Торнтон, чувствуя, что его присутствие радует мистера Хейла, не спешил прервать визит, тем более время от времени тот жалобно повторял: — Не уходите. Безыскусная, искренняя просьба трогала до глубины души. Хоть Торнтона и удивляло долгое отсутствие Маргарет, медлил он не для того, чтобы с ней встретиться. В течение часа, да еще в присутствии человека, глубоко чувствующего бренность всего земного, он сохранял здравый смысл, хладнокровие и с терпеливым интересом слушал рассуждения о смерти, о тяжком покое и об ослабевшем в страданиях разуме. Удивительно, насколько присутствие мистера Торнтона вдохновляло мистера Хейла на откровенное изложение тайных мыслей, в которые он не посвящал даже дочь. Возможно, ее сочувствие всегда оказывалось слишком острым и проявлялось настолько непосредственно, что отец боялся собственной реакции. В то же время сейчас, в период душевных мук, все сомнения предстали особенно настойчиво, требуя немедленного разрешения. Мистер Хейл понимал, что дочь попытается уклониться не только от обсуждения опасных вопросов, но и от трудного общения. В любом случае открыть мистеру Торнтону накопившиеся мысли, рассуждения и страхи оказалось легче и проще, чем обсуждать их с дочерью. Молодой друг говорил мало, однако каждая произнесенная фраза укрепляла доверие и уважение хозяина. Если в рассказе о мучительном переживании наступала пауза, мистер Торнтон двумя-тремя словами заканчивал фразу, глубоко проникнув в смысл сказанного. Если речь заходила о сомнении, страхе или томительной неизвестности — чувствах, не находивших ответа и облегчения нигде, кроме как в слезах, — мистер Торнтон не проявлял ни удивления, ни раздражения. Казалось, он и сам прошел через подобное испытание, а потому знал, где следует искать луч света, способный разорвать тьму. Человек дела, постоянно участвующий в великой мировой битве и изо дня в день проявляющий силу воли и твердость характера, сквозь все свои ошибки он пронес в сердце глубокую связь с Богом. Больше они никогда не говорили на столь важные и сложные темы, но этот разговор связал их особыми узами и сблизил так, как не смогли бы сблизить долгие праздные рассуждения о вере и неверии. Если все призваны, разве не все равны в благочестии? И все это время Маргарет недвижимо лежала на полу кабинета, не выдержав свалившегося на плечи груза. Ноша оказалась чересчур тяжелой, а тащить ее пришлось слишком долго. Маргарет старалась проявлять покорность и терпение — до того мига, пока внезапно вера не рухнула, лишив надежды на поддержку и помощь. Четко очерченные брови слегка сошлись у переносицы, хотя другие признаки возвращения сознания отсутствовали. Губы, не так давно изогнутые в решительном сопротивлении, сейчас выглядели слабыми и мертвенно-бледными. Первым симптомом возвращения к жизни стало легкое дрожание губ — беззвучная попытка заговорить, но глаза не открылись, и губы снова замерли. Вскоре Маргарет приподнялась на руках, огляделась и медленно встала. Гребень выпал из волос. Интуитивно стремясь уничтожить следы слабости и привести себя в порядок, она принялась его искать, хотя время от времени была вынуждена садиться и отдыхать. Склонив голову и безвольно сложив руки на коленях, она попыталась вспомнить подробности, повергшие в смертельный ужас, но так и не смогла, а поняла лишь два очевидных факта: во-первых, Фредерику угрожала опасность преследования и ареста не только как виновнику смерти человека, но и как недостойному прощения зачинщику корабельного бунта; во-вторых, ради его спасения она солгала. Оправдание заключалось в том, что ложь спасла брата хотя бы тем, что выиграла драгоценное время. Если инспектор снова явится завтра, после того как почта доставит долгожданное письмо с сообщением о благополучном избавлении, то она — надменная Маргарет — унизится до позора и понесет горькое наказание, признав в