— Нет, папа. Ты же велел показаться самой, а я здорова, но если бы знала хорошего врача, то сегодня же попросила бы его приехать, потому что мама серьезно больна. Она заговорила так прямо и безжалостно, потому что помнила, как в прошлый раз пыталась поделиться с отцом опасениями, однако тот не захотел ничего слушать. Сейчас положение изменилось, и в словах мистера Хейла прозвучало отчаяние. — По-твоему, она скрывает недомогание? Считаешь, что ей действительно очень плохо? Диксон что-нибудь говорила? Ах, Маргарет! Меня мучает страх: вдруг это переезд в Милтон убил ее? Бедная, бедная Мария! — О, папа! Только не допускай таких мыслей! — воскликнула потрясенная Маргарет. — Ей просто нездоровится, ничего больше. Надо обратиться за советом к специалисту, и все будет в порядке. — А Диксон что-нибудь говорила о маме? — Нет, но ты же знаешь, как она любит создавать тайны из мелочей. А сейчас ее упорное молчание немало меня тревожит. Полагаю, безосновательно. Ты же сам недавно сказал, что у меня не в меру разыгралось воображение. — Хочется верить, что так оно и есть, поэтому не принимай мои слова всерьез. Мне как раз очень нравится, что ты беспокоишься о мамином здоровье. Не бойся поделиться сомнениями и опасениями: мне твои чувства близки, хотя в тот раз я был раздражен. Давай попросим миссис Торнтон посоветовать хорошего доктора. Если уж тратить деньги, то только на первоклассного специалиста. Подожди-ка, здесь надо свернуть. Ни один из домов на этой улице не выглядел достаточно импозантным для миссис Торнтон: внешность сына никоим образом не позволяла представить его жилище, — однако Маргарет почему-то решила, что эта высокая, дородная, прекрасно одетая дама должна жить в доме, гармонирующем с ее представительным обликом. Мальборо-стрит же состояла из длинных рядов небольших кирпичных домиков, местами отделенных друг от друга глухой стеной. Во всяком случае, с перекрестка ничего другого заметно не было. — Он точно сказал, что живет на Мальборо-стрит, — озадаченно проговорил мистер Хейл. — Возможно, он привык экономить, потому до сих пор и довольствуется таким домом. Впрочем, давай спросим. Первый же прохожий с готовностью сообщил, что мистер Торнтон живет напротив своей фабрики, в конце длинной глухой стены, за фабричной калиткой. Фабричная калитка ничем не отличалась от обычной садовой, разве что находилась рядом с огромными воротами для грузовых повозок. Сторож впустил посетителей в длинный просторный двор, где с одной стороны располагалась контора для заключения торговых сделок, а с другой — возвышалось огромное, со множеством окон, здание фабрики, откуда доносился оглушительный грохот станков, сопровождаемый тяжкими вздохами парового двигателя. Напротив стены, отделявшей фабричный двор от улицы — на узкой стороне прямоугольника, — стоял красивый каменный дом. Несмотря на то что само здание потемнело от копоти, окна, дверь и крыльцо удивили безупречной чистотой. Судя по внешнему виду, построен дом лет пятьдесят-шестьдесят назад. Каменный фасад, узкие высокие окна, как и их количество, парадное крыльцо с перилами и двумя боковыми лестницами — все соответствовало эпохе. Маргарет с удивлением спросила себя, почему обладатели такого прекрасного дома не предпочли более спокойное место — в деревне или хотя бы в пригороде — подальше от нескончаемого шума. Как можно жить в таких условиях, когда стоишь рядом с человеком и с трудом слышишь его голос? Да и фабричный двор с калиткой и воротами в глухой стене представлял собой унылый пейзаж. Как выяснила Маргарет, поднявшись по старомодной лестнице вслед за горничной, три окна гостиной располагались над парадным крыльцом и комнатой справа от него и выходили как раз на мрачную стену. В гостиной никого не оказалось. Больше того, вся мебель была так тщательно защищена различными покрывалами и чехлами, словно дому предстояло пережить извержение вулкана и явить себя археологам спустя тысячелетие. Стены были оклеены обоями в розово-золотых узорах. Рисунок ковра представлял собой букеты цветов на светлом фоне, однако в центре комнаты он скромно прятался под выцветшим, затертым половиком. Окна украшали кружевные шторы, а все кресла и диваны прятались под плетеными или