Краса жестокая впервые покорила Твердыню, неприступную поныне. Тоской любовной сердце истомила В напрасном поклонении гордыне. И все ж смиренный раб в надежде К ногам твоим склоняется, как прежде. Фаулер У. Маргарет поднялась на рассвете, едва дождавшись конца мучительной ночи, — не восстановив силы полностью, но все же немного отдохнув. Дела тоже обстояли неплохо: за ночь мама проснулась лишь однажды. Легкий ветерок освежал и спасал от духоты. Хоть рядом и не было деревьев, чтобы увидеть игривое движение листвы, Маргарет знала, что где-то в светлой роще или в густом темном лесу раздается неумолчный танцующий шелест: ритмичный шум, одно лишь воспоминание о котором отдавалось в сердце эхом далекой радости. Ближе к вечеру Маргарет собиралась навестить Бесси Хиггинс, а пока села с вышивкой в комнате миссис Хейл, ожидая, когда та проснется после дневного отдыха, чтобы помочь ей одеться. Любые воспоминания о Торнтонах она решительно выкинула из головы: незачем о них думать, пока не возникнет насущной необходимости, — но, как и следовало ожидать, ее твердое намерение привело к обратному результату. Время от времени бледное лицо вспыхивало жарким румянцем, словно сквозь дождевые облака внезапно пробивался луч солнца и озарял морской простор. Очень тихо открылась дверь, и Диксон на цыпочках подкралась к сидевшей возле занавешенного окна молодой госпоже. — Мисс Хейл, в гостиной вас ожидает мистер Торнтон. Маргарет выронила рукоделие. — Именно меня? Разве папа еще не вернулся? — Да, он спросил вас, мисс. А господина дома нет. — Хорошо, сейчас приду, — спокойно ответила Маргарет, продолжая сидеть. Торнтон стоял у окна спиной к двери, якобы с интересом рассматривая что-то на улице, но, честно говоря, боялся сам себя. Сердце непристойно колотилось. Воспоминания об объятии, так неуклюже прерванном им вчера, не давали покоя. Мысль о порывистом стремлении защитить снова и снова пронзала огненной стрелой, сжигая и самоконтроль, и способность принимать решения. Если бы сейчас она бросилась навстречу с распростертыми объятиями и с молчаливой мольбой упала на грудь, так же как вчера, он бы не оттолкнул ее, а прижал к сердцу и больше не отпустил. Сильный, волевой мужчина трепетал, пытаясь представить, что скажет и какой ответ получит. Может, она вспыхнет, на миг опустит голову, а потом придет в его объятия как в родной дом. Он то сгорал от нетерпеливого ожидания счастья, то холодел от предчувствия резкого отказа, одна лишь мысль о котором лишала смысла будущее существование. В какой-то момент возникло ощущение, что он не один в комнате, и Торнтон обернулся. Маргарет вошла так тихо, что он не услышал ни звука: уличный шум заглушил легкие движения и едва заметный шелест мягкого муслинового платья. Возле стола она остановилась, но сесть не предложила. Полуопущенные веки прикрывали глаза; неплотно сжатые губы позволяли заметить белую полоску зубов; тонкие, изящно вырезанные ноздри расширялись от медленного глубокого дыхания, но во всем остальном лицо оставалось неподвижным. Гладкая кожа, изящный абрис щек, щедрая линия рта со спрятанными в ямочки уголками — сегодня все казалось тусклым и бледным. Утрату естественного здорового цвета подчеркивала тяжелая масса темных волос, распущенных и причесанных так, чтобы скрыть рану. Несмотря на опущенный взор, голова оставалась слегка откинутой в прежнем гордом положении. Мягкие руки неподвижно висели вдоль тела. В целом мисс Хейл выглядела как узница, ложно обвиненная в преступлении, которое презирает и ненавидит, однако не считает нужным отвергать. Торнтон поспешно шагнул было ей навстречу, но тут же опомнился, спокойно подошел к двери, которую Маргарет оставила распахнутой, и плотно ее закрыл. Потом, вернувшись