— Напротив, когда ворота упали, я увидел, как несколько полицейских доблестно пытаются сдержать толпу. А когда забастовщики уходили, подоспело подкрепление. Не сообразил сразу передать нескольких особо буйных молодцов в руки закона, но ничего: найти их не составит труда, да и свидетелей хватает. — Надеюсь, они не повторят попытки? — Через полчаса у меня встреча в управлении полиции с капитаном Ханбери: намерен обеспечить надежную охрану. — Прежде выпей чаю. — Чай! Да, было бы неплохо. Сейчас уже половина седьмого, а вернусь не скоро, так что ложитесь, не дожидайся меня. — Полагаешь, я смогу уснуть, не убедившись, что с тобой все в порядке? — Не волнуйся, ничего не случится. — Торнтон на миг задумался, словно сомневаясь, говорить ли. — Если выкрою время, то после разговора в полиции и встречи с Хампером и Кларксоном загляну в Крамптон. Взгляды встретились, и некоторое время мать и сын смотрели друг на друга в упор. Миссис Торнтон заговорила первой: — Зачем тебе понадобилось ехать в Крамптон? — Чтобы узнать, как чувствует себя мисс Хейл. — Я пошлю Уильямса: отвезет водяной матрац, за которым она приходила, а заодно справится и о здоровье. — Я должен поехать сам. — Но не только для того, чтобы узнать, не болит ли у нее голова? — Нет, не только. Хочу поблагодарить мисс Хейл за то, что мужественно встала между мной и толпой. — Зачем ты вообще вышел из дому? Ведь это все равно что сунуть голову в пасть льву! Джон быстро взглянул на мать, понял, что она не подозревает о том, что произошло между ним и Маргарет в гостиной, и ответил на вопрос вопросом: — Не побоитесь остаться здесь без меня до тех пор, пока не пришлю полицейских? Или лучше отправить Уильямса в управление немедленно, чтобы хоть кого-нибудь прислали, пока мы пьем чай? Нельзя терять время: через четверть часа мне нужно уйти. Миссис Торнтон вышла из комнаты отдать необходимые распоряжения. Обычно такие четкие и решительные, сейчас они были путаные и неуверенные, чему слуги немало удивились. Джон остался в столовой, пытаясь обдумать предстоящий разговор в полицейском управлении, а на деле размышляя о мисс Хейл. Все вокруг казалось туманным и расплывчатым, кроме мягкого объятия, одна лишь мысль о котором покрывала щеки темным румянцем. Чай прошел бы в полном молчании, если бы Фанни не трещала без умолку о своих чувствах: о том, как испугалась; как решила, что они уже ушли; как задрожала и ослабела от волнения настолько, что едва не упала в обморок… — Все, хватит, — оборвал словесный поток Джон, поднимаясь из-за стола. — Достаточно впечатлений. Когда он направился было к выходу, мать остановила и попросила тихо и взволнованно: — Вместо того чтобы ехать к Хейлам, лучше сразу возвращайся домой. — Но почему? Может, в такое время не стоит их беспокоить? — Джон, проведи с нами хотя бы этот вечер. Да, для визитов поздновато, но дело не в этом. Завтра поступай как хочешь, а сегодня вернись пораньше. Пожалуйста! Миссис Торнтон редко о чем-то просила сына: была слишком горда для этого, — но ни одна ее просьба никогда не оставалась без ответа. — Хорошо, вернусь сразу, как закончу дела, — пообещал Торнтон. — Только ты уж поручи Уильямсу узнать, как они… как она. Пока сын отсутствовал, миссис Торнтона мало говарила и почти не слушала Фанни, но как только вернулся, с горящими глазами ловила каждую подробность его рассказа о том, что сделано для охраны фабрики, дома, членов семьи, прислуги, а также ирландских рабочих, чтобы не было повторения дневного кошмара. Мистер Торнтон ясно видел цель: участников бунта ждет суровое наказание. Строгие меры требовались ради защиты собственности и безусловного исполнения