вязаными накидками. Каждую горизонтальную поверхность занимали гипсовые фигуры, защищенные от пыли стеклянными колпаками. В центре гостиной, прямо под увязанной тканью люстрой, стоял массивный круглый стол. По всей окружности, с равными интервалами, как весело раскрашенные спицы колеса, на нем лежали книги в ярких переплетах. Все здесь отражало свет, и ничто его не поглощало. В целом комната производила неприятное впечатление своей болезненной яркостью и ослепительным блеском. Утомленная сиянием, Маргарет даже не подумала о том, сколько усилий требуется для поддержания безупречной белизны и чистоты в непосредственном соседстве с фабрикой и как трудно создать здесь эффект ледяного, снежного безмолвия. Все вокруг свидетельствовало о заботе и труде, однако труд и забота были нацелены не на создание уютного, располагающего к спокойствию домашнего пространства, а исключительно на украшение и сохранение от грязи и разрухи. До появления хозяйки отец и дочь успели осмотреться и вполголоса поделиться впечатлениями: в комнатах, подобных этой, почему-то всегда беседуют тихо, словно опасаясь разбудить спящее эхо. Наконец вошла миссис Торнтон, в красивом черном шелковом платье, ленты и кружева на котором могли соперничать с безупречной белизной штор и накидок. Маргарет извинилась и объяснила, почему матушка не смогла лично засвидетельствовать почтение, однако, опасаясь слишком откровенно выдать страх отца, лишь в общих чертах описала ее нездоровье. В результате у миссис Торнтон сложилось впечатление, что миссис Хейл страдает легким, если не воображаемым, недомоганием, о котором при необходимости вполне могла бы на некоторое время забыть, а если состояние действительно не позволило ей выйти из дома, то визит можно было бы и отложить. Вспомнив о стоимости нанятых для собственного визита лошадей и распоряжении Джона, чтобы Фанни непременно тоже поехала в Крамптон, миссис Торнтон почувствовала себя обиженной и не только не выразила ни малейшего сочувствия по поводу болезни миссис Хейл, но и вообще оставила сообщение без внимания. — Как здоровье мистера Торнтона? — осведомился мистер Хейл. — Вчера я получил от него короткую записку с уведомлением об отмене урока и решил, что он плохо себя чувствует. — Сын редко болеет, но даже если такое случается, не говорит о болезни и не отменяет назначенных дел. Однако он вскользь упомянул, сэр, что вчера вечером не смог найти время для занятий. Уверена, что Джон сожалеет, поскольку очень ценит ваше общество. — Уроки приносят немалую пользу и мне самому, — ответил мистер Хейл. — Когда вижу, какую радость доставляет ученику античная литература, молодею душой. — Не сомневаюсь — классика чрезвычайно полезна тем, кто располагает досугом, однако должна признаться, что сын возобновил ее изучение против моей воли. Считаю, что время и место, а также род его занятий, требуют всей энергии и полного внимания. Подобные увлечения годятся тем, кто ведет вольную жизнь в деревне или обучается в колледже, а здесь, в Милтоне, должно направлять все мысли и энергию на работу. Во всяком случае, так мне представляется. Последняя фраза прозвучала с гордостью, плохо замаскированной под скромность, и Маргарет не удержалась от возражения: — Но ведь если сознание слишком долго сосредоточено на одном-единственном предмете, то постепенно теряет широту, гибкость и способность познавать различные стороны мира. — Не совсем понимаю, что именно вы подразумеваете под широтой и гибкостью сознания. Впрочем, точно так же я не одобряю и тех непостоянных молодых людей, которые сегодня увлечены одной темой, а уже завтра забывают о ней ради нового интереса. Многообразие занятий не соответствует образу жизни промышленника в Милтоне. Ему достаточно поставить перед собой одну великую цель и посвятить все силы ее достижению. — И что же это за цель? — уточнил мистер Хейл. Бледные щеки миссис Торнтон порозовели, глаза заблестели. — Цель — занять достойное, почетное место среди фабрикантов своей страны и, конечно, в первую очередь жителей своего города. Такое место уже занял мой сын. Где бы вы ни оказались — не только в Англии, но и на континенте, — непременно обнаружите, что его имя пользуется известностью и уважением среди