переполненном зале суда, что «уподобилась собаке и сделала это». Ну а если полицейский придет прежде спасительного известия, если, как в завуалированной форме пригрозил, вернется через несколько часов… что ж — тогда придется солгать снова, хотя трудно представить, как после раскаяния и самобичевания удастся убедительно повторить однажды сказанные слова. Ничего, она справится — зато это подарит Фредерику еще некоторое время. Размышления ее прервала Диксон: горничная только что проводила мистера Торнтона и зашла в кабинет, заметив приоткрытую дверь. Торнтон едва успел пройти по улице десяток-другой шагов, как из остановившегося омнибуса вышел джентльмен и направился прямо к нему, на ходу вежливо приподняв шляпу. Это оказался инспектор полиции, которому Торнтон когда-то помог получить первую должность. Впоследствии он время от времени справлялся об успехах протеже, но встречались они нечасто, так что узнавание пришло далеко не сразу. — Меня зовут Ватсон. Джордж Ватсон, сэр. Когда-то вы… — Ах да, вспоминаю! Что же, слышал, что вы становитесь знаменитым. — Да, сэр, и за это я должен поблагодарить вас. Простите, что осмелился побеспокоить вас по незначительному вопросу. Полагаю, именно вы вчера выступили в роли мирового судьи и приняли показания того несчастного, который тем вечером умер в госпитале? — Да, — ответил Торнтон. — Я выслушал и записал его бессвязное бормотани, и секретарь сказал, что это свидетельство совершенно бесполезное. Боюсь, бедняга был безнадежно пьян, хотя и встретил смерть в результате насилия. Одна из служанок моей матушки была его подружкой и сейчас бурно переживает. Так что же именно вы хотите узнать? — Видите ли, сэр, смерть странным образом связана с обитателями дома, откуда вы только что вышли. Полагаю, вы навещали мистера Хейла? — Да, и что же? — Торнтон резко обернулся и с внезапным интересом посмотрел в лицо собеседнику. — Понимаете, сэр, достаточно последовательная цепь событий приводит к заключению, что джентльмен, сопровождавший мисс Хейл на станции Аутвуд, ударил или толкнул Леонардса, чем и спровоцировал его кончину, но молодая леди решительно заявила, что ее не было там в означенное время. — Мисс Хейл отрицает свое пребывание на станции, — медленно проговорил Торнтон вдруг изменившимся голосом. — Скажите, в какой именно вечер это случилось и в какое время? — Двадцать шестого числа сего месяца, около шести часов. Минуту-другую они шагали рядом в задумчивом молчании. Инспектор заговорил первым. — Знаете ли, сэр, поскольку речь идет о смерти человека, предстоит коронерское расследование. У меня есть свидетель, который поначалу твердо заявил (потом, правда, уже отказался поклясться, но все равно не отрицает), что видел мисс Хейл в сопровождении джентльмена за пять минут до того, как носильщик обратил внимание на стычку, которая возникла в результате грубого поведения Леонардса. Потом бедолага упал с платформы и впоследствии — возможно, из-за полученных при падении травм — скончался. Увидев, что вы выходите из этого дома, сэр, я осмелился спросить… Видите ли, всегда сложно установить личность. Не хочется без веских доказательств подвергать сомнению слова респектабельной молодой леди. — А она отрицала, что была тем вечером на станции, — задумчиво повторил Торнтон. — Да, сэр, причем дважды, и весьма категорично. Я сейчас как раз направлялся к ней после допроса свидетеля, который заявил, что это была она, но вот увидел вас и решил обратиться как к члену городского магистрата, который навестил Леонардса перед смертью, и великодушному покровителю, оказавшему мне протекцию при поступлении на службу. — Вы поступили абсолютно правильно, — заверил Торнтон. — Не предпринимайте никаких шагов до тех пор, пока я кое-что не выясню. — Но как же молодая леди?.. — Мне не понадобится много времени. Сейчас ровно три. В четыре жду вас у себя в