и остановившись напротив, чтобы восхититься красотой, прежде чем осмелиться потревожить спокойствие, — а возможно, и отпугнуть, — заговорил: — Мисс Хейл, вчера я повел себя очень неблагодарно… — Вам не за что меня благодарить, — не дала продолжить Маргарет, поднимая на него взгляд. — Полагаю, вы пришли сказать, что считаете себя обязанным выразить признательность за поступок. Вопреки гневу, густой румянец залил ее лицо и отразился даже в глазах, сохранивших тем не менее серьезность и непреклонность. — Это всего лишь естественный инстинкт, как у любой женщины. Это я должна извиниться за безрассудные слова, что толкнули вас на рискованный шаг. — Дело не в словах, а в правде, заключенной в них, пусть и выраженной саркастически. Однако вам не удастся сбить меня с мысли, а также избежать выражения глубочайшей благодарности и… Торнтон замер на краю пропасти, опасаясь поспешного признания в непреодолимой страсти и сознавая необходимость взвесить каждое слово. Твердая воля победила, и, словно споткнувшись, он умолк. — Я не пытаюсь ничего избежать, — заговорила Маргарет. — Просто говорю, что вам не за что меня благодарить. Больше того, любая благодарность причинит мне боль, поскольку будет считаться незаслуженной. И все же, если хотите избавиться от воображаемого обязательства, продолжайте. — Вовсе не хочу избавиться от какого бы то ни было обязательства, — возразил мистер Торнтон, уязвленный ее холодностью и невозмутимостью. — Воображаемого или реального, решать не мне. Я же уверен, что обязан вам жизнью. Да, если хотите, можете смеяться и считать мои слова высокопарными, но они от души. Мгновение он помолчал, потом тихим, полным страсти голосом, при звуке которого она затрепетала, продолжил: — О, мисс Хейл! Готов сказать, что впредь в каждый успешный и счастливый миг своего существования буду думать, что радостью жизни, гордостью за достойно завершенный труд, остротой восприятия мира я обязан вам, и только вам. От этой мысли радость удвоится, гордость вспыхнет с новой силой, а восприятие бытия обострится настолько, что трудно будет понять, боль это или наслаждение. Да, вы должны выслушать… должны понять, что я в долгу перед любимой, ибо, как мне кажется, еще ни один мужчина не любил женщину так, как я люблю вас. Торнтон решительно шагнул к Маргарет и крепко сжал нежную ладонь, с тревожным волнением ожидая ответа, но тут же в негодовании отдернул руку, услышав ледяной тон. Да, она заговорила холодно, хотя слова эти давались с трудом, словно их приходилось извлекать из глубин памяти. — Ваша речь шокирует. Это нечестивые слова, богохульство. Да, таково мое непосредственное восприятие. Возможно, оно оказалось бы иным, если бы я смогла понять природу описанного вами чувства. Не хочу вас раздражать: к тому же нужно говорить тихо, так как мама спит, — но ваша манера меня оскорбляет… — Оскорбляет? Какое несчастье! Но как? — воскликнул мистер Торнтон. — Да, — подтвердила Маргарет, вновь обретя светскую уверенность, — я действительно чувствую себя оскорбленной, и, как полагаю, справедливо. Кажется, вы вообразили, что мое вчерашнее поведение… — Лицо снова залил густой румянец, однако в этот раз щеки вспыхнули возмущением, а не стыдом. — Мой естественный порыв вы восприняли как проявление личных чувств, а потому сочли возможным прийти и поблагодарить меня, вместо того чтобы понять, как пристало джентльмену — да, джентльмену, — что любая женщина, достойная так называться, защитит своей беспомощностью мужчину, противостоящего обезумевшей толпе. — И при этом джентльмен даже не смеет выразить благодарность! — презрительно парировал Торнтон. — Я мужчина и заявляю о своем праве выразить чувства, которые испытываю. — Я отдала должное этому