— И мне тоже девятнадцать. — Она печально задумалась о разделявшей их пропасти и от подступивших слез не смогла вымолвить ни слова. — Пару слов о Мэри, — продолжила Бесси. — Хочу попросить, чтобы вы о ней позаботились. Ей семнадцать. Боюсь, как бы и она не попала на фабрику. — Вряд ли ей подойдет… — Помимо воли Маргарет обвела взглядом грязные углы комнаты. — Вряд ли она сможет работать служанкой, правда? У нас есть давняя верная горничная, уже почти родственница, и ей нужна помощница, но Диксон очень аккуратна и требовательна. Вряд ли имеет смысл навязывать ей работницу, которая ничего не умеет. — Понимаю. Думаю, вы правы. Наша Мэри — хорошая девушка, но разве кто-нибудь учил ее домашним делам? Росла без матери, я весь день пропадала на фабрике, а потом только ругала ее за то, чего сама толком не знала. — Даже если Мэри не сможет работать служанкой, обещаю с ней дружить. Ради тебя, Бесси. А теперь мне пора. Приду снова, как только смогу, но если вдруг не появлюсь завтра, послезавтра, а может даже через неделю или две, не думай, что я тебя забыла: просто занята. — Знаю, что больше вы обо мне не забудете, и не обижусь. Вот только через неделю, а тем более две, можете уже не застать меня в живых. — Если вдруг почувствуешь, что… слабеешь, непременно дай знать, — попросила Маргарет, крепко сжав тонкую сухую руку. — Обязательно. — Бесси ответила едва ощутимым пожатием. С этого дня здоровье миссис Хейл стало стремительно ухудшаться. Приближалась годовщина замужества Эдит. Оглядываясь на бесконечную вереницу неприятностей и проблем, Маргарет удивлялась, как удалось все это вынести. Если бы только можно было предчувствовать наступление времени испытаний, она постаралась бы забиться в дальний угол и спрятаться от грядущих бед. И все же каждый отдельный день представал в памяти вполне сносным: проблески радости и веселья пронзали даже глухую стену печали. Год назад, вернувшись в Хелстон и с горечью осознав появившиеся в мамином характере раздражительность и ворчливость, она с отчаянием восприняла бы перспективу долгой болезни, постигшей миссис Хейл в чужом, неуютном, грязном и шумном городе и в таком же необжитом, неудобном доме, однако по мере появления истинных, серьезных оснований для жалоб матушка приобретала все более глубокое, осознанное терпение. В тяжелой болезни проявилась доброта, уравновесившая прежнее безосновательное раздражение. Мистер Хейл впал в состояние мрачного предчувствия, которое у людей его склада приобретает форму добровольной слепоты. Стоило Маргарет поделиться тревогой, отец рассердился так, как не сердился ни разу в жизни. — Право, Маргарет, ты становишься излишне мнительной! Видит Бог, если бы мама действительно серьезно заболела, я бы забеспокоился первым: в Хелстоне мы без слов понимали, когда у нее болела голова. В дурном самочувствии она всегда бледнела, а сейчас на щеках играет такой же яркий здоровый румянец, как в тот день, когда я впервые ее увидел. — Честно говоря, боюсь, что причина этого румянца кроется в боли и страдании, — с сомнением возразила Маргарет. — Глупости, Маргарет. Повторяю: ты слишком мнительна, — а возможно, сама нездорова. Вызови завтра доктора: пусть сначала тебя посмотрит, а потом, если настаиваешь, и маму тоже. — Спасибо, постараюсь успокоиться. — Маргарет подошла, намереваясь поцеловать отца, однако тот ее отстранил — легко, но безапелляционно. Казалось, дочь высказала вслух его собственные мысли, и избавиться от них можно было, лишь избавившись от ее присутствия. По своей давней привычке мистер Хейл принялся ходить по комнате и со вздохом произнес, обращаясь скорее к самому себе, чем к Маргарет: — Бедная Мария! Если бы можно было поступать так, как считаешь правильным, и при этом не приносить в жертву близких! Возненавижу и этот