Я вздрогнул, услышав знакомое слово. Массандра, кажется, была права – каждый называл этот уровень как хотел, и в этом он серьезно отличался от первого – там вообще никого не заботило, как называется то место, где они находятся, даже само слово Потребление я услышал впервые здесь. – Здесь все знают, чего не хотят, – сказал я. – А вы знаете, чего хотите? – Хороший вопрос. – И Джа снова принялся разглаживать бороду. – Но, знаешь, такая история… Ты преувеличиваешь масштаб незнания. По-моему, все знают, чего хотят – и непрерывно делают это. Все бегут. По вертикали – на уровень выше, по горизонтали – в пределах своего, да даже в рамках маленького зала многие бегут. – В пределах собственного тела, – добавил Судак и, встретив мое непонимание, пояснил: – Бегут от себя самих. – Никто не хочет остановиться, присесть, предаться обсуждению, обдумыванию, – добавил Джа. – В Севастополе есть небосмотры, но в них каждый сам по себе. Люди вместе только в делах, трудах. Но не в мыслях. На Потреблении нет даже этого. Здесь, на втором, людей меньше, зато больше пространства. Здесь подходящая среда для нашей жизни. Мы остались, чтобы подумать. Поверь мне, жизнь стоит того, чтобы о ней мыслить, обдумывать. Тогда она проживается. Что от людей останется? Только былое. – Вон, посмотри. – Судак показал в сторону старой кровати, завешенной шторками. Там он обычно спал. – Видишь? Я пригляделся и заметил большие стеклянные бутыли, похожие на те, в которых моя мама мариновала овощи. Они бывали на пол-литра, на литр и на три. Те, что лежали под кроватью, были максимального объема. Их покрывал толстый слой пыли, но даже через него были видны глубокие трещины на стекле. – Банки? – недоумевающе спросил я. – Смотри внимательнее. – Лысый встал и направился к кровати. Он вообще казался более подвижным из братьев. Когда он достал бутыль, я сперва не поверил глазам. – Видишь? А ты говорил… На горлышке банки не оказалось крышки. По большому счету, будет правильнее сказать так: у банки не оказалось горлышка. Она переходила в длинный ребристый цилиндр черного цвета, который сужался, а на конце цилиндра я увидел серебристую блямбу. Все это подозрительно напоминало… Точно! Да это же цоколь от лампы! – Но вы не сдали лампы? – удивился я. – Выходит, вы так и не сделали выбор? Судак покрутил в руке лампу, пару раз дунул на нее и вернул на место. – Это все предрассудки, – сказал он с достоинством. – На самом деле выбор – в голове. – Он хочет сказать, что предрассудки у всех свои, – добавил бородатый. – Для кого-то сдача лампы – ритуал, для кого-то закрепление выбора. В Башне не должно быть слишком много неопределившихся, это ее расшатывает. Ритуал сдачи лампы закрепляет выбор, и с тех пор он уже не подлежит пересмотру. Но нашему с ним выбору такое не грозит. – Это точно, – кивнул его сожитель. – Зачем сдавать лампу? Ведь это прекрасная память, да и чудный элемент декора. – Но они пылятся под кроватью, – возразил я. – Декор – он тоже в голове, – многозначительно сказал Джа. – Похоже, что у вас все в голове! – заметил я. – Ну наконец-то! – воскликнул Судак. – Кажется, ты начинаешь понимать нас. Все в голове! Вот потому-то мы и здесь. – Но я не понимаю другого. Каждому, кто попадает в Башню, выдаются лампы. Объясняют правила. Наделяют миссией. Неужели это никому не нужно? Неужели вы не стремитесь к истине? Неужели это не самое важное, не самое, наконец, интересное, что здесь может быть? Неужели это можно так вот просто игнорировать? Когда я это спрашивал, едва не испугался собственного голоса. Может, не стоило быть таким эмоциональным? Но не успел я подумать над этим, как получил ответ – легкий и расслабленный. – Выходит, можно, раз мы это делаем, – ответили парни. – Можно просто остаться здесь. Ну конечно, разве стоило у них, сделавших свой выбор задолго до моего появления здесь, спрашивать такое! Я решил задать другой вопрос. – Как вы сами попали сюда? Вы ведь избранные? Конечно, иначе вас здесь бы не было! Но мы ни разу не пересеклись внизу. Ни возле моря, ни у Точки сборки, ни у подножия Башни. Чем вы занимались в городе? Неужели вас призвали прямо со двора? Вопреки моему ожиданию, братья не оценили иронию. И пока Джа разглаживал бороду, Судак посмотрел на меня и флегматично произнес: – Ну да, так и было. Прямо со двора. – И… чем же вы так отличились? – осторожно спросил я. – Мы слишком много думали. – Мне тоже кажется, что поэтому, – встрял Джа. – Как видишь, мы не в восторге от того, что происходит на этом уровне, и его жителей, и их занятий. Слишком многое не для нас. В городе все было почти что правильно. А на Потреблении? Там так и вовсе идеально. Именно такой должна быть жизнь. – Вы серьезно? – удивился я. Собеседник кивнул: – Мы люди серьезные, и нам это по душе. У жизни на Потреблении был только один недостаток, но тоже серьезный. В этой жизни совсем не было мысли. – И эта самая мысль привела вас сюда? – спросил я. – Получается, сразу, как внизу появляется мысль – она ведет человека выше? А если мысли появятся у всех – я имею в виду мысли в том значении, которое мы придаем им, – значит, всем придется перебраться сюда? И нижний уровень полностью опустеет? Когда я закончил с вопросом, случилось странное. Парни долго молчали, и, когда я уже перестал ждать ответа, Джа вдруг произнес то, что меня удивило. Вспоминая теперь, как это было, я понимаю: именно этот его ответ стал первым – пусть еще не сокрушающим – ударом по моей внутренней Башне. То есть той идиллии, что царила в моей голове и питала мои представления о Башне реальной. – Видишь ли, – тихо произнес бородатый. – Я очень сомневаюсь в том, что мы избранные. Скорее, мы – лишние. Я застыл на месте и как будто онемел – настолько неожиданным было услышанное. Конечно, парни говорили о себе, а не обо всех, кто живет в Башне. Но фраза удивительным образом отозвалась во мне – моя внутренняя Башня пошатнулась и как будто накренилась. То, что сказал Джа, прозвучало страшно, и я поспешил задавить эти мысли другими: «Ну уж нет, – убеждал я себя. – Такого не может быть. Я не обязан с ними соглашаться, я не обязан всем верить. Пусть думают что хотят». Я так и не нашелся, что ответить, а бородатый, дав мне свыкнуться с его словами, продолжил: – Обнаружив книги на этом уровне, мы словно увязли в них, нырнули в них с головой. Мы создали свое жилище вокруг книг, и я бы даже сказал больше: мы создали его для книг. Мы захотели, чтобы книгам было удобно здесь, и я уверен, что нет ни одного уголка на уровне, где книгам было бы удобнее. Слово взял Судак: – Все великие из числа строителей Башни, идейных, вдохновленных, горящих великой мечтой, оставались здесь, на втором уровне. Они знали, что если есть книги, то зачем нужно искать еще что-то? Зачем идти дальше? Ведь ты уже на месте. Когда вспоминал о Севастополе, я больше всего скучал по морю. Конечно, и Правое было прекрасно, но в силу его назначения – издалека. Я же скучал по Левому, где наша компания прожила столько приятных моментов. А еще – и это было довольно странно – я скучал по асфальту. Я часто, особенно если оставался один и без машины, побаивался асфальта. Этот страх был излишним, иррациональным, его удавалось быстро прогнать, но он неизменно возвращался в другой раз: я боялся того, что, отмирая, упаду на асфальт. Нет, не отомру от удара, случайно упав, а именно вдруг лишусь сил, не смогу идти, дышать, шевелиться – и мое тело грохнется оземь, и, лежа на асфальте, я буду видеть перевернутую половину мира, где будет продолжаться привычное движение, ведь ничто не остановится от того, что я вдруг отомру. Это было страшно – смерть, город, асфальт. А теперь – посреди этих странных искусственных полов, от которых никуда не сбежать, – мне не хватало асфальта даже больше, чем деревьев, зелени. Но вот о чем я точно не скучал, так это о книгах. Я знал, что в мире есть что-то более важное, что-то такое, о чем не рассказать, что не выразить в книгах – ни тех, что писались в былом и о былом, ни тех, что пишут теперь. – Инкер, – обратился я к другу, который становился редким гостем у этих вдумчивых парней. – Помнишь море? Как он оживился! – Да, помню мгновения нашей морской славы! Это было… Это было нечто, Фи! Мы погрузились в приятные воспоминания, и я не сразу заметил недоумевающий взгляд Джа. – Что такое морская слава? – спросил он нас. Так я понял, что, даже живя в одном городе-мире, можно жить с другими людьми совершенно в разных мирах. Я не мыслил себя без моря. Братья Саки не бывали возле него, им это не было интересно. Потом