— Фабрика Хампера остановилась. Мои люди дорабатывают неделю, так как боятся нарушить контракт, который я заставил каждого подписать: за самовольный уход от станка грозит штраф. — Расходы на юристов окажутся выше, чем стоят все эти неблагодарные ничтожества, вместе взятые! — презрительно фыркнула матушка. — Точно. Но зато я бы доказал им, что умею держать слово и от них требую того же. Они меня уже знают. Люди Сликсона бросили работу: понимают, что он не станет тратить деньги на судебные издержки. Так что, мама, забастовка неминуема. — Надеюсь, заказов не очень много? — Напротив, очень много. И рабочие это знают. Однако, хоть и считают себя невероятно умными, многого не учитывают. — О чем ты, Джон? Наконец-то принесли свечи. Фанни уселась за свою вечную вышивку, но вскоре принялась зевать, время от времени откидываясь на спинку кресла и бессмысленно глядя в пространство. — О том, что американцы настолько заполнили рынок своей продукцией, что наш единственный шанс — удешевление производства. В ином случае можно закрывать фабрики и отправляться восвояси, причем всем: и рабочим и хозяевам. И все же эти недоумки требуют сохранить им жалованье, которое получают уже три года. Некоторые ссылаются на оплату труда у Дикинсона, хотя отлично знают, что с бессовестными штрафами и прочими позорными уловками реальная оплата получается меньше нашей. Честное слово, мама, жалею, что не действуют старые законы против профсоюзов. Слишком тяжело сознавать, что дураки — невежественные, распущенные бездельники — объединяют свои пустые головы и начинают распоряжаться состоянием тех, кто отдал делу знания, опыт, мудрость и душевные силы. А дальше случится вот что (мы как раз бодро шагаем в эту сторону): хозяевам фабрик придется снять шляпы перед председателем союза ткачей и униженно попросить вернуть рабочих в цеха, пообещав выполнить их условия. Вот чего они добиваются, те, кому не хватает ума понять, что если здесь, в Англии, мы не получим достойной доли прибыли за свои труды и заботы, то попросту переведем производство в какую-то другую страну. К тому же, учитывая внутреннюю и внешнюю конкуренцию, в ближайшие годы нам вряд ли удастся добиться чего-то большего, чем умеренный доход, так что надо привыкать довольствоваться малым. — А разве нельзя привезти рабочих из Ирландии? Я бы не стала держать бунтовщиков ни единого дня. Сразу дала бы им понять, что господин имеет право нанимать слуг по собственному усмотрению. — Да, разумеется, такое право у меня есть, и, если горячие головы не успокоятся, я им воспользуюсь. Не обойдется без препятствий, расходов и, боюсь, даже сопротивления, но я все равно не сдамся. — Если потребуются дополнительные расходы, званый обед окажется не к месту. Жалею, что мы его затеяли. — И я тоже — не из-за расходов, а потому что время дорого: нужно многое обдумать и встретиться с единомышленниками, — но мистера Хорсфола принять необходимо, а он в Милтоне надолго не задержится. Что же касается остальных, то мы все равно перед ними в долгу, так что пригласить, так или иначе, придется. Торнтон продолжал нервно ходить по комнате — больше не вступая в разговор, но часто и глубоко вздыхая, словно отгоняя неприятные мысли. Фанни тем временем то и дело задавала матери мелкие вопросы, ни один из которых не касался предмета, который, как заметил бы мудрый наблюдатель, всецело занимал ее внимание, и, соответственно, получала множество коротких ответов. Когда ровно в десять для общей молитвы в комнату потянулись слуги, обе вздохнули с облегчением. По заведенному порядку молитву всегда произносила миссис Торнтон, для начала прочитав очередную главу из Библии. Сейчас изо дня в день звучали отрывки из Ветхого Завета. Закончив церемонию, она пожелала сыну спокойной ночи и проводила его долгим пристальным взглядом. Жившей в материнском сердце нежности этот взгляд не передавал, однако обладал прямотой благословения. Попрощавшись с матушкой, Торнтон снова принялся ходить из угла в угол. Надвигавшаяся забастовка нарушила тщательно продуманные планы, перечеркнула кропотливые расчеты. Результаты многочасовой напряженной работы развалились под натиском безрассудной прихоти тех, кто вредил не столько хозяину, сколько себе, хотя никто не смог бы определить наносимый