город, и себя, если с ней… Скажи, Маргарет, в разговорах с тобой мама часто вспоминает Хелстон? — Нет, папа, — грустно покачала головой дочь. — Значит, она не очень тоскует, так ведь? Открытость и простота Марии всегда успокаивали: она не таила обиды и прямо высказывала недовольство. Она не стала бы скрывать от меня серьезные проблемы со здоровьем. Разве не так? Уверен, что не стала бы. Поэтому лучше прогони прочь свои глупые сомнения. Поцелуй меня и беги к себе. Пора спать. Маргарет еще долго слышала, — медленно раздеваясь, и потом, уже лежа в постели, — как отец мерно ходит по комнате. Когда-то они с Эдит называли эту его привычку топотом енота. Глава 14. Мятеж Когда-то я спала спокойно, как младенец. Сейчас порывы ветра тревожат и пугают: Ведь мой несчастный сын средь волн Влачит печально дни. И думаю я горько, Как жесток тот жребий, что отнял у меня дитя За малую провинность. Саути Р. Маргарет утешало одно обстоятельство: сейчас мама относилась к ней с почти забытой с детских лет нежностью и родственным доверием, словно увидела наконец в дочери преданную подругу. О подобном положении Маргарет всегда мечтала и завидовала Диксон, прочно занявшую ее законное место. Она с готовностью бросалась исполнять любую просьбу — а их насчитывалось немало, — даже если речь шла о какой-то совершенно незначительной мелочи. Вот так, сама того не подозревая, Маргарет заслужила бесценную награду. Однажды вечером, в отсутствие мистера Хейла, матушка заговорила с ней о Фредерике. Тема эта давно волновала Маргарет, однако задавать вопросы было боязно: в данном случае стыдливость брала верх над природной открытостью, и чем больше ей хотелось узнать, тем меньше она спрашивала. — Ах, Маргарет! Ночью поднялся такой сильный ветер! Так страшно выл в трубе! Я не могла уснуть. Никогда не сплю в непогоду. Привычка эта выработалась в то время, когда Фредерик служил на флоте. А сейчас, даже если сразу не просыпаюсь, вижу сны, как будто он в бушующем море, за бортом выше мачты поднимаются огромные черные волны и, подобно гигантской змее, обвиваются вокруг корабля. Сон давний, однако в ненастье он непременно возвращается и терзает до тех пор, пока не просыпаюсь от ужаса. Бедный Фредерик! Сейчас он на суше, так что ветер ему не навредит, а вот высокие трубы на крыше могут не выдержать. — Где сейчас брат, мама? Знаю, что письма мы адресуем в Кадис, на имя месье Барбура. А где же он сам? — Название места не помню. Но он живет под другой фамилией, не Хейл — не забывай об этом. Письма подписывает инициалами Ф.Д. — Фредерик Дикинсон. Мне очень хотелось, чтобы он назвался Бересфордом, тем более что основания к тому существуют, однако твой отец воспротивился: побоялся, что по моей фамилии его могут узнать. — Мама, — решилась наконец Маргарет, — когда случилось несчастье, я жила у тети Шоу и была слишком мала, чтобы мне поведали правду, но сейчас, когда повзрослела, очень хотелось бы узнать, что произошло… конечно, если тебе не слишком больно об этом говорить. — Больно? Нет, — покачала головой миссис Хейл, и щеки ее запылали. — Больно думать, что, возможно, больше никогда не увижу своего дорогого мальчика. Он поступил правильно, Маргарет. Люди могут говорить все, что им угодно, но у меня есть его письма, и ему — пусть даже он мой сын — я верю больше, чем любому военному суду на свете. Открой маленький японский секретер, дорогая: во втором ящике слева лежит стопка писем. Маргарет достала пожелтевшие от соленых брызг, сохранившие запах океана листки, и отнесла пачку матушке. Та дрожащими пальцами развязала шелковую ленточку и, уточнив даты, протянула письма дочери. Маргарет начала читать, то и дело останавливаясь, чтобы выслушать торопливые, взволнованные комментарии. — Видишь, дорогая: он с самого начала невзлюбил капитана