деловых людей. Разумеется, речь не идет о светских кругах — там о нем не слышали, — добавила миссис Торнтон с нескрываемым презрением. — Праздные леди и джентльмены узнают о промышленнике из Милтона только в том случае, если он попадает в парламент или женится на дочери лорда. Отец и дочь смущенно подумали, что впервые услышали о великом мистере Торнтоне от мистера Белла, который порекомендовал его в качестве ученика. Мир гордой матушки не пересекался ни с миром лондонских аристократов, ни с миром сельских священников и помещиков из графства Гэмпшир. Лицо Маргарет, хоть она и пыталась сохранить спокойно-внимательное выражение, не скрыло от наблюдательной миссис Торнтон ее мысли. — Наверняка, мисс Хейл, вы подумали, что прежде никогда не слышали о моем замечательном сыне, а меня считаете старухой, которая не видела ничего, кроме Милтона, а потому не имеет права судить. — Ничего подобного! — горячо возразила Маргарет. — Вы правы, до приезда в Милтон я не знала о достоинствах мистера Торнтона, однако, едва оказавшись здесь, услышала достаточно, чтобы проникнуться к нему почтением и восхищением, а также почувствовать, как правдивы и справедливы ваши слова. — Кто же рассказал вам о нем? — уточнила миссис Торнтон, слегка успокоившись, но все же опасаясь, что, кто бы это ни был, он не смог в полной мере раскрыть достоинства сына. Маргарет медлила с ответом: допрос с пристрастием ей не нравился, — и мистер Хейл поспешил на выручку (во всяком случае, так ему показалось). — О заслугах мистера Торнтона позволили нам судить его собственные слова. Не так ли, Маргарет? — Мой сын никогда не стал бы восхвалять сам себя! — возмутилась миссис Торнтон. — Могу ли я все же уточнить, мисс Хейл, на чьем отзыве основано ваше благоприятное мнение о нем? Матери всегда приятно знать, кто так высоко ценит ее сына. Маргарет спокойно ответила: — Многое о прежней жизни мистера Торнтона мы узнали из писем мистера Белла, а сам он предпочел не вдаваться в подробности. Так что наше глубокое уважение основано не столько на его собственных словах, сколько на высокой оценке мистера Белла. — Мистер Белл! Но что же он может знать о Джоне, если до сих пор прозябает в своем колледже? Однако я признательна вам, мисс Хейл, мало кому из молодых леди пришло бы в голову доставить старухе удовольствие похвалами в адрес ее сына, пусть и чужими. — Но почему? — удивилась Маргарет. — Почему? Да потому, что похвалы-то чужие, а значит, и союзница в борьбе за сердце сына будет не у них. Услышав ответ, Маргарет рассмеялась, да так беззаботно и весело, что миссис Торнтон слегка обиделась, — неужели мысль показалась ей настолько невероятной? Заметив раздражение собеседницы, Маргарет тут же успокоилась и вполне серьезно заметила: — Прошу прощения, мадам, и уверяю вас, что ни в коем случае не посягаю на сердце мистера Торнтона. — Это я к тому, что молодые леди любят строить далекоидущие планы, — последовал холодный ответ. — Надеюсь, мисс Торнтон пребывает в добром здравии, — подал голос мистер Хейл, желая перевести беседу в иное, менее опасное русло. — Все как обычно — Фанни не слишком крепка, — лаконично ответила миссис Торнтон. — А мистер Торнтон? Полагаю, мы увидися с ним в четверг? — Я не могу вам сказать. Сейчас в городе неспокойно: назревает забастовка, — и сын благодаря опыту, разуму и дельным советам сам решит, как поступить. Но мне кажется, что в четверг Джон к вам придет. Во всяком случае, обязательно сообщит, если не сможет. — Забастовка! — удивилась Маргарет. — А что не устраивает этих людей? Чего они добиваются? — Прежде всего права распоряжаться чужой собственностью, — презрительно пояснила миссис Торнтон. — Они всегда этого хотят. Если рабочие моего сына тоже выйдут на улицу, а я не сомневаюсь, что так и будет, их можно назвать сворой неблагодарных собак. — Полагаю, требуют повышения жалованья? — осведомился мистер Хейл. — Это лишь видимость, а суть в том, что бездельники стремятся стать хозяевами, а хозяев мечтают превратить в рабов на их же собственных предприятиях. Это постоянно занимает их умы, и периодически — раз в пять-шесть лет — они бунтуют. Но мне кажется, что в этот раз они просчитались, если уйдут, то обратно их могут и не