воли хозяина. Во время паузы, когда миссис Торнтон совсем забыла о Маргарет, сын вдруг воскликнул: — Знаешь, мама, что я намерен завтра сказать мисс Хейл? Это было так неожиданно, что она на мгновение опешила, но потом ответила: — Да, знаю. Вряд ли можно поступить иначе. — Поступить иначе? Что ты имеешь в виду? — Что же здесь непонятного? После того как она выставила свои чувства напоказ, считаю для тебя делом чести… — Делом чести, говоришь? — усмехнулся Джон. — Боюсь, честь здесь ни при чем. Чувства… О каких чувствах идет речь? — Незачем сердиться, Джон. Разве она не бросилась вниз, чтобы повиснуть на тебе и защитить от толпы? — Да, бросилась, — подтвердил Торнтон и остановился, будто споткнувшись. — Но я не смею и надеяться… Еще ни разу в жизни я не испытывал глубоких чувств, но не могу поверить, что столь совершенное создание способно меня полюбить. — Не говори глупостей, Джон! Подумаешь, совершенное создание! Тебя послушать, так она дочь герцога, не меньше. А какое еще доказательство любви тебе требуется? Могу допустить, что ей пришлось вступить в борьбу с аристократическим взглядом на жизнь. Но она сделала правильный выбор и за это нравится мне еще больше. Впрочем, я уже достаточно сказала. Миссис Торнтон помолчала, потом медленно улыбнулась и с полными слез глазами добавила: — С завтрашнего дня мне предстоит отойти на второй план, поэтому я попросила тебя не ездить туда сегодня, чтобы еще на один, последний вечер сохранить сына для себя! — Милая, дорогая мама! Знаю, что не представляю для нее интереса, и все же брошусь к ее ногам, потому что не могу иначе! Даже если есть один-единственный шанс на тысячу… или на миллион… испытаю судьбу. Как все же эгоистична любовь: Торнтон направил свои надежды и страхи в русло, отозвавшееся в материнском сердце холодом одиночества. — Не бойся! — подбодрила миссис Торнтон, подавив обиду на невнимание сына к редкой вспышке материнских чувств, к острой ревности, выдавшей силу ее ненужной ему любви. — Ты достоин любви, и не только мисс Хейл… Главное — чтобы она сумела справиться со своей гордыней. Так что не трусь, Джон. Миссис Торнтон поцеловала сына, пожелала спокойной ночи и медленно, величественно покинула гостиную, но едва оказавшись в спальне, заперла дверь, села на кровать и дала волю слезам, что случалось очень редко. Маргарет открыла дверь гостиной, где до сих пор сидели родители и о чем-то тихо разговаривали. — Миссис Торнтон сегодня же пришлет водяной матрац, мама. — Господи, какая ты бледная и усталая! На улице очень жарко? — Очень. А еще неспокойно: рабочие бастуют. На щеках Маргарет появился прежний румянец, однако тут же снова пропал. — Бесси Хиггинс передала просьбу ее навестить, — сообщила миссис Хейл. — Однако ты слишком утомлена, чтобы еще куда-то идти. — Да, я действительно устала, — согласилась Маргарет. — Пожалуй, останусь дома. Она готовила чай молча, пытаясь унять дрожь. Хорошо, что отец до такой степени сосредоточился на супруге, что не заметил состояния дочери. Даже когда мама легла в постель, он не захотел ее оставить и сел рядом, чтобы почитать вслух перед сном. Маргарет осталась одна. Теперь наконец пришло время обо всем подумать и все вспомнить. Сделать это прежде не хватало мужества. Она неподвижно сидела в кресле, сцепив руки на коленях, плотно сжав губы, глядя в пространство, словно ожидая видения и время от времени тяжело вздыхая. Подумать только: она, всегда ненавидевшая любые сцены и презиравшая тех, кто не способен сдерживать чувства, обвинявшая их в отсутствии самоконтроля, как романтическая дурочка бросилась в самое пекло. Принес ли этот безрассудный поступок