Рейда. Тот служил вторым лейтенантом на «Орионе» — том самом корабле, на котором Фредерик впервые вышел в море. Ах, до чего же мальчик был хорош в форме гардемарина! А газеты разрезал кортиком так, словно то был книжный нож! Но этот мистер Рейд почему-то встретил Фредерика с предубеждением. А потом… подожди! Вот письма с борта «Рассела». Получив назначение на этот корабль и обнаружив на капитанском мостике своего давнего врага, твой брат собирался терпеливо выносить тиранию. Вот это письмо, смотри! Прочитай Маргарет. Начни с того места, где он говорит… вот эти строки: «Отец может на меня рассчитывать. С должным терпением приму все, что один офицер и джентльмен может получить от другого. Однако, зная своего капитана, с тяжелым сердцем предвижу на борту „Рассела“ длинную череду издевательств». Видишь, он обещает терпеть, и я верю, что так оно и было. Если бедного Фредерика не задирали и не сердили, он всегда оставался самым милым мальчиком. А вот то письмо, где говорится о ярости капитана Рейда из-за того, что его корабль на маневрах уступил в скорости «Эвенджеру». Фредерик пишет, что на борту «Рассела» служило много новых матросов, а «Эвенджер» три года стоял на приколе, так что команда только и делала, что тренировалась. Понятно, что матросы лазили по снастям, как крысы или обезьяны. Маргарет медленно прочитала поблекшие строки. Судя по всему, письмо свидетельствовало о мелочном деспотизме капитана Рейда, описанном в состоянии возбуждения после недавней ссоры. В то время как матросы находились на снастях главного топселя, тот приказал всем немедленно спуститься и пригрозил нещадно высечь плетьми того, кто замешкается. Матрос, который оказался выше всех, не имел возможности обогнать товарищей и в то же время смертельно боялся позора порки, поэтому бросился вниз, чтобы ухватиться за нижний канат, однако промахнулся и без чувств рухнул на палубу. Спустя несколько часов несчастный скончался, а негодование команды достигло точки кипения. В это время, возмущенный до глубины души, Фредерик Хейл написал о трагедии родителям. — Однако этот откровенный рассказ мы получили уже после того, как услышали о бунте на корабле. Бедный Фред! Хочу верить, что письмо принесло ему облегчение, хотя он и не знал, как его отправить. А потом газеты сообщили — то есть задолго до того, как пришло письмо, — о жестоком бунте на борту «Рассела». Якобы мятежники захватили корабль и превратили в пиратское судно, а капитана Рейда вместе с несколькими офицерами посадили в шлюпку и пустили на волю волн. Имена их известны, потому что вскоре лодку заметили с парохода Вест-Индской компании. О, Маргарет! Как же мы с отцом страдали, не найдя в списке имени сына. Думали, что произошла ошибка. Бедный Фред был таким хорошим мальчиком! Если бы не его горячность! Надеялись, что фамилия Карр — опечатка, и на ее месте должна значиться фамилия Хейл. Репортеры так неаккуратны! На следующий день, рано утром, папа пошел пешком в Саутгемптон за свежими газетами. А я не смогла усидеть дома и отправилась ему навстречу. Появился Ричард очень поздно — намного позже, чем я ожидала. Шел медленно, с бессильно повисшими руками и поникшей головой. Казалось, каждый шаг дается ему с огромным трудом. Даже сейчас ясно помню эту тяжкую минуту. — Не продолжай, мама. Я все понимаю. — Маргарет нежно прильнула к матери и поцеловала в щеку. — Нет, ты не можешь понять. Никто не сможет понять, если не видел его своими глазами. Я едва нашла силы встать и сделать несколько шагов навстречу: все вдруг закружилось. Когда подошла, он не произнес ни слова и даже не удивился, увидев меня в трех милях от дома — возле Олдема, под старым буком, — а просто взял за руку и начал гладить ладонь, как будто старался успокоить перед очень тяжелым ударом. А когда я