конторе. — Хорошо, сэр! Каждый пошел своим путем. Торнтон поспешил на фабрику, строго-настрого наказал секретарю его не беспокоить, заперся в кабинете и погрузился в размышления. Как он мог всего каких-то два часа назад поддаться малодушному сочувствию при виде ее слез, пожалеть и вновь испытать любовное томление, забыв дикую ревность, сразившую его после встречи в такой час и в таком месте! Как могла столь чистая особа запятнать свой благопристойный, благородный образ? Но был ли он благопристойным? Торнтон возненавидел себя за мгновение сомнения, вновь покорившее воображение. И вот теперь эта ложь. Насколько острым должен был оказаться страх разоблачения! Пьяная провокация Леонардса вполне могла оправдать действия человека, готового открыто отстаивать свою позицию, а значит, страх, склонивший прямую, честную Маргарет ко лжи, невероятно силен. Торнтон едва ли не жалел ее. Чем закончится разбирательство? Она не понимает, какая опасность ей грозит, если начнется следствие. Свидетель подтвердит ее присутствие на станции. Внезапно Торнтон вскочил. Нет! Никакого следствия быть не должно! Он спасет Маргарет: примет на себя ответственность за отмену процесса, исход которого, как заключил вчера судебный эксперт, весьма сомнителен. Доктора установили наличие серьезного — более того, неизличимого — заболевания и пришли к выводу, что смертельный исход мог быть ускорен как падением, так и пристрастием к алкоголю и, возможно, переохлаждением. Если бы он только знал, каким образом Маргарет причастна к этой истории, если бы предвидел, что она способна запятнать свою чистоту ложью, то мог бы спасти ее одним-единственным словом. Не далее как накануне вопрос о возбуждении следствия еще висел в воздухе. Мисс Хейл может любить другого, может держаться надменно и презрительно, но он все равно окажет ей услугу, о которой она никогда не узнает. Возможно, он начнет ее презирать, и все же та, которую пока любит, должна быть защищена от позора. А как еще, если не позором, можно назвать появление в публичном суде с признанием собственной лжи или жалкими попытками оправдаться? Выйдя из кабинета, Торнтон поразил служащих своей суровостью и необычным — не просто бледным, а серым — цветом лица. Он отсутствовал около получаса, а когда вернулся, выглядел ничуть не лучше, хотя миссию завершил успешно. Черкнув несколько слов, он положил листок в конверт, запечатал его и отдал одному из служащих со словами: — На четыре я назначил встречу Ватсону — тому самому парню, который работал у нас упаковщиком, а потом поступил на службу в полицию, — но только что встретил клиента из Ливерпуля, который желает побеседовать со мной перед отъездом. Непременно передайте Ватсону этот конверт и мои извинения. В послании Торнтон написал: Следствие не состоится. Медицинские показатели не оправдывают его проведения. Не предпринимайте никаких шагов. Я не говорил с коронером, но возьму ответственность на себя. Что же, подумал умный Ватсон, значит, не придется разбираться в этом скользком деле. Никто из свидетелей ни в чем не уверен, сама молодая леди решительно отрицала, что была на станции. Носильщик видел стычку, а как только зашла речь о необходимости свидетельства в суде, она превратилась в перебранку. Леонардс мог ведь и сам свалиться с платформы, потому что был пьян. Что же касается бакалейщика Дженнингса, то поначалу он держался неплохо, а после того как мисс Хейл отказалась признаться, что с джентльменом была она, засомневался. Вряд ли его удалось бы привести к присяге. Так что дело получилось бы хлопотное и сомнительное. Вывод: теперь можно сказать свидетелям, что их показания больше не нужны. Прежде чем закрыть дело, в тот же вечер Ватсон явился к Хейлам. Мистер Хейл и Диксон напрасно пытались уговорить Маргарет лечь пораньше — она упорно отказывалась, и они не понимали почему. Диксон кое-что знала, но далеко