Думай что хочешь: на то твоя власть, — Молвы мне неведом страх. Шотландская баллада Торнтон не просто уличил Маргарет во лжи — хоть она и полагала, что только это обстоятельство изменило его отношение к ней, — но связал ложь с присутствием джентльмена. Невозможно забыть нежный, преданный взгляд, которым мисс Хейл одарила своего спутника: он выражал не только доверие, но и откровенную любовь. Воспоминание не давало покоя. Мучительная картина то и дело всплывала перед глазами, куда бы мистер Торнтон ни шел и что бы ни делал. Особенно неприятную, болезненную окраску встрече придавал поздний час, а также удаленное от дома, достаточно пустынное место. Благородная сторона души поначалу напоминала, что обстоятельства вполне могли оказаться случайными, невинными, оправданными, но, признав право мисс Хейл любить и быть любимой (разве имелись основания отрицать это право, разве она не отвергла его чувство решительно и бесповоротно?), следовало признать и право на дальнюю, затянувшуюся дольше обычного прогулку. Только вот как быть с ложью? Сказав неправду, Маргарет тем самым подтвердила сознание собственной неправоты и стремление скрыть оплошность, что совсем на нее не походило! Да, это следовало признать, хотя легче было бы считать ее недостойной особой. Источник отчаяния скрывался в неисцелимой страстной любви. Несмотря на все недостатки, Джон Торнтон считал мисс Хейл самой прелестной, самой привлекательной на свете. Что же тут поделаешь, если любовь заставила ее изменить себе, своей правдивой натуре? Запятнавшая светлый образ ложь послужила доказательством слепой любви к красивому — темноволосому, стройному, элегантному — мужчине, в то время как сам он суров, прост и грубо сложен. Подобными размышлениями Торнтон вогнал себя в состояние яростной, мучительной ревности. То и дело вспоминая, как нежно, преданно смотрела Маргарет на своего спутника, он думал, что за один такой взгляд готов положить к ее ногам всю свою жизнь. Как можно было убедить себя в том, что отважная попытка защитить его от толпы вызвана любовью? Теперь он знал, какой мягкой, чарующе нежной она могла быть. Тут же память услужливо подсказала ее ядовитые слова, хлестнувшие в ответ на пылкое признание: нет человека, ради которого она не совершила бы такого поступка в подобной ситуации. Итак, в ее представлении он ничем не отличался от распоясавшейся черни, а вот тот мужчина, тайный любовник, ни с кем не делил ее преданность: взгляды, слова, прикосновения, лживые утверждения принадлежали только ему. Торнтон сознавал, что еще ни разу в жизни не испытывал столь острого раздражения. Каждый, кто потревожил бы его сейчас вопросом — пусть даже по делу, — получил бы короткий резкий ответ, похожий на собачий лай. Мысль о собственной слабости унижала тем больнее, что он неизменно гордился умением в любой обстановке держать себя в руках, поэтому пришлось замкнуть жгучую ревность в жесткие рамки спокойной медлительности, хотя от этого стало еще хуже. Итак-то не слишком разговорчивый дома, теперь он постоянно молчал и целыми вечерами мерил шагами комнату. Если бы что-то подобное позволил себе кто-то другой, миссис Торнтон давно бы возмутилась, но в конце концов даже возлюбленный сын исчерпал ее терпение. — Может, все-таки остановишься и на минуту присядешь? Хочу кое-что тебе сказать, но пока не прекратишь ходить из угла в угол, не смогу выдавить ни слова. Джон немедленно сел на ближайший стул. — Хочу поговорить о Бетси. Она собирается уволиться. Говорит, что смерть жениха настолько ее потрясла, что все валится из рук. — Значит, надо поискать новую повариху. — Мужской взгляд на проблему. Дело не только в стряпне, а в том, что она знает все порядки в нашем доме. Так вот, она поведала мне кое-что о твоей подруге мисс Хейл. — Мисс Хейл мне не подруга: мой друг — мистер Хейл. — Рада слышать, потому что в противном случае слова Бетси тебя бы огорчили. — Так позволь же наконец их услышать, — попросил Джон с обычным для последних дней неестественным спокойствием. — Бетси сказала, что тем вечером, когда жених — не помню его имени, она всегда говорит просто «он»… — Леонардс. — Тем вечером, когда Леонардса в последний раз видели на станции — то есть на службе, — мисс Хейл прогуливалась там с молодым человеком, который, как