«Интересно, они на юге все такие? Как будто повеял свежий деревенский ветерок. Даже сил прибавилось. Кто бы мог подумать, что это ангельское лицо — такое светлое и чистое — скрывает мучительные переживания. Интересно, каков будет ее грех? Ведь все должны когда-то согрешить. Постоянно об этом думаю. И отец. И даже Мэри, а уж ее-то трудно заставить задуматься…» Глава 18. Симпатии и антипатии Сердце пылает смятением, и два голоса ведут в душе моей отчаянный спор. Валленштейн А. Вернувшись домой, Маргарет нашла на столе два письма: одно предназначалось матушке, а второе, судя по всему, пришло от тетушки Шоу и пестрело заграничными марками — тонкими, яркими и хрустящими. Не успела она взять его в руки, как в комнату неожиданно вошел отец. — Мама устала и рано легла! Полагаю, такой грозовой день, как сегодня, не лучший для медицинского осмотра. Что сказал доктор? Диксон заявила, что он разговаривал с тобой. Маргарет не спешила с ответом, и отец заметно встревожился: — Он ведь не нашел ничего серьезного, правда? — Пока нет. Предписал тщательный уход и был так добр, что пообещал заехать еще, чтобы убедиться в действенности лекарств. — Только уход? А перемену климата не порекомендовал? Не сказал, что дымный город ей вредит? — Нет, об этом не прозвучало ни слова, — как можно спокойнее ответила Маргарет. — Но, по-моему, он встревожен. — Врачи всегда выглядят так — это профессиональная особенность. По нервному состоянию отца Маргарет поняла, что первое впечатление о реальном положении дел он получил, несмотря на очевидные попытки стушевать опасность. Он не мог думать ни о чем другом и весь вечер то и дело возвращался к разговору, проявляя решительное нежелание принять даже малейший намек на неблагоприятный исход, чем невыразимо огорчил Маргарет. — Пришло письмо от тетушки Шоу, папа. Она отправилась в Неаполь, но решила, что там слишком жарко, и поселилась в Сорренто. Однако, судя по всему, Италия ей не нравится. — Он сказал что-нибудь о диете? — Еда должна быть питательной и в то же время легкой. По-моему, у мамы хороший аппетит. — Да! Тогда тем более странно, что он завел речь о диете. — Это я его спросила, папа. — После очередной долгой паузы Маргарет продолжила с улыбкой: — Тетушка Шоу пишет, что отправила мне коралловые украшения, но опасается, что милтонские диссентеры не смогут их оценить. Все свои познания о диссентерах она получила от квакеров, не так ли? — Если вдруг услышишь или заметишь, что мама в чем-то нуждается, немедленно поставь меня в известность. Подозреваю, что она стесняется говорить о своих желаниях. И, пожалуйста, завтра же разыщи ту девушку, которую порекомендовала миссис Торнтон. Если появится умелая добросовестная служанка, Диксон сможет постоянно находиться при маме, и тогда она быстрее поправится, уверен. В последнее время ее очень утомила жара и поиски горничной. Отдых поставит ее на ноги. Как полагаешь, Маргарет? — Надеюсь, — ответила та, но так грустно, что отец обратил внимание на безнадежный тон и потрепал по щеке. — Ну же! Ты такая бледная, что, похоже, придется купить румяна. Подумай о себе, дитя мое, а не то и тебе потребуется доктор. В тот вечер мистер Хейл так и не смог ничем себя занять: то и дело на цыпочках входил в спальню посмотреть, спит ли еще жена, — и Маргарет страдала, наблюдая, как он тревожится; как пытается задушить и подавить леденящий страх, выползавший из темных углов сердца. Наконец он вернулся, немного успокоившись. — Она проснулась. Увидела меня возле кровати и улыбнулась — ласково, как прежде. Сказала, что хорошо отдохнула и готова пить чай. Где письмо для нее? Пока ты приготовишь чай, я прочитаю ей вслух. Письмо было от миссис Торнтон и содержало официальное приглашение мистера, миссис и мисс Хейл на обед, назначенный на двадцать первое число текущего месяца. Маргарет с удивлением услышала, как после столь