не все: Маргарет ни словом не обмолвилась о том, что сказала инспектору, и не упомянула о фатальных последствиях падения Леонардса с платформы, — поэтому ее любопытство соединилось со стремлением отправить мисс отдыхать: бледность и слабость доказывали чрезмерное утомление. Маргарет не разговаривала, а лишь коротко отвечала на вопросы, пыталась улыбкой реагировать на тревожные взгляды и заботливые слова отца, однако с бледных губ то и дело слетали тяжкие вздохи. Мистер Хейл до такой степени разволновался, что Маргарет все-таки согласилась отправиться в постель. Часы пробили девять: вряд ли инспектор явится в столь поздний час. Положив руку на спинку кресла отца, он спросила: — Может, и ты ляжешь? Чего сидеть в одиночестве? Ответить мистер Хейл не успел: раздался далекий звук звонка входной двери, многократно усиленный страхом и заполнивший сознание. Маргарет поцеловала отца, умчалась вниз с проворством, немыслимым еще минуту назад, и остановила Диксон: — Не ходи. Я открою. Знаю, это он. Мне нужно разобраться самой. — Как скажете, мисс, — раздраженно уступила горничая, но уже в следующий момент добавила: — Только как вы справитесь? Вы же скорее мертвы, чем живы. — Неужели? — отозвалась Маргарет, обернувшись и взглянув на Диксон горящими странным огнем глазами. Щеки ее пылали, хотя губы по-прежнему оставались сухими и бледными. Она впустила инспектора и первой прошла по коридору в кабинет. Поставив на стол свечу и аккуратно сняв нагар, наконец обернулась и спокойно заметила: — Довольно поздний визит! И какова же цель? Ватсон даже не догадывался, что в ожидании ответа молодая леди перестала дышать. — Сожалею, что доставляю излишнее беспокойство, мадам. Если бы не дела, пришел бы значительно раньше. Сообщаю вам, что для расследования нет оснований. — Значит, все выяснилось, — заключила Маргарет, — и дальнейших разбирательств не требуется. — Да, как и указал в своей записке мистер Торнтон — она у меня с собой. — Инспектор достал блокнот. — Мистер Торнтон? — удивилась Маргарет. — Именно. Он ведь член городского магистрата, мировой судья. Хотите взглянуть? Маргарет взяла записку и поднесла к свече, но не смогла прочитать ни строчки: слова расплывались перед глазами, — только инспектору это знать ни к чему: пусть думает, что она внимательно изучает написанное. — Должен признаться, мадам, что встретил известие с огромным облегчением. Свидетельства крайне туманны: неизвестно, получил Леонардс травму или нет, да и относительно дамы тоже непонятно. Как я и сказал мистеру Торнтону, выяснить истину вряд ли возможно. — Мистеру Торнтону… — повторила Маргарет. — Я встретил его днем, когда он выходил из вашего дома. А поскольку он не только мировой судья, который записывал показания Леонардса, но и мой давний друг, я осмелился поделиться с ним своими соображениями. Маргарет глубоко вздохнула. Дальнейших подробностей знать не хотелось: вполне хватало и того, что уже услышала. Поскорее бы инспектор ушел! Она заставила себя заговорить. — Спасибо за визит. Простите, но уже очень поздно: наверное, одиннадцатый час. Да, возьмите вот записку, пожалуйста! — Немного помолчав, будто собираясь с духом, Маргарет добавила: — Знаете, почерк настолько тороплив, что я не смогла разобрать… Будьте добры… Ватсон прочитал записку вслух. — Благодарю. Вы передали мистеру Торнтону, что меня там не было? — Разумеется, мадам. Сожалею, что руководствовался ложной информацией. Поначалу бакалейщик уверенно называл ваше имя, а теперь утверждает, что все время сомневался, и выражает надежду, что его ошибка не повлияет на ваше дальнейшее взаимовыгодное общение. Доброй ночи, мадам. — Прощайте. Маргарет позвонила Диксон, чтобы та проводила инспектора, а когда горничная возвращалась, промчалась мимо по коридору, на ходу бросив, что все в порядке, и, не дожидаясь расспросов, взлетела по лестнице в свою