ими ущерб. И эти люди считали себя вправе командовать владельцами предприятий в управлении капиталом! Сегодня Хампер сказал, что если забастовка погубит его производство, то начнет жизнь сначала и найдет утешение в сознании, что виновники несчастья окажутся в худшем положении, чем он сам. У них есть только руки, а у него еще и голова на плечах. Погубив рынок и производство, они не найдут себе другого занятия. Только вот Торнтона подобные рассуждения вовсе не утешали. Очевидно, месть не доставляла ему удовольствия. Возможно, он так высоко ценил достигнутое собственным умом и трудом положение, что остро чувствовал опасность, исходившую от агрессивного невежества бунтовщиков, и не хотел думать об их будущем. Он шагал по комнате, погрузившись в невеселые мысли, пока часы не пробили два. Свечи в канделябрах уже догорали, он зажег свою и пробормотал: — Они раз и навсегда поймут, с кем имеют дело. Могу дать им две недели, не больше. Если к концу этого периода не одумаются, придется привозить рабочих из Ирландии. Уверен, что это дело рук Сликсона — черт подери его хитрость и коварство! Решил, что у него избыток рабочих рук, а потому, когда пришла делегация для переговоров, сделал вид, что готов уступить. Намеренно укрепил мятежников в их безумстве. Отсюда и пошла зараза. Глава 19. Ангел прилетел Как ангелы в заветном сновиденье Беседуют с душой, пока мы дремлем, Так мысли странные в туманном наважденье О славе шепчут нам — и мы им внемлем. Воган Г. Перспектива званого обеда у Торнтонов неожиданным образом заинтересовала и увлекла миссис Хейл. С простотой ребенка, мечтающего заранее узнать о предстоящих удовольствиях, она не переставала гадать о подробностях грядущего события. Однако монотонность жизни часто превращает больных людей в детей: они теряют ощущение пропорций и начинают думать, что стены и шторы, отделяющие их от остального мира, несравнимо больше и значительнее всего, что за ними скрывается. К тому же в юности миссис Хейл не была лишена тщеславия, но оно потерпело крушение в браке с бедным священником. Мечты хоть и разбились, но мелкие осколки не окончательно рассыпались в прах, а чудом сохранились. Миссис Хейл с удовольствием ждала того момента, когда дочь начнет наряжаться к обеду, и взволнованно обсуждала, что лучше надеть по столь торжественному случаю. Возбуждение матушки забавляло Маргарет: за несколько лет, проведенных в доме тети Шоу на Харли-стрит, она привыкла к обществу больше, чем миссис Хейл за четверть века жизни в Хелстоне. — Значит, собираешься надеть белое шелковое платье? Уверена, что оно подойдет? Ведь Эдит вышла замуж почти год назад! — Да, мама! Его сшила миссис Мюррей, так что все будет в порядке. Возможно, талия слегка поднимется или опустится — если я поправилась или похудела, — но, кажется, я ничуть не изменилась. — Может быть, приказать Диксон заранее его достать? Вдруг пожелтело… — Как хочешь, мама. Но если случится худшее, у меня есть прелестное розовое газовое платье, подаренное тетушкой всего за два-три месяца до свадьбы Эдит. Оно-то точно не пожелтело. — Нет, но могло выцвести. — Что же, ничего не поделаешь. Тогда придется надеть зеленое шелковое. Только мне оно кажется слишком претенциозным. — Ах, прямо не знаю, что и выбрать! — нервно воскликнула миссис Хейл, и Маргарет сразу изменила тон. — Может, мне надеть каждое по очереди, чтобы ты посмотрела и приняла окочательное решение? — Да-да! Так будет лучше. Девушка вышла из комнаты. Очень хотелось превратить несвоевременное переодевание в веселую игру, шутку: например, склониться перед матушкой, словно перед королевой, — но сразу выяснилось, что чудачества воспринимаются как неуместная помеха важному делу и вызывают раздражение, а потому пришлось вести себя скромно и серьезно. Маргарет не понимала, с какой стати мир (ее мир) так озаботился выбором платья, однако в тот же день, стоило упомянуть об обеде в разговоре с Бесси Хиггинс (в связи с новой служанкой, которую обещала подыскать миссис Торнтон), как та внезапно встрепенулась. — Боже мой! Неужели вы пойдете на обед к Торнтонам, на Мальборо-стрит? — Да. Это тебя удивляет? — Не знаю. Просто они общаются с самыми знатными людьми Милтона. — А нас ты не считаешь таковыми, да, Бесси? Девушка густо покраснела: ее мысли сразу прочитали, — и попыталась объяснить: — Понимаете, — они общаются только с теми, у кого деньги, но, по-моему, у вас их не много… — Да, не много, — подтвердила Маргарет, — но мы образованные люди и всегда жили среди образованных людей. Разве удивительно, что моего отца пригласил на обед его ученик, выказав тем самым ему уважение? Вовсе не хочу принижать заслуги мистера Торнтона: мало кому из мальчиков-рассыльных удается добиться таких успехов. — Но ведь вам придется дать ответный обед! Как вы с этим справитесь? Дом такой маленький… — Ничего, что-нибудь придумаем с «ответным обедом», как ты его называешь. Конечно, не в таких масштабах и с гораздо меньшим количеством гостей. Честно говоря, мы об этом пока не думали. — Вот уж не могла подумать, что вы будете обедать у Торнтонов, — все никак не унималась Бесси. — Ведь у них бывают члены парламента, даже сам мэр. — Надеюсь не осрамиться перед мэром Милтона, — усмехнулась Маргарет. — Но все леди одеваются так шикарно! — вздохнула Бесси, быстро взглянув на ситцевое платье гостьи. Опытный глаз ткачихи оценил его в семь пенсов за ярд. — Спасибо за заботу о моем достойном виде, — рассмеялась Маргарет. Но у меня много великолепных платьев. Еще неделю назад я бы сказала, что они слишком хороши для нынешней жизни, но на обед к мистеру Торнтону — возможно, в присутствии мэра — выберу самое красивое. — Какое именно? — не скрывая облегчения, уточнила Бесси. — Платье из белого шелка, сшитое год назад, к свадьбе кузины. — Подойдет! — одобрила Бесси, откинувшись на спинку кресла. — Не переживу, если на вас будут смотреть свысока. — О, не волнуйся! Если внешний вид способен спасти от высокомерия избранного общества, то все будет в порядке. — Очень хочется увидеть вас нарядной, — вздохнула Бесси. — Вас не назовешь хорошенькой: не хватает белизны и румянца, — но знаете, я видела вас задолго до того, как мы впервые встретились. — Что за ерунда! — Да, правда. Ваше лицо: прямой спокойный взгляд темных глаз, густые блестящие волосы, лоб, такой же гладкий и чистый, как сейчас. Вы являлись, чтобы дать мне силу: я черпала ее из вашего глубокого мягкого взгляда, — и всегда были в чем-то белом и сияющем — как собираетесь одеться сейчас. Да-да, это вы! — Нет, Бесси, — как можно деликатнее возразила Маргарет. — Это был всего лишь сон. — Иногда мне снятся другие сны. Разве в Библии мало героев? Сны видят все, даже отец в них верит! Нет, повторяю, что видела вас наяву. Вы шли прямо ко мне, и волосы развевались от быстрого шага, как это бывает в жизни. И были вы в белом блестящем платье, которое собираетесь надеть. Позвольте мне прийти и посмотреть на вас. Хочу увидеть и прикоснуться, чтобы убедиться, что это точно вы. — Дорогая Бесси, это всего лишь твоя фантазия! — Фантазия или не фантазия, а вы приходили, и я заранее знала, что это вы, когда видела легкое движение. А когда оказывались рядом, у меня сразу становилось легче и спокойнее на душе. И теплее, как возле камина в холодный день. Вы сказали, что обед двадцать первого. Умоляю, позвольте прийти и взглянуть. — Конечно, приходи, пожалуйста, но не говори так — твои слова очень меня расстраивают. Очень! — Тогда буду молчать. Прикушу язык. Но только все это правда. Маргарет надолго задумалась, а потом наконец предложила: — Если хочешь, мы можем об этом поговорить, но только не сейчас. Скажи, твой отец участвует в забастовке? — Да! — ответила Бесси мрачно — совсем не так, как говорила пару минут назад. — Но не только: и люди Хампера, и рабочие других фабрик тоже. В этот раз женщины не отстают от мужчин — такие же дикие. Продукты дорожают, а им надо кормить детей. Наверное, Торнтон заткнет им рот какими-нибудь подачками: если будут деньги на картошку и крупу, это немного смягчит материнские сердца. — Не говори так! — взмолилась Маргарет. — После таких слов мне стыдно идти к нему на обед. — Нет! — возразила Бесси. — Некоторым просто судьбой предназначено пировать на белых скатертях. Возможно, вы как раз из них. А другие всю жизнь с утра до ночи гнут спину и прозябают в бедности. Даже собаки в наши дни не знают жалости, как это было в дни Лазаря, но если попросите освежить вам язык прикосновением пальца, я преодолею зияющую пропасть — за то, что вы для меня делаете.