Она внезапно замолчала, подумав, что осквернила воспоминания об общении с братом собственной трусостью. Из всех человеческих слабостей она больше всего презирала отсутствие храбрости и подлость сердца, от которых прямой путь ко лжи. И вот сама поступила постыдно! Потом пришла другая мысль: о ее поступке известно мистеру Торнтону, — и Маргарет спросила себя, как отнеслась бы к ситуации, окажись на его месте кто-нибудь другой, например тетушка Шоу, Эдит, отец, мистер Леннокс или даже Фредерик. Мысль о брате, хоть она и солгала ради его спасения, оказалась самой болезненной, поскольку во время встречи родственная любовь ожила и расцвела. И все же падение в глазах Фредерика никак не могло сравниться с унизительным стыдом, который она испытывала при одной лишь мысли о новой встрече с мистером Торнтоном, но в то же время желала ее. Маргарет стремилась преодолеть страх, хотела понять его отношение к ее поступку. Стоило ей вспомнить о давнем разговоре, когда она высокомерно отвергала торговлю, утверждая, что продавец часто выдает плохой товар за хороший, а покупатель в ответ преувеличивает свой материальный достаток, и ее бросало в краску. С видом спокойного презрения мистер Торнтон тогда в нескольких словах объяснил, что в сложном мире коммерции любые нечестные действия в конечном итоге приводят к поражению. Попытки оценивать обман с точки зрения сиюминутной выгоды в торговле так же недальновидны, как в жизни. Основываясь на собственной непогрешимой честности, Маргарет спросила, не думает ли он, что стремление купить подешевле, а продать подороже, доказывает отсутствие очевидной справедливости, тесно связанной с понятием правды: тогда она использовала эпитет «благородной», а отец исправил, предложив более высокое слово «христианской», и тем самым перехватил инициативу в споре. Ей оставалось сидеть молча, с легким чувством презрения в душе. Больше никакого презрения! Никаких рассуждений о благородстве! Отныне ее удел — унижение и позор в глазах мистера Торнтона. Но когда же удастся его увидеть? Сердце тревожно вздрагивало при каждом звуке дверного звонка, а когда успокаивалось, в душе возникало ощущение разочарования и печали. Отец не скрывал, что с нетерпением ждет друга и удивлен его долгим отсутствием. Во время последней беседы возникли важные темы, на развитие которых не хватило времени. Предполагалось, что в ближайший свободный вечер мистер Торнтон придет и дискуссия продолжится с той точки, на которой прервалась. Мистер Хейл с нетерпением ждал встречи, поскольку занятия с учениками, прерванные в последний, самый тяжелый период болезни жены, еще не возобновились, он располагал свободным временем. Важнейшее событие последних дней (самоубийство Бучера) всколыхнуло множество острых тем для размышления и обсуждения. Весь вечер мистер Хейл не находил себе места от беспокойства и без конца повторял: — Я ожидал увидеть мистера Торнтона. Наверное, посыльный вместе с книгой должен был передать и записку, но забыл. Может, сегодня пришло какое-нибудь известие? — Сейчас пойду и выясню, — не выдержала Маргарет, выслушав тираду в третий раз, с незначительными изменениями. — Подожди, кто-то звонит! Она послушно села на место и вновь склонилась над рукоделием. На лестнице раздались шаги, но всего лишь Диксон. Маргарет подняла голову, вздохнула и сказала себе, что, должно быть, рада. — Это Хиггинс, сэр. Хочет видеть вас или мисс Хейл. А может, сначала мисс Хейл, потом вас. Трудно сказать, сэр: он в странном состоянии. — Ему лучше подняться сюда, Диксон. Пусть увидит нас обоих и решит, с кем желает побеседовать. — Хорошо, сэр. Я-то точно не хочу его ни видеть, ни слышать. Вы бы только взглянули на его башмаки… Кухня — самое подходящее для него место, если вы понимаете, о чем я. — Полагаю, башмаки можно