праву, признавшись, что, настаивая на нем, вы причинили мне боль, — гордо заявила Маргарет, — однако вы вообразили, что мной руководило не извечное женское стремление защитить ближнего, а… — Долго сдерживаемые слезы заблестели в глазах, горло сдавило. — …а какое-то особое чувство к вам! Но в толпе не было ни единого несчастного существа, к которому я не испытала бы более острого сочувствия и с радостью не сделала бы для него всего, что в моих силах. — Можете не продолжать, мисс Хейл. Ваши неуместные симпатии мне отлично известны. Теперь полагаю, что на благородный поступок вас толкнуло ощущение моей угнетенности. Да, хозяин тоже может испытывать угнетение. Знаю, что вы меня презираете, но, позвольте заметить, исключительно оттого, что не понимаете. — Не считаю нужным! — заявила Маргарет, хватаясь за край стола, чтобы не упасть. Ответ прозвучал более жестко, чем хотелось, а от бури эмоций она ослабла. — Вижу. Вы несправедливы и нечестны. Маргарет сжала губы, не желая отвечать на обвинение. И все же, несмотря на все грубые выпады, Торнтон мог бы броситься к ее ногам и поцеловать краешек на мгновение сброшенной уязвленной гордости, но он молчал, ожидая реакции: слез, на которые можно было бы что-то сказать; колкости, провоцирующей ответную колкость. Маргарет не произнесла ни слова, застыв в полной неподвижности, и Торнтон взял шляпу. — Еще минуту. Судя по всему, мои чувства кажутся вам оскорбительными, но этого вам не избежать: я не в состоянии очистить вас от них. А если бы даже и мог, то не стал бы этого делать. Никогда еще никого я не любил: жизнь моя заполнена делами, а мысли заняты другими проблемами, — зато теперь люблю и буду любить впредь. Но вам бояться нечего — бурных проявлений чувств не случится. — Я и не боюсь, — ответила Маргарет, расправляя плечи. — До сих пор никто не осмеливался обращаться со мной дерзко, ничего не изменится и впредь. Однако, мистер Торнтон, вы очень добры к моему отцу… Внезапно тон изменился, и она добавила по-женски мягко: — Давайте больше не будем сердить друг друга! Прошу вас! Он предпочел не услышать ее, старательно протирая шляпу рукавом сюртука. Процедура продолжалась около минуты, а закончив, он отверг предложенную руку и, сделав вид, что не замечает печального взгляда, резко повернулся на каблуках и быстро вышел из гостиной. Маргарет успела мельком заглянуть ему в лицо и заметила в глазах непролитые слезы. Гордое презрение мгновенно сменилось иным чувством — куда более мучительным и болезненным: стыдом за унижение, которому она его подвергла. «Но разве можно было поступить иначе? — спросила себя Маргарет. — Да он никогда мне и не нравился, и вела я себя вежливо, хотя и пыталась скрыть безразличие. Никогда не думала о нем как о мужчине. А в том, что он неверно истолковал мой вчерашний поступок, его вина, не моя. Если потребуется, сделаю то же самое, и пусть думают, что хотят». Глава 25. Фредерик Отмщения не избежать; Закон безжалостен, сурово прегрешенье. Матросы в страхе ждут Судьбы свершенье. Байрон Д. Маргарет задумалась, все ли предложения руки и сердца поступают столь же неожиданно и так же остро расстраивают в момент объявления, как те два, которые пришлось выслушать ей. Сравнение между мистером Ленноксом и мистером Торнтоном возникло само собой. Она жалела, что обстоятельства вынудили Генри Леннокса выразить какие-то иные чувства помимо дружеской симпатии. После первого отказа сочувствие решительно преобладало. Тогда она не ощущала себя настолько уязвленной и потрясенной, как сейчас, когда эхо голоса мистера Торнтона еще летало по комнате. Генри Леннокс случайно переступил границу между дружбой и любовью, а уже в следующее мгновение пожалел об ошибке, точно так же как и она