мой друг пропадал снова – я не понимал куда, а он не говорил. Я снова спал, отдыхал, ел жирные белые шарики, и вновь начинались беседы. – Больше всего мы любим рассуждать. На нашем уровне остаются те, кто предпочитает рассуждения. – Да? – Я изобразил любопытство. – И о чем же вы рассуждаете? – Да хоть о чем! Предложи тему. Я почему-то вспомнил асфальт и сказал: – Ну вот про смерть, например. – Достойный выбор, – рассмеялись братья. – У тебя есть все шансы стать нашим человеком. – Что будет, когда я отомру? Когда вы отомрете? Что вообще происходит, когда человек отмирает? – Мне пришлось проигнорировать их шутливое предложение, зная точно: даже если этот шанс и есть, я вряд ли им воспользуюсь. Братья Саки откинулись в своих креслах, глаза их загорелись, было видно, что в них проснулось любопытство и наслаждение разговором. – Ты и вправду часто думаешь об этом? – Случается, – признался я. – Недавно отпросы спрашивали. Да и вообще – мне это интересно. – Да! – почти восторженно ответил Джа, и братья переглянулись. – Принято считать, что если человек посвящает этому вопросу жизнь, думает о нем, строит догадки, то это странно. Человек должен посвящать жизнь другим вопросам, человек должен больше действовать, решать что-то насущное, понятное. Даже в Башне этот вопрос табуирован. – Даже на нашем уровне, – подтвердил Судак. – Негласно, разумеется. Конечно, никто не запрещает людям думать о смерти и том, что она принесет с собою, но все равно это воспринимается как нечто лишнее, ненужное, мешающее… Нечасто встретишь понимание, если тебя беспокоит этот вопрос. – Но ведь, по правде говоря, этот вопрос – главный. Если отбросить все, важны только два факта: мы приходим в мир и из него уходим. Ничего не успев, ничего не поняв, ни в чем не разобравшись толком, – вдохновенно продолжал Джа. – Именно вокруг этого вопроса должны сплотиться все люди, искать на него ответ, хотя он и кажется невозможным. Но, может, только оттого и кажется, что никто не ищет? А смерть – это единственное, что нас всех объединяет, единственное, по большому счету, общее у всех людей. Это общий вопрос, общий интерес, общая необходимость. Это наша внешняя угроза. Любое людское сообщество мобилизуется перед внешней угрозой, сплачивается. Но только не перед смертью – ее почему-то принято игнорировать, не замечать, считать глупостью слишком пристальный к ней интерес. Мы все заняты чем-то другим, когда не решено – и даже просто не понято – самое главное. И ничего не делается, чтобы это изменить, ничего не меняется! – С другой стороны, представьте, что бы случилось, если бы весь мир, вся Башня только и занимались, что думали о смерти, – возразил я. – Может быть, этот вопрос должен быть уделом избранных? – Так мы здесь все избранные, – напомнил Судак. – Мало кто готов об этом думать постоянно, – продолжил я. – Все это слишком тяжело. Да и представьте: если бы это было основным вопросом для каждого человека, все остановилось бы. Ведь мы находимся в Башне – уникальном, невообразимом сооружении, в которое вложены жизни целых поколений. Никто бы не построил Башню, не заложил даже фундамент, если бы всех интересовал только вопрос смерти. – Это не так, – покачал головой Джа. – Если бы усилия всего мира были сосредоточены на поиске ответа, он мог бы давно быть найден. Жизнь изменилась бы: зная ответ, человечество шло бы дальше. Башня могла подождать. Все подождало бы. Но мы бы знали ответ. – Все должно решаться постепенно, – продолжил Судак. – Сначала то, что важнее всего. Потом – все остальное. А мы рассеиваемся, распыляемся. И в итоге не решаем ничего. Меня немного раздражала манера этих парней утверждать свои слова как истину – все их фразочки вроде «должно», «это не так». Как они могли быть столь уверены в том, про что ничего не знают? Мне захотелось вернуть разговор к реальности – какой бы она ни казалась скучной в сравнении с мечтой об идеальном мире. – Скажите, а что происходит с теми, кто отмирает в Башне? – Этот вопрос почему-то не посещал меня прежде, хотя мне довелось даже видеть смерть. – Не в другой жизни, о которой мы с вами гадаем, а здесь – с их телами. Лицо лысого несколько помрачнело, да и густая борода его брата не помогала скрыть разочарования, которое читалось на лице.