вытереть, — пожал плечами мистер Хейл. Диксон, что-то недовольно буркнув, удалилась, чтобы пригласить посетителя наверх, а когда тот с сомнением посмотрел на собственные ноги, присел на нижнюю ступеньку лестницы и без единого слова разулся, предже чем подняться в гостиную, немного смягчилась. — Добрый вечер, сэр! — прогудел Николас, входя в комнату и приглаживая волосы. — Если мисс Маргарет не возражает, я в носках: весь день ходил по городу, а на улицах не очень чисто. Поскольку Николас держался как-то очень непривычно — тихо и скромно, явно не решаясь сказать, ради чего пришел, Маргарет решила, что причиной столь разительных перемен стала усталость. Сочувствие мистера Хейла к любому проявлению сомнений или неуверенности, равно как к отсутствию должного самообладания, заставило прийти на помощь. — Мы как раз собираемся пить чай, мистер Хиггинс. Прошу вас присоединиться. Уверен, что, расхаживая по улицам в такой дождливый, мрачный день, вы изрядно устали. Маргарет, дорогая, не поторопишь ли с чаем? Поторопить Маргарет могла лишь одним способом: лично занявшись его приготовлением и тем самым обидев Диксон, после смерти любимой госпожи впавшей в состояние крайней ранимости. Однако Марта, как и все, кто соприкасался с Маргарет — в том числе и сама Диксон, — с радостью и готовностью бросалась выполнять любое ее желание. Расторопность молодой служанки и спокойное терпение госпожи заставили Диксон устыдиться. — Почему здесь, в Милтоне, вы с господином постоянно приглашаете в гостиную простолюдинов? В Хелстоне такие никогда не допускались дальше кухни, да и то кое-кому я давала понять, что для них и это — большая честь. Хиггинс почувствовал, что легче открыть душу одному слушателю, чем двоим. Едва Маргарет вышла из комнаты, он подошел к двери, убедился, что она закрыта, и подошел к мистеру Хейлу. — Господин, вы поймете, что сегодня я занимался нелегким делом, особенно если вспомните мои вчерашние рассуждения. Так вот, я искал работу. Заставил себя держать язык за зубами, кто бы что ни говорил, а еще — сначала думать, а уже потом отвечать. И все это ради того человека, понимаете? Хиггинс ткнул пальцем куда-то в пространство и уставился на мистера Хейла в ожидании. — Нет, не понимаю, — ответил тот, действительно не догадываясь, о каком таком «том человеке» идет речь. — Тот парень, что лежит там, — неопределенно пояснил Хиггинс. — Бедняга, который пошел и утопился! Вот уж не думал, что у него хватит сил лежать неподвижно, пока не захлебнется! Я имею в виду Бучера. — Да, теперь ясно, — подтвердил мистер Хейл. — Продолжайте… Итак, вы дали слово ничего не говорить в спешке… — Ради него. Точнее, не ради него самого, потому что ему теперь все безразлично, а ради его жены и детей. — Благослови вас Господь! — взволнованно воскликнул мистер Хейл, а когда немного успокоился, срывающимся голосом уточнил: — Что вы имеете в виду? Расскажите. — Я же говорил, — пояснил Хиггинс, несколько удивленный реакцией собеседника, — что ни за что не стал бы искать работу ради себя самого, но им же надо что-то есть! Я бы не позволил Бучеру так поступить, но ведь это я сбил его с привычной дороги. Значит, мне за него отвечать. Мистер Хейл схватил широкую ладонь обеими руками и молча благодарно пожал. Хиггинс выглядел смущенным и даже пристыженным. — Ну-ну, господин! Любой настоящий мужчина на моем месте поступил бы так же… и даже лучше, потому что я до сих пор работу не нашел и даже издали не увидел. После всего, что я наговорил Хамперу, даже если не думать об обязательстве, которое не подписал бы даже по такому случаю, он ни за что не примет меня на свою фабрику. Да и другие тоже. Я бесполезная черная овца. Дети умрут с голоду, если… если вы, священник, мне не поможете. — Помочь вам? Но как? Готов сделать все, что