не тут-то было. Кучерявый медленно катил по своей мелодорожке чуть позади меня, чтобы не терять из виду. Когда я останавливался, он замедлял движение и, ничуть не смущаясь, разглядывал меня. Это продолжалось довольно долго. Я решил идти так, словно бы его не было, стараясь не подавать виду, что обеспокоен. Хотя сердце колотилось – мне еще ни разу не угрожали, и чем вся эта история могла обернуться, мне оставалось лишь предполагать. К моменту странной встречи я, конечно, понимал, что Башня не так проста, как нам объяснили, но все же не верил, что она может быть по-настоящему опасна. Странный кучерявый человек, катившийся на тихом мелике где-то сзади, открывал мне новые грани Башни. Совсем не сразу я заметил, что проспект перестал быть широким, а когда заметил – было уже поздно. Погруженный в свои мысли, я, видимо, свернул в узкие коридоры, которых не замечал прежде. Я тревожно осмотрелся и понял, что зеркальных стен вокруг больше не было – по обе стороны от меня были самые обыкновенные стены, наподобие тех, которые мы увидели, выпав из социального лифта. Навстречу шли редкие люди, за мной же и вовсе не было никого – только совсем вдалеке виднелись силуэты, которых я не мог разглядеть. Моя тревога усилилась: ведь это уже не толпа, редкие люди могут и не помочь – разбегутся. Кучерявый чуть отдалился, но не отставал. Проемов здесь уже не было, вместо них я увидел обычные двери, как в севастопольских домах, только более крепкие, из металла. Я мельком глянул в сторону одной, второй двери и удивился: почему нет датчиков для тех, кто может из них выйти? И тут же пришло объяснение: так ведь и мелодорожек не было! Кучерявый катил за мной, свернув с отведенной ему трассы, в нарушение правил Башни! Тревога нарастала, превращалась в панику. Я ускорил шаг, озираясь, прошел несколько метров, а потом просто побежал. Да, признаюсь как есть: мне было очень страшно. Все, чего я хотел, – скрыться от него любой ценой. И тогда увидел большие раздвижные двери в конце коридора: это был лифт! Я уже знал, как он выглядит, и ни с чем бы не спутал. За всю погоню кучерявый тип не проронил ни слова. Я тоже молчал, не желая привлекать к себе внимания. Вся моя жизнь сузилась до единственной и очень простой цели: попасть в этот лифт раньше него и успеть закрыться. А там – будь что будет. Лишь на короткое мгновение мне стало жутко: я вспомнил – чтобы открыть лифт, нужна лампа. Но едва я подумал это, как массивные двери раскрылись сами по себе. Кучерявый едва поспевал за мной. Он не выказывал никакой видимой агрессии, но очевидно и целенаправленно преследовал меня – так мы в Севастополе гонялись за гусями или курами, чтобы поймать их перед тем, как пустить в суп. «Он что же, хочет загнать меня?» – предположил я, но выбирать уже не приходилось: лифт оставался единственным спасением. Вбежав в него, я увидел множество кнопок, на которых не было ни цифр, ни букв, ни вообще каких-то отличий, что привело меня в ужас. Кнопками были усеяны от пола до потолка все стены лифта. Я зажмурился и, выкрикнув что-то ободряющее, вдавил пальцем первую попавшуюся. Двери пришли в движение, и я не выдержал, открыл глаза: Кучерявый был в паре метров, и страх едва не убил меня на месте – ничто не помешало бы преследователю вскочить за мной в кабину, если б не случилось чудо. Неведомо откуда выскочила девушка – похоже, она направлялась по своим делам. Я так и не увидел ее лица, но заметил, как она отпрянула, пытаясь избежать столкновения, подняла вверх руки и упала – на мое счастье, сбив с ног Кучерявого. Подскочил и на полном ходу ударился в стену, безумно вращаясь в воздухе, мелик, а мой преследователь, даже лежа на полу, протягивал руки к лифту, все еще силясь остановить меня. Едва захлопнулись двери, как я прислонился к стене, нажав на несколько кнопок спиной, и рассмеялся. Я был на волоске от чего-то страшного, и мне повезло. Это чувство невозможно передать словами. Мое путешествие в лифте было совсем недолгим, и я почти сразу понял: с ним что-то не так. Моя уверенность в том, что я покидаю уровень, не использовав и попросту забыв в своей сельской комнате лампу, – а я был готов заплатить эту цену, лишь бы отделаться от Кучерявого, – конечно, оказалась наивной. Лифт не был социальным – это стало понятно, едва растворились двери. За ними было все то же самое. Небольшой коридор, в конце которого виднелся фрагмент уже знакомого проспекта с его огнями и суетливыми людьми. В лифте чуть потрясло, но я не чувствовал головных болей, напротив, выйдя из лифта, стал бодрее и веселее. Я поспешил на свет – еще не