принять. Насколько можно судить, теперь у промышленников есть пара надежных способов отучить бунтарей от поспешных действий. — Разве во время подобных событий на улицах не опасно? — встревожилась Маргарет. — Разумеется, опасно. Но ведь вы не робкого десятка, не так ли? Милтон не место для трусов. Помню, как приходилось пробираться сквозь разъяренную толпу, грозившую пустить кровь Макинсону, едва тот высунет нос за ворота фабрики. Он ничего не знал о настроении толпы, и кто-то должен был предупредить его об опасности. Войти в здание фабрики могла только женщина, и это сделала я, но вот как выйти? Мне пришлось залезть на крышу, где были приготовлены камни, на тот случай если рабочие пойдут на штурм. И знаете, я бы стала сбрасывать их вниз не хуже мужчины, если бы понадобилось, да вот только упала в обморок от жары. Жителям Милтона приходится учиться храбрости, мисс Хейл. — Постараюсь не упустить возможности, — заметила, побледнев, Маргарет. — Право, пока не знаю, храбрая я или нет. Боюсь, что окажусь трусихой. — Приезжие из южных графств поначалу, как правило, боятся того, что мы здесь, на севере, называем классовой борьбой, но, прожив десяток лет среди народа, который постоянно завидует хозяевам и лишь ждет удобного момента, чтобы вонзить нож в спину, привыкают и становятся смелее. В тот же вечер мистер Торнтон навестил мистера Хейла. Его сразу проводили в гостиную, где хозяин дома читал вслух жене и дочери. — Я пришел, чтобы передать записку от матушки: там адрес доктора Доналдсона, о котором вы просили, — а также извиниться за свое отстутствие. — Спасибо, — поспешно поблагодарила Маргарет и взяла записку. Ей не хотелось, чтобы мать поняла, что они всерьез обеспокоены ее здоровьем. Мистер Торнтон мгновенно понял ее порыв, а мистер Хейл, чтобы отвлечь жену, заговорил о забастовке. Лицо гостя в то же мгновение преобразилось и стало похоже на лицо его матушки в его худшем варианте, что и отметила с неприязнью наблюдательная Маргарет. — Да, глупцы опять бунтуют. Что же, пусть порезвятся, нас это вполне устраивает. Мы дали им шанс. Они думают, что торговля как и в прошлом году, процветает, а мы видим на горизонте приближающуюся бурю и сворачиваем паруса, но поскольку не объясняем мотивы своих действий, не верят в разумность. Бунтовщики считают, что мы должны ставить их в известность, как именно намерены тратить или экономить деньги. Промышленник Хендерсон из Ашли попытался схитрить, но потерпел крах. Ему было выгодно, чтобы забастовка началась, поэтому, когда рабочие явились с требованием пяти процентов прибавки, пообещал подумать и дать ответ в день выплаты жалованья. Он, конечно, знал, что откажет, но решил польстить самолюбию бутовщиков, однако те оказались умнее: узнали о возможном спаде в торговле, а потому пришли в пятницу и отозвали свое требование в полной уверенности, что смогут увеличить сумму. Только здесь, в Милтоне, это не пройдет — мы приняли твердое решение: ни пенни прибавки. Рабочие предупреждены, что возможно только снижение жалованья, а те, кого это не устраивает, могут быть свободны. Теперь ход за ними. — И в чем же это может выразиться? — с тревогой уточнил мистер Хейл. — Предполагаю, что во всеобщей забастовке. Так что в ближайшие дни, мисс Хейл, воздух в Милтоне очистится. — Но почему же вы не хотите объяснить им, по какой причине ожидаете спада в торговле? — спросила Маргарет. — Возможно, я неверно выразилась, но надеюсь, что вы меня понимаете. — А вы отчитываетесь перед слугами, почему решили поступить со своими деньгами так, а не иначе? Так почему же мы, обладатели капитала, должны это делать? — Не должны, вы правы, — едва слышно произнесла Маргарет. — Но если по-человечески… — Прошу прощения?.. — Не берите в голову мои слова относятся к тем чувствам, которые вы вряд ли поймете и разделите. — Может, все-таки попробую? — предложил мистер Торнтон. Он не расслышал, что она пробормотала, но ему почему-то вдруг очень захотелось это узнать. Настойчивость гостя несколько раздосадовала Маргарет, но особого значения своему замечанию она решила не придавать. — Я имела в виду, что иных причин, помимо религиозных, не распоряжаться своим имуществом по собственному усмотрению не существует.