угодно, вот только не знаю, что именно. — Мисс, — Хиггинс показал на Маргарет, которая вошла и остановилась, прислушиваясь к разговору, — часто хвалила юг и тамошнюю жизнь. Не знаю, очень ли это далеко, но думаю отвезти их туда, где еда дешевая, жалованье хорошее, а люди — бедные и богатые, хозяева и рабочие — добрые и дружные. Вот если бы вы помогли найти работу там… Мне еще нет и сорока пяти — силы много. — Но какую же работу вы готовы исполнять? — Думаю, мог бы копать… Маргарет подошла ближе. — За всю вашу работу, со всем старанием и терпением, получите девять шиллингов в неделю. В крайнем случае десять. Продукты стоят почти столько же, сколько здесь. Можно еще завести небольшой огород… — Дети будут выращивать овощи, — мечтательно добавил Хиггинс. — Все равно Милтон мне опротивел, а я опротивел Милтону. — Вам нельзя переезжать на юг, — решительно возразила Маргарет. — Вы не сможете там жить. Придется работать на улице в любую погоду. Вас убьет ревматизм. Бесконечный, непривычный физический труд разрушит здоровье. Образ жизни и питание окажутся совсем не такими, к каким вы привыкли. — Не все определяется куском мяса, — обиделся Хиггинс. — Но если будете работать здесь, то за десять шиллингов сможете раз в день есть хорошее мясо, да еще и поддерживать бедных детей. Считаю себя обязанной предупредить обо всех сложностях, поскольку мои рассказы навели вас на эту мысль. Вы не сможете терпеть скуку и однообразие; даже не представляете, что это такое. Тоска разъест душу как ржавчина. Те, кто живет там с рождения, привыкли мокнуть в стоячей воде. Изо дня в день они не разгибаясь работают на мокрых серых полях от зари до зари. Тяжелый монотонный труд лишает разум жизни, однообразие притупляет воображение. Вечером, вернувшись домой, они даже не стремятся поговорить, обменяться мыслями и впечатлениями, пусть даже самыми примитивными! Усталость убивает любые желания, кроме потребности в еде и сне. Вам не удастся завести знакомства, а ведь в городе они необходимы как воздух, пусть даже и не самый чистый. Точно знаю, что человек вашего склада не сможет приспособиться к жизни среди крестьян. То, что они воспринимают как покой, станет для вас источником тоски и беспокойства. Умоляю, забудьте об этом, Николас. К тому же у вас попросту не хватит денег, чтобы перевезти всех на юг: билеты слишком дороги. — Я думал об этом. Если продать один дом и мебель из второго, то хватит. Должно быть, и на юге есть большие семьи — помоги им Бог! — заключил Хиггинс, убежденный скорее собственным изложением фактов, чем словами Маргарет. Идея, внезапно родившаяся в утомленном тревогой сознании, так же стремительно отступила. — Помоги им Бог! И на севере, и на юге свои трудности. Там есть постоянная работа, но жалованье годится лишь на то, чтобы не умереть с голоду, а здесь мы то гребем деньги двумя руками, то не получаем ни фартинга. Мир запутан так, что ни мне, ни другим его не понять. Надо что-то делать, чтобы распутать клубок, а что — неизвестно. Хозяева говорят одно, а все получается по-другому. Мистер Хейл сосредоточенно резал хлеб и мазал куски маслом. Маргарет радовалась молчанию, понимая, что сейчас Хиггинса лучше оставить наедине с собственными рассуждениями. Если бы отец — пусть даже очень мягко — высказался относительно неожиданного предложения гостя, тот почувствовал бы себя обязанным отстаивать собственную точку зрения. Пока Маргарет вела неспешный, ни к чему не обязывающий разговор, Хиггинс, едва замечая, что ест, успел основательно подкрепиться, отодвинул стул от стола, попытался вникнуть в смысл беседы, однако не смог и впал в сонное уныние. Неожиданно Маргарет обратилась к нему с вопросом, который обдумывала уже давно, однако не решалась произнести: — Хиггинс, а вы пробовали найти работу на фабрике