комнату, заперла дверь на щеколду и, не раздеваясь, бросилась на кровать. От изнеможения мысли путались. Лишь спустя полчаса неудобная поза и озноб — следствие усталости — оживили сознание. Маргарет начала вспоминать, сопоставлять, задавать самой себе вопросы. Прежде всего пришло облегчение: о безопасности Фредерика можно больше не беспокоиться. Напряжение спало. Затем появилось стремление вспомнить каждое слово инспектора о мистере Торнтоне: когда они встретились; о чем говорили; что он предпринял; какие именно слова написал на листке бумаги… Пока не удалось вспомнить каждое выражение, сознание отказывалось двигаться дальше. И все же следующее умозаключение оказалось недвусмысленным: в роковой вечер четверга мистер Торнтон собственными глазами видел их с Фредериком возле станции Аутвуд, а затем узнал о том, что она решительно отрицает данный факт. Таким образом, в его глазах она предстала лгуньей. Она действительно солгала, но никакого раскаяния не чувствовала. Существовал один-единственный факт, окруженный мраком и хаосом: в глазах мистера Торнтона она пала. Не возникло даже мимолетной мысли о возможной степени прощения. Мистера Торнтона это не касалось: Маргарет не предполагала, что он или кто-то другой способен увидеть повод для подозрений в таком естественном чувстве, как желание проводить брата. Однако он знал о том, что действительно неправильно и достойно презрения: о лжи, — а потому имел основание для глубокого осуждения. — Ах, Фредерик, Фредерик! — воскликнула Маргарет в отчаянии. — Чем только я не пожертвовала ради тебя! Даже во сне мысли продолжали кружиться по той же спирали, только с преувеличенной остротой и болью. Утром, со всей ясностью дневного света, явилась новая идея: мистер Торнтон узнал о лжи до встречи с коронером и самовольно отменил расследование, чтобы не вынуждать ее еще раз лгать, — но это предположение Маргарет отбросила с болезненным нетерпением капризного ребенка. Если даже и так, то благодарности к нему она все равно не испытывала. Поступок доказывал лишь то, что мистер Торнтон отчетливо понимал степень ее позора и не хотел подвергать испытанию безнадежно уничтоженную честность. Маргарет была готова пройти через все испытания, под присягой дать ложные показания во имя спасения Фредерика — лишь бы мистер Торнтон не узнал, что заставило его принять меры для ее спасения. Что за злой рок столкнул его с инспектором? Что за обстоятельства вынудили стать тем самым мировым судьей, которому выпал жребий принять показания Леонардса? Что сказал Леонардс и какие из его слов могли показаться мистеру Торнтону разумными? Нельзя забывать и о том, что от общего друга мистера Белла он мог услышать о давнем обвинении против Фредерика. Если так, то им могло руководить благородное стремление спасти человека, вопреки опасности приехавшего проститься с умирающей матерью. Следовательно, она смогла бы проникнуться благодарностью, но только позже — убедившись, что попытка не продиктована презрением. Разве кто-то когда-то обладал столь обоснованным правом ее презирать? И это мистер Торнтон, на которого она еще недавно взирала сверху вниз — с воображаемой недостижимой высоты! Внезапно Маргарет осознала, что лежит у его ног, и, впав в странное отчаяние, побоялась довести рассуждение до логического конца и признать, насколько ценила уважение и доброе мнение этого человека. Всякий раз, когда очевидная мысль появлялась в конце длинной цепочки рассуждений, она отказывалась ее развивать, не желая признавать очевидный факт. Было уже значительно позже, чем предполагала Маргарет: в смятении вчерашнего вечера она забыла завести часы, а мистер Хейл особо распорядился, чтобы дочь не будили в обычное время. Диксон уже несколько раз осторожно приоткрывала дверь и заглядывала в щелку, и вот наконец увидев, что госпожа проснулась, осмелилась войти с письмом в руке.