считает Бетси, и убил ее жениха: то ли ударил, то ли столкнул. — Леонардс погиб не от удара. — Откуда ты знаешь? — удивилась миссис Торнтон. — Знаю, потому что судебный врач сказал, что покойный страдал тяжелым хроническим заболеванием, вызванным чрезмерным пристрастием к алкоголю. Состояние значительно ухудшилось после посещения пивной, так что причина не в падении. — Падение? Какое еще падение? — Он свалился с платформы — как раз об этом тебе и поведала Бетси. — Значит, его все-таки толкнули? — Полагаю, что так. — И кто же? — Поскольку по заключению экспертизы причин открывать дело не было, ничего не могу сказать. — Но мисс Хейл там была? Джон промолчал, и миссис Торнтон подозрительно уточнила: — С молодым человеком? Поскольку матушка ждала ответа, он медленно произнес: — Повторяю: ни следствия, ни дознания не было — врач не нашел к тому оснований. — Бетси говорит, что Дженнингс, бакалейщик из Крамптона, готов поклясться: в тот час мисс Хейл прогуливалась по станции в сопровождении молодого человека. — Не понимаю, к чему эта информация. Мисс Хейл вольна поступать так, как считает нужным. — Рада слышать это от тебя! — горячо призналась миссис Торнтон. — Информация действительно мало что значит, а для тебя — после всего, что произошло, — и вообще ничего, но поскульку я обещала миссис Хейл, что не оставлю ее дочь без наставления, если та совершит неблаговидный поступок, несомненно, выскажу ей свое мнение. — Не вижу в поступке мисс Хейл ничего предосудительного, — заметил Джон, поднявшись со стула, но не подошел к матери, а остановился возле камина, спиной к ней. — Вряд ли ты одобрил бы поведение Фанни, узнав, что вечером ее видели в безлюдном месте в обществе молодого человека. Я не говорю уже о моральной стороне — не забывай, ее мать еще не была похоронена. Ты хотел бы, чтобы бакалейщик узнал твою сестру в подобной ситуации? — Во-первых, свидетельство бакалейщика не играет никакой роли: мало ли что и когда он увидел. Во-вторых, разница между мисс Хейл и Фанни огромна. Вполне могу предположить, что мисс Хейл имела веские причины нарушить так называемые правила приличия. В то же время у Фанни таковых причин нет и быть не может: об этом заботимся все мы, — а мисс Хейл, как мне представляется, должна все делать сама. — Право, Джон, это странно слышать: можно подумать, мисс Хейл сделала недостаточно, чтобы раскрыть тебе глаза. Спровоцировала предложение своим дерзким поведением — несомненно, лишь для того, чтобы вызвать ревность другого поклонника. Теперь-то мне это понятно. Полагаю, ты тоже считаешь того молодого человека ее любовником, верно? Торнтон наконец повернулся к матери; лицо его выглядело серым и угрюмым. — Да, мама, я тоже так считаю. Казалось, эти слова дались ему с трудом, он опять отвернулся и закрыл лицо ладонью, словно от острой физической боли, — но прежде чем миссис Торнтон успела что-то сказать, резко заговорил: — Кто бы ни был тот человек, она его любит и может нуждаться в женском совете. Боюсь, на свете множество трудностей и искушений, о которых сам я ничего не знаю, да и не хочу знать. Поскольку ты всегда была — и остаешься — доброй и заботливой матерью, прошу: съезди к ней, добейся расположения и научи, как должно себя вести. Чувствую: происходит что-то неладное. Возможно, ее душу терзают какие-то ужасные страдания. — Ради бога, Джон! — воскликнула миссис Торнтон, теперь уже по-настоящему шокированная. — О чем ты? Что хочешь сказать? Что тебе известно? Сын не ответил, поэтому она продолжила: — Если не объяснишься, то я не знаю, что и думать. Ты не имеешь права выдвигать против нее подобные обвинения! — Нет, ты не так меня поняла, мама: против нее я не смог бы сказать ни слова. — Все равно! Ведь на что-то ты намекнул, а подобные недомолвки губят репутацию женщины! — Ее репутацию! Мама, какое тебе дело… — Джон обернулся и окинул мать горящим взглядом, но тут же успокоился и с достоинством продолжил: — Не произнесу больше ни слова помимо того, что сказал минуту назад. Это простая правда, и ты должна поверить — у меня есть основания полагать, что мисс Хейл переживает серьезные трудности, вызванные невинными, праведными отношениями. Зная характер Маргарет, я убежден в ее чистоте, а объяснять ничего не собираюсь. Никогда не произноси о ней