печального дня матушка всерьез обсуждает это событие. Мысль о том, что все их семейство приглашено на важный раут, овладела воображением миссис Хейл еще до того, как Маргарет услышала о содержании письма. Предстоящее событие нарушило монотонность жизни больной, так что она отказалась принять возражения Маргарет и решительно приказала немедленно отправить положительный ответ. На следующий день, собираясь писать благодарственный ответ, мистер Хейл с наивной верой заметил: — Что же, Маргарет? Если мама того хочет, мы с радостью примем приглашение. Она бы ни за что не согласилась, если бы не чувствовала себя намного лучше. Разве не так? Было бы жестоко отказать человеку в долгожданном утешении. К тому же страстное нежелание отца признать существование страха почти вселили в ее душу надежду. — Мне тоже кажется, что сегодня маме лучше, — согласилась Маргарет. — И глаза ярче, и цвет лица свежее. — Благослови тебя Господь, — благодарно произнес мистер Хейл. — Но так ли это на самом деле? Вчера было так душно, что все чувствовали себя отвратительно. Крайне неудачный день для визита мистера Доналдсона. С этими словами он отправился по делам, отныне приумноженным подготовкой и чтением лекций для рабочих в местном лицее. В качестве темы выступления мистер Хейл выбрал церковную архитектуру — скорее в гармонии с собственным вкусом и знаниями, чем в соответствии с местом выступления и стремлением аудитории расширить познания по данному вопросу. В то же время погрязшее в долгах учебное заведение с радостью согласилось принять любой благотворительный курс такого образованного и утонченного джентльмена, как мистер Хейл. — Итак, мама, — поинтересовался вечером мистер Торнтон, — кто принял твое приглашение на двадцать первое число? — Фанни, где письма? Да вот они: Сликсоны, Коллинбруки, Стивенсы ответили согласием. Брауны отказались. Приедут Хейлы, только отец и дочь, миссис Хейл плохо себя чувствует. А еще будут Макферсоны, мистер Хорсфол и мистер Янг. Подумываю, не пригласить ли вместо Браунов Портеров. — Отлично. Знаешь ли, после разговора с доктором Доналдсоном я понял, что миссис Хейл очень нездорова. — Странно, что они приняли приглашение, если мать семейства серьезно больна, — фыркнула Фанни. — Я не сказал, что она серьезно больна, — резко возразил Джон. — Сказал, что очень нездорова. Они могут об этом и не знать. Внезапно ему вспомнилось, что, по словам доктора, Маргарет должна представлять истинное положение вещей. — Возможно, они осознали, как ты вчера подчеркнул, и то преимущество, которое предоставит им — точнее, мистеру Хейлу — знакомство с такими людьми, как Стивенсы и Коллинбруки. — Уверен, что на их решение повлиял вовсе не этот мотив. Нет! Кажется, я понимаю, в чем дело. — Джон! — неврно, как обычно, рассмеялась Фанни. — Почему так получается, что, когда речь заходит об этих Хейлах, ты никогда не позволяешь нам высказать собственное суждение? Неужели они так уж отличаются от других? Она вовсе не собиралась его рассердить, но даже если бы очень постаралась, то не смогла бы добиться большего успеха. Джон предпочел гневаться молча и не снизошел до ответа, зато свое авторитетное мнение высказала миссис Торнтон: — Мне они вовсе не кажутся какими-то особенными. Мистер Хейл производит впечатление вполне достойного человека, но слишком простого для торговли. Так что хорошо, что он раньше был священником, а теперь стал учителем. Жена — утонченная, слабая здоровьем леди. А вот девушка несколько озадачивает, когда я о ней думаю. Впрочем, случается это не часто. Представляется, что ей очень важно пустить пыль в глаза — вот только не пойму, зачем и почему. Иногда даже создается впечатление, что она считает себя умнее и лучше всех. И это притом что они вовсе не богаты и, насколько могу судить, никогда таковыми не были. — К тому же она плохо образована, мама: не играет