зная, что передохнуть и собраться с мыслями вновь не получится. Похоже, я забрался довольно-таки высоко для этого уровня: небо, которое я долго и удивленно разглядывал снизу, теперь казалось нависавшим над самой головой. Надо мной была еще пара проспектов, зато смотреть вниз было по-настоящему страшно: там была настоящая пропасть, этажи сливались в общий полосатый фон, и даже корабль казался… ну, хорошо, пусть не крошечным, но определенно компактным. Смотреть на небо было интересней: его странный коричневый цвет, клубившийся черный пар затягивали, словно готовились «высосать» меня из уровня, растворить в своей глубине. Это было совсем не севастопольское небо – окажись небо таким, страшно представить, как бы выглядел тогда город. Но даже в Башне оно казалось не частью уровня, а чем-то совсем другим, чем-то не отсюда. Мне казалось, в нем что-то таится, некая другая жизнь, в которой другие законы, в которой все – другое. И почему-то я был уверен: от него не стоило ждать ничего хорошего. На это небо не хотелось смотреть, как смотрели люди на наше, – находясь к нему так близко, от него хотелось спрятаться. Разве люди могли создать небо – пускай они и десять раз избранные? Кого я мог спросить об этом? Прохожих. Что бы я сказал человеку, остановив его? «Как думаете, есть ли там что-то в небе? Скрывает ли что-то оно?» Да, глядя на небо, я думал именно так. Но уже не верил иллюзиям этого уровня. Я мог ошибаться и даже, скорее всего, ошибался. Мне нужно было перестать думать о небе. Ведь была проблема посерьезнее – тот же Кучерявый. Был ли иллюзией он? Это вряд ли. Мне нужно было действовать, а не гадать. Скорее искать дорогу к себе, спасать лампу. Полпоз Едва я начал свой путь – в новое непонятно куда – как услышал вокруг странный шелест. Бумаги, салфетки, мелкий мусор, пакетики – всякие предметы, на которые я до этого не обращал внимания, вдруг пришли в движение, словно невидимая сила гоняла их по полу то в одну, то в другую сторону, то вращала вокруг собственной оси, то поднимала вверх и швыряла оземь, а то и вовсе вниз – за ограждение. Я заметил, как мало вокруг людей, а те, что оставались, ускоряли шаг, спешили спрятаться в проемах или вжаться в ограждения. – Что происходит? – спрашивал я их, но все как будто онемели. – Что происходит? Один за другим закрывались зазеркалья. Я впервые увидел, как исчезает проем: хозяева залов высовывались из-за тканей, тревожно осматривались и снова прятались внутри. А затем зеркало просто опускалось вниз, как будто съедало проем, заполняло его собой. И там, куда только что заходили люди, поправляя за собой ткани, образовывалась сплошная зеркальная стена. Те, кто остался снаружи, перешептывались и смотрели вниз, и тогда я впервые услышал это странное слово: «Бомба». Кто произносил его, мне было не понять. Я просто смотрел на пустеющие проспекты – как исчезали люди? – и слышал этот шорох: «Бомба». Шелест звуков, но шелестеть ими было некому. Словно сам воздух говорил их мне – и остальным – и сам себе. «Бом-бом, бом-бомба», – звучало отовсюду. И стало снова очень страшно, хотя я прежде не слышал этого слова в Севастополе. Какая в Севастополе могла быть бомба? Само звучание этого дикого слова было противоположно тому ощущению радости мирной спокойной жизни, которая и была нашим городом – была каждым из нас. Но что могло значить это страшно звучащее слово, я не знал. Люди подозрительно косились друг на друга и особенно на меня. Движущиеся лестницы остановились, освещение мачт и декораций прекратилось, погасли все воздушные экраны, и даже колесисты больше не проносились мимо. Я совершенно не знал, что делать, а в этих случаях всегда лез в вотзефак. «Тут бомба, – написал я. – Что-то говорят, но я не слышу. Ничего, кроме этого слова. Что там у вас? Напишите». С завистью посмотрел на погасшие огоньки Фе и Керчи: я надеялся, им повезло. В ожидании ответа я прислонился к ограждению и принялся разглядывать людей. Теперь они смотрели еще жестче, и те, что стояли вблизи меня, почему-то отошли. Я не успел понять, что происходит, как почувствовал, что мне с силой выкручивают руки. Что-то щелкнуло сзади, и резкая боль пронзила запястья. Я не мог разомкнуть руки, что-то сковывало их за спиной и причиняло мучения. Меня схватили за плечи и развернули на сто восемьдесят градусов. Я изумленно уставился на людей, которые стояли передо мной, – их было двое. Таких нарядов я еще не встречал в Башне нигде, даже в сопутке. На них были облегающие плотные майки из кожи черного цвета, массивные цепи и отчего-то короткие, такие же обтягивающие