сама, только по другой причине. А вот с мистером Торнтоном никакой дружбы не существовало — во всяком случае, так считала она. Их общение состояло из череды противоречий. Мнения неизменно сталкивались. Более того, Маргарет никогда не ощущала, что ее точка зрения ему хоть в малейшей степени интересна. Если возражения бросали вызов каменной силе его характера, страстной мощи личности, он презрительно их отбрасывал, пока она не уставала от напрасных усилий. И вот неожиданно явился, чтобы так странно и страстно признаться в любви. В первый момент Маргарет показалось, что предложение руки и сердца стало следствием острого сочувствия к поступку, который мистер Торнтон, как и многие другие, истолковал неверно, однако не успел он выйти из комнаты, и уж точно спустя несколько минут после его ухода, стало абсолютно ясно, что он любил, любит и будет ее любить. Открытие заставило съежиться и вздрогнуть под властью силы, противоречащей всей прежней жизни. Маргарет попыталась оттолкнуть тревожное откровение, но ничего не получилось, скорее, напротив, как заметил Ферфакс в «Тассо», «его мощная идея проникла в ее сознание». За покорение воли Маргарет еще больше невзлюбила мистера Торнтона. Как он посмел заявить, что будет любить, даже несмотря на презрительный отказ? Надо было говорить с ним еще резче, определеннее. В сознании запоздало проносились хлесткие, решительные фразы, теперь уже совершенно бесполезные. Беседа оставила впечатление, похожее на страшный сон, который сохраняется в сознании даже после пробуждения. Напрасно мы трем глаза, пытаясь забыть недавний ужас, на губах застывает неподвижная мучительная улыбка. Сжавшись в комок, что-то невнятно бормоча, кошмар прячется в темном углу комнаты и с любопытством подслушивает, осмелимся ли мы обмолвиться о его присутствии. И мы, несчастные трусы, молчим! Точно так же Маргарет отшатнулась от угрозы внезапно нагрянувшей оглушительной любви. Что он имел в виду? Разве нельзя его обуздать, поставить на место? Что же, будущее покажет. Во всяком случае, это куда сложнее, чем ему совершить свое опасное нападение. Оправдал ли он провал несчастным вчерашним днем? Если бы понадобилось, Маргарет не задумываясь бросилась бы защищать любого нищего. А самого мистера Торнтона храбро заслонила бы собой, не обращая внимания ни на его нелепые выводы, ни на отвратительные сплетни. Она всего лишь сделала то, что считала верным, простым и необходимым: попыталась защитить. Чему быть, того не миновать. До сих пор Маргарет не сделала ни шагу с того места, где мистер Торнтон ее оставил. Ни одно внешнее обстоятельство не вывело ее из глубокой задумчивости, порожденной прощальными словами и огненным взглядом страстных пронзительных глаз, спрятаться от которого можно, лишь опустив ресницы. Маргарет подошла к окну и настежь распахнула створки, пытаясь сбросить тяжкое наваждение, но этого показалось мало; захотелось выйти из комнаты, чтобы в общении с родными или в работе стряхнуть воспоминания прошедшего часа. К сожалению, дом утонул в дневной неподвижности, как это нередко случается, когда лишенный ночного отдыха больной наконец-то засыпает. Одиночество казалось невыносимым. Что же делать? Разумеется, навестить Бесси Хиггинс, тем более что она просила зайти. Маргарет вышла на улицу. Несмотря на знойный, душный день, Бесси неподвижно лежала на придвинутой к камину широкой скамье, словно только что перенесла болезненный приступ. Ей явно не хватало свободы дыхания, доступной лишь в вертикальном положении. Маргарет быстро подошла, приподняла больную и подложила под спину подушки. Теперь Бесси могла сидеть не напрягаясь. — Думала, никогда вас больше не увижу, — с тоской заглянув в лицо Маргарет, проговорила бедняжка.