на фортепиано. — Продолжай, Фанни: в чем еще мисс Хейл не соответствует твоим стандартам? — резко вопросил Джон. — Ну же, дорогой! — вступилась за дочь миссис Торнтон. — В словах твоей сестры нет ничего страшного. Я сама слышала, как мисс Хейл призналась, что не умеет играть. Если бы ты оставил нас в покое, то, возможно, мы смогли бы заметить ее достоинства и даже проникнуться симпатией. — Вот это вряд ли! — пробормотала Фанни, поняв, что надежно защищена. Торнтон услышал слова сестры, но опять не потрудился ответить: лишь принялся молча расхаживать по столовой, с нетерпением ожидая, когда же наконец матушка прикажет подать свечи, чтобы можно было сесть за работу — чтение или письмо — и прекратить ненужную перепалку. Ему и в голову не пришло нарушить заведенный в доме порядок: прежняя экономия навсегда врезалась в сознание. Наконец, после долгой паузы, он собрался с духом и заговорил: — Мама, мне бы действительно хотелось, чтобы вы изменили свое мнение о мисс Хейл. — Почему? — удивилась миссис Торнтон. — Ты ведь не думаешь на ней жениться? У этой девушки нет ни пенни. — Она ни за что за меня не выйдет, — мрачно усмехнулся Джон. — Полагаю, что ты прав, — подтвердила матушка. — Она рассмеялась мне в лицо, когда я похвалила ее за то, что передала добрые слова, сказанные в твой адрес мистером Беллом. Искренность мне понравилась: во всяком случае, стало ясно, что она о тебе думает, — но спустя мгновение я рассердилась, так как она… Впрочем, неважно! Ты прав: мисс Хейл слишком много о себе понимает, чтобы принять ее всерьез. Самоуверенная гордячка! Хотелось бы знать, где она найдет себе мужа! Если грубые слова Торнтона и ранили, то сумерки помогли это скрыть. Уже спустя минуту он подошел к матери в самом жизнерадостном расположении духа и, положив руку на плечо, проговорил: — Поскольку я точно так же уверен в правоте твоих суждений, как и ты сама, и поскольку даже не задумываюсь о возможности сделать ей предложение, поверь на будущее, что разговоры об этой особе меня абсолютно не интересуют. Предполагаю, что девушку ждут переживания — возможно, даже горе, — и всего лишь хочу, чтобы в нужную минуту ты смогла ее поддержать. Торнтон посмотрел на сестру. — Полагаю, Фанни, тебе достанет деликатности понять, что мисс Хейл будет так же больно, как и мне — а может, еще больнее, — если кто-то предположит, что, попросив вас с мамой проявить к ней дружественное внимание, я руководствуюсь какими-то иными соображениями, кроме тех, которые только что высказал. — Не могу простить ей самоуверенности: эта девушка задирает нос перед всеми нами и даже перед тобой… — возразила миссис Торнтон. — Но если ты так хочешь, то постараюсь к ней расположиться. Ради твоего спокойствия я подружилась бы даже с Иезавелью. — Право, мама, я еще ни разу не оказался — и, надеюсь, не окажусь впредь — в зоне ее презрения. — Да уж, воистину презрение! — выразительно хмыкнула миссис Торнтон. — Если хочешь, чтобы я проявила симпатию к мисс Хейл, то перестань о ней говорить. Когда я с ней общаюсь, непонятно, нравится она мне или нет, но когда думаю о ней и слушаю твои речи, сразу начинаю ненавидеть. Вижу, что она и с тобой держится высокомерно. — Даже если так… — начал было Торнтон, но передумал и на миг умолк, прежде чем продолжить: — Я уже не мальчик, чтобы испугаться надменного женского взгляда или расстроиться из-за ошибочного восприятия меня самого и моего положения в обществе. Я умею над этим смеяться! — Вот это верно! А заодно и над ее высокопарными мыслями и гордыми взглядами! — Не могу понять, почему вы так долго обсуждаете эту особу. Я устала! — подала голос Фанни. — Что же, — с горечью произнес Джон, — можно побеседовать о чем-нибудь более приятном. Что скажете о забастовке? Эта тема вас устраивает? — Рабочие действительно вышли на улицу? — с живым интересом осведомилась миссис Торнтон.