шорты. Мой взгляд спустился по их гладковыбритым ногам и остановился на высоких, до колена, сапогах. Таких мне тоже не доводилось встречать – обтекаемые, блестящие, с металлическими вставками и бесчисленным количеством застежек-липучек, неоправданно высокие. Может, у этих людей был комплекс по поводу роста? Или их статус в обществе этого уровня требовал быть выше остальных? На головах их были безразмерные фуражки с блестящими козырьками и металлическими жетонами. Я присмотрелся и увидел надпись: Paul Pozet. «Должно быть, очередной зеркальный зал, в котором мне еще не довелось побывать», – наивно подумал я. Ниже этой надписи на жетонах располагалась другая – на одном «Гурзуф», на другом «Форос». В руке у каждого было по увесистой палке – черная и отчего-то красная. Обе они угрожающе поблескивали. Глаза напавших на меня людей скрывали темные очки. «Провокационно, – думал я, оценивая их вид, – но куда органичнее это смотрелось бы где-нибудь в Супермассивном холле, чем здесь, да еще и с этой паникой». Меня настолько шокировала внешность этих двух людей, что я совсем забыл о том плачевном положении, которое они мне создали. И лишь когда моя рука вновь безрезультатно дернулась, я тихо спросил: – Что вы делаете? – Вы опечатаны до выяснения обстоятельств, – сурово произнес Гурзуф и поправил сползшую фуражку. Выяснение происходило так. Не дав опомниться, меня затолкали в ближайший коридор, где оказался лифт. – Может, хватит лифтов на сегодня? – спросил я своих провожатых, но они не были расположены к разговорам. Лифт выглядел угрожающе и издалека внушал страх. Одна его дверь была выкрашена в густой красный цвет, другая была полностью черной, при этом на красной створке виднелись крупные буквы: ПОЛ, а на черной – такого же размера, только красные: ПОЗ. Провожатые по очереди ударили по створкам каждый своей дубинкой, и проход в лифт открылся. Сама кабина выглядела и вовсе чудовищно – все стены, пол и потолок были мелко исполосованы красным и черным. Уже одно лишь нахождение в такой кабине было пыткой. Для глаза человека, рожденного в Севастополе, не было ничего отвратительней сочетания этих цветов. Объяснение крылось в самой природе, просто мы так устроены – вот и все. Но мы находились в кабине недолго, причем я так и не понял, двигались мы вниз или наверх. Если бы меня спросили, я бы и вовсе ответил: в сторону. Но меня никто не собирался спрашивать. Выйдя из лифта, мы очутились в новом коридоре, который сильно отличался ото всех, где мне довелось побывать. Стены его уже не были ни красно-черными, ни вообще цветными. Они представляли собой голый застывший цемент, полный вмятин и трещин. Не говоря ни слова, провожатые толкнули меня в нишу, которую я сразу и не заметил – настолько маленькой она была. И, едва я там оказался, они снова ударили по стене дубинами, и из проема в потолке с грохотом вывалилась решетка. Едва я оказался заперт в нише, как руки почувствовали свободу, я с удивлением поднес их к лицу и осмотрел. – А где то, что их держало? – недоуменно спросил я. – Куда оно делось? – Держало их твое плохое поведение. И оно никуда не делось. Но это пока, и мы начнем над этим работать. Я не сразу понял, кто же мне ответил. С другой стороны решетки, напротив моей клетки, возник массивный стол, заваленный кипой бумаг, а за ним сидел странный человек. Одетый так же, как и мои молчаливые провожатые, был при этом непомерно толстым и едва умещался на стуле. Его лицо было красным, словно он долго держал голову под водой и вытащил, лишь став терять сознание. К тому же человек был абсолютно лыс. Фуражки на нем не оказалось, и по лысине прямо на лоб стекала вода – вначале я подумал, что это пот, но вскоре выяснилось: капало с потолка. Да и в моей клетке образовалась протечка, а на рыхлом полу медленно, но верно разрастались лужи. За спиной человека на серой стене висел рисунок – улыбающееся солнце. Оно было похоже на желтопузый шар из вотзефака, только не объемный. Нарисованное солнце улыбалось, как маленькая довольная девочка, от уха до уха. Во все стороны от лица расходились несимметричные лучи. – Где я? – спросил я толстяка первым делом. – Это хороший вопрос. Значит, вы здесь впервые, – удовлетворенно сказал он. – Хочется верить, что я здесь не насовсем. – Конечно же нет, – отозвался толстяк. – Проведем некоторые процедуры, уладим ряд формальностей – и будете свободны. Это я вам говорю как Партенит – директор этого Полпоза. Он прокашлялся. – Директор чего? – не сообразил я. – Полпоза, – повторил Партенит удивленно. – Будто не знаете? – Нет, – сказал я простодушно.