пользу? Скорее всегобунтовщики разошлись бы и без нее, но могло быть и по-другому. Значит, ее порыв не был бесполезен. Но что все же толкнуло ее на защиту сильного мужчины, словно тот был беспомощным ребенком? Ах, стоит ли удивляться, что после такого позора все домочадцы решили, будто она влюблена? Подумать только: влюблена! В мистера Торнтона! Бледные щеки внезапно вспыхнули, и Маргарет закрыла лицо ладонями. А когда убрала руки, пальцы оказались мокрыми от горячих слез. Ах, до чего же низко она пала, если заслужила такие слова! Повторить подвиг храбрости ради кого-то другого вряд ли получится. Мистер Торнтон совершенно к ней равнодушен, да и сама она не испытывает к нему симпатии, поэтому обе стороны должны вести честную игру, а в данном случае честная игра не предполагает иных вариантов. С его стороны было бы нечестно скрываться в доме, ожидая поддержки военных, чтобы те безжалостно расправились с несчастными безумцами, не попытавшись прежде призвать их к порядку. Со стороны бунтовщиков было бы нечестно наброситься на хозяина, как они угрожали. Маргарет поняла, что не раскаивается в своем поступке, что бы о ней ни говорили. Если удалось предотвратить жестокое насилие, то ее миссия как женщины выполнена. Пусть унижают ее гордость и доброе имя — перед Богом она чиста! Маргарет подняла взор, и на лицо спустилось безмятежное спокойствие, придав чертам величие точеного мрамора. В гостиную вошла Диксон: — Позвольте побеспокоить, мисс Хейл. От миссис Торнтон привезли водяной матрац. Боюсь, сегодня уже слишком поздно: госпожа задремала, — но завтра пущу его в дело. — Очень хорошо, — кивнула Маргарет. — Передай нашу глубокую благодарность. Диксон вышла, но вскоре вернулась: — Простите, мисс Хейл, но посыльный говорит, что ему приказано справиться о вашем здоровье. Я подумала, что речь идет о госпоже, однако он утверждает, что велели спросить, как чувствуете себя именно вы. — Я? — Маргарет порывисто поднялась. — Со мной все в порядке. Скажи, что чувствую себя прекрасно. Однако голова отчаянно болела, а лицо казалось белее носового платка. В гостиную вошел мистер Хейл. Ему явно не терпелось услышать от дочери занимательный рассказ о визите на Мальборо-стрит. С героическим терпением превозмогая боль, без единой жалобы Маргарет принялась перебирать бесконечные мелкие подробности, старательно обходя главное событие: мятеж, — от одной мысли о котором становилось дурно. — Спокойной ночи, дитя мое, — попрощался мистер Хейл, после того как повествование подошло к концу. — Ты заметно устала после ночного дежурства. Если маме что-нибудь понадобится, позову Диксон. Скорее ложись в постель и хорошенько выспись. Бедняжка! Тебе нужно набраться сил! — Спокойной ночи, папа. Маргарет позволила себе расслабиться: вымученная улыбка исчезла, железный обруч воли разомкнулся. До утра можно побыть усталой и слабой, тем более что голова раскалывалась от тупой боли. Она легла в постель и замерла в неподвижности. Малейшее движение ногой, рукой или даже пальцем казалось выше душевных и физических сил. Маргарет чувствовала себя настолько измученной и разбитой, что, казалось, вообще не спала: лихорадочные мысли то и дело нарушали грань между сном и бодрствованием, проживая собственную печальную жизнь. Ей ни на миг не удалось остаться в одиночестве, даже в состоянии полного бессилия. Со всех сторон смотрели лица, однако вселяли не гнев или ощущение опасности, а глубокий стыд, вызванный всеобщим вниманием. Позор казался настолько нестерпимым, что Маргарет была готова зарыться в землю, но так и не смогла избавиться от немигающих взглядов множества глаз. Глава 24. Исправление ошибок