задрожала так, что не смогла говорить, он обнял меня, склонил голову на плечо и разрыдался так страшно, с таким трагизмом, что я замерла и шепотом попросила поделиться со мной своим горем. Тогда непослушной рукой, словно ею двигал кто-то посторонний, он протянул мне газету. Едва прочитав статью, в которой нашего мальчика называли предателем самой черной масти, жестоким позором для всех моряков, я порвала газету на мелкие кусочки! Кажется, даже грызла зубами, но не плакала, не могла. Щеки горели огнем, глаза выскакивали из орбит. Твой отец смотрел на меня с такой тоской и безысходностью! Я сказала, что не верю, что все это ложь, и не ошиблась. Спустя несколько месяцев пришло это письмо, и стало ясно, что спровоцировало поступок Фредерика. Он защищал не себя, не свои раны, высказал капитану Рейду все, что думает, и события вышли из-под контроля, но большинство членов команды его поддержали. — Знаешь, Маргарет, — продолжила миссис Хейл слабым, изможденным, дрожащим голосом, — я рада за сына: горжусь, что он нашел силы выступить против несправедливости, а не остался лишь примерным офицером. — А я горжусь братом, — твердо, решительно заявила Маргарет. — Верность и покорность мудрости и справедливости — прекрасные качества, но еще достойнее выступить против деспотической власти, жестоко примененной не к нам самим, а к другим — более беспомощным созданиям. — Ах как хочется увидеть Фредерика еще раз… хотя бы однажды, ведь он — мой первенец. Слова прозвучали тоскливо и в то же время смущенно: казалось, своим страстным желанием мать обижает второго ребенка, — но сама Маргарет этого даже не заметила, поскольку думала об одном: как исполнить заветную мечту матери. — Прошло уже лет шесть-семь. Будут ли его преследовать, мама? Если бы Фредерик появился и предстал перед судом, какое наказание ему бы вынесли? Он мог бы предъявить доказательства провокации. — Напрасно, — покачала головой миссис Хейл. — Некоторые из матросов, поддержавших Фредерика, были схвачены. Их судили на борту корабля «Амиция». Все они рассказали одну и ту же историю, совпадающую с письмом Фредерика, но это не помогло. И тут — впервые за время долгого разговора — миссис Хейл заплакала, но что-то все же заставило Маргарет задать страшный вопрос, ответ на который она предвидела: — Что с ними случилось, мама? — Всех повесили на нок-рее, — с мрачной торжественностью изрекла миссис Хейл. — Но хуже всего то, что, приговаривая несчастных к смерти, судья заявил, что матросы пострадали из-за офицеров, которые ввели их в заблуждение. Мать и дочь надолго умолкли. — Кажется, Фредерик провел несколько лет в Южной Африке? — Да. А сейчас живет в Испании — в Кадисе или где-то неподалеку. Я больше никогда не увижу своего мальчика, потому что здесь, на родине, его повесят. Утешения не было. Миссис Хейл отвернулась к стене и замерла в материнском отчаянии. Никакие слова не могли облегчить ее боль. Она раздраженно выдернула ладонь из руки дочери, словно стремилась остаться наедине с воспоминаниями о сыне, и когда в комнату вошел мистер Хейл, Маргарет встала и медленно удалилась. Горизонт утонул во мраке. Ни единый луч не предвещал просветления. Глава 15. Хозяева и слуги Мысль бьется с мыслью; высекая искру правды, сталкиваются щит и меч. Лэндор У. С. — Маргарет, — обратился на следующий день к дочери мистер Хейл, — необходимо нанести ответный визит миссис Торнтон. Твоя мама неважно себя чувствует и опасается, что не сможет преодолеть столь значительное расстояние, так что придется нам с тобой. Сегодня днем и отправимся. По дороге мистер Хейл с плохо скрытым беспокойством заговорил о здоровье жены, и Маргарет, хоть и с грустью, обрадовалась: наконец-то отец нашел мужество посмотреть правде в глаза. — Ты вызывала доктора, Маргарет? Советовалась?