Мальборо? — У Торнтона? — уточнил гость. — Да, я там был. — И что же он сказал? — Таких, как я, к хозяевам не пускают. Надзиратель велел катиться куда подальше. — Жаль, что не удалось встретиться с самим мистером Торнтоном, — заметил мистер Хейл. — Не факт, что он принял бы вас на работу, но уж точно обошелся бы без грубости. — Да я уже ко всему привык и не обращаю внимания на унижения: сам хорош, когда разозлюсь, — а вот то, что и там во мне не нуждаются, совсем не радует. — И все же вам надо встретиться с самим мистером Торнтоном, — повторила Маргарет, — попытаться его убедить взять вас. Понимаю, просить нелегко, и все же… Буду очень рада, если вы посетите его еще раз. — Боюсь, толку не будет, — тихо, так чтобы слышала лишь дочь, возразил мистер Хейл. — Наверное, лучше мне самому с ним поговорить. Маргарет все еще ждала ответа Хиггинса, и под прямым взглядом мягких темных глаз тот сдался и глубоко вздохнул. — Придется как-то унять гордость. Если бы дело касалось только меня, то предпочел бы голодать, а не просить об одолжении. Но вы необычная девушка, прошу прощения, и вам трудно отказать, так что завтра притворюсь паинькой и отправлюсь туда. Только не думаю, что он меня возьмет: этот человек скорее сгорит на костре, чем на шаг отступит от своих принципов. Делаю это ради вас, мисс Хейл, и впервые в жизни иду на поводу у женщины. Ни жена, ни даже Бесси ни разу не смогли меня уговорить. — Тем глубже моя благодарность, — с улыбкой сказала Маргарет, — хоть вы и лукавите: наверняка уступали и жене и дочери, — и в этом нет ничего зазорного: все мужчины уступают. — А что касается мистера Торнтона, — добавил мистер Хейл, — то я напишу записку, которая, по крайней мере, заставит его выслушать вас. — Благодарю, сэр, однако лучше уж как-нибудь сам. Вы не знаете подробностей конфликта, а вставать между хозяином и рабочим все равно что встревать между мужем и женой: никакой пользы, только вред. Завтра в шесть утра встану перед дверью и буду стоять до тех пор, пока не дождусь и не поговорю, а потом пойду мести улицы, если нищие не разобрали и эту работу. Так что не надейтесь, мисс: из камня молока не выдавишь. Желаю спокойной ночи. Большое вам спасибо. — Ботинки найдете возле кухонной печи: я отнесла их туда, чтобы высохли, — предупредила напоследок Маргарет. Хиггинс обернулся, посмотрел на нее в упор, провел ладонью по глазам, словно хотел снять усталость, и ушел. — Какой гордый человек! — воскликнул мистер Хейл с некоторой досадой, оттого что предложенное посредничество было отвергнуто. — Да, — согласилась Маргарет. — И очень благородный. — Забавно наблюдать, насколько уважительно он отзывается о тех особенностях характера мистера Торнтона, которые свойственны и ему самому. — Кажется, на севере люди сделаны из гранита. Правда, папа? — Боюсь, ни бедному Бучеру, ни его жене гранита не досталось. — Судя по разговорам, в их жилах течет ирландская кровь. Интересно, что произойдет завтра. Если Хиггинс и мистер Торнтон сумеют поговорить как мужчина с мужчиной — если первый забудет, что перед ним хозяин, и все объяснит так же, как объяснил нам, а второй выслушает сердцем, а не ухом фабриканта… — Наконец-то ты начинаешь судить мистера Торнтона по заслугам, — заметил отец, шутливо ущипнув дочь за ухо. Маргарет промолчала: сердце внезапно дрогнуло, — но подумала: «Будь я мужчиной, пошла бы к нему, заставила откровенно выразить осуждение, а в ответ сказала бы, что в полной мере его заслуживаю. Тяжело лишиться расположения и дружбы в тот момент, когда научилась понимать ценность человека. Как нежно он относился к матушке! Может, хотя бы ради ее памяти придет… тогда и удастся понять, насколько низко я пала в его глазах». Глава 38. Исполнение обещаний Медленно, гордо она поднялась, Хоть слезы блестели в глазах.