ничего более осуждающего, чем то, что молодая леди нуждается в благожелательном совете опытной, доброй и великодушной наставницы. Не забывай, что ты обещала миссис Хейл в случае необходимости исполнить эту роль. — Нет! — твердо возразила миссис Торнтон. — Счастлива сообщить, что не обещала ни доброты, ни великодушия, поскольку уже тогда понимала, что не смогу проявить подобных качеств в отношении этой самоуверенной и независимой особы. Но проявить внимание, достойное собственной дочери, как и обещала, собираюсь: поговорю с ней так, как поговорила бы с Фанни, если бы узнала, что та разгуливала с молодым человеком в темноте на какой-то безлюдной станции. Упомяну только о тех обстоятельствах, которые действительно известны, без малейшего намека на «серьезные основания», которые ты так и не пожелал раскрыть. Таким образом я сдержу данное миссис Хейл слово и исполню свой долг. — Она этого не вынесет! — страстно воскликнул Джон. — Никуда не денется, если начать беседу с имени покойной матери. — Достаточно! — перебил сын. — Больше ничего не говори. Не могу об этом думать. Как бы ты ни обратилась к мисс Хейл, это все равно будет лучше, чем оставить ее наедине с проблемами. О, этот взгляд, полный любви! Торнтон быстрым шагом покинул гостиную и по пути в свою комнату пробормотал сквозь зубы: — И проклятая ложь, раскрывшая постыдную тайну, недостойную света! О, Маргарет, Маргарет! Как жестоко ты поступила! Почему не смогла полюбить меня? Пусть я неотесан и груб, но никогда не заставил бы тебя лгать! Чем дольше миссис Торнтон обдумывала мольбу сына милостиво отнестись к неосторожному поведению мисс Хейл, тем строже ее судила. Мысль об отповеди под предлогом исполнения долга доставляла хищное удовольствие. Она предвкушала, как устоит против обаяния, которым, как известно, Маргарет умело пользовалась. Блестящие черные волосы, гладкая чистая кожа, лучистые глаза — ничто не заставит сдержать сурового упрека, который миссис Торнтон сочиняла едва ли не полночи. — Мисс Хейл дома? Она знала, что дома, потому что видела ее возле окна. Прежде чем Марта успела ответить, миссис Торнтон вошла в крошечный холл. Маргарет сидела в одиночестве за письмом к Эдит, в котором повествовала о последних днях матушки. Занятие настроило ее на грустный лад, так что, когда объявили о визите миссис Торнтон, пришлось спешно смахнуть слезы. Мисс Хейл встретила гостью настолько радушно и благородно, что та растерялась и не смогла произнести заготовленную речь, в отстутствие адресата представлявшуюся пусть и резкой, но праведной. Низкий красивый голос сегодня звучал мягче, чем обычно, а манеры казались более сердечными, поскольку душа наполнилась благодарностью за сочувствие в горе и великодушный визит. Маргарет старалась найти интересные темы: похвалила Марту — служанку, рекомендованную миссис Торнтон; рассказала, что попросила Эдит прислать ноты греческой арии, заинтересовавшей мисс Торнтон. Гостья окончательно смутилась и растерялась. Среди лепестков роз отточенный дамасский клинок казался абсолютно неуместным. Пытаясь заставить себя исполнить долг, достойная леди молчала, но наконец все-таки подстегнула волю случайно промелькнувшим подозрением: что, если вся эта сладость направлена на умиротворение; что, если связь с возлюбленным каким-то образом развалилась и мисс Хейл решила привлечь отвергнутого поклонника? Бедная Маргарет! Во враждебном подозрении заключалось так много правды! Миссис Торнтон доводилась матушкой человеку, чье расположение она высоко ценила и боялась потерять. Мысль эта таилась в укромном уголке сознания и незаметно усиливала естественное желание любезно встретить особу, проявившую доброту и не поскупившуюся на визит соболезнования. Миссис Торнтон поднялась, намереваясь уйти, но все же напоследок решила высказать главное — то, ради чего приехала, — и, откашлявшись, начала: — Мисс Хейл, мне предстоит исполнить долг. Я обещала вашей бедной матушке, что, пока пребываю в здравом рассудке, не позволю вам поступать неправильно или… неосторожно без должной оценки поведения — во всяком случае, без совета, который вы вольны принять или отвергнуть. Маргарет покраснела, словно и правда совершила преступление, и в ужасе посмотрела на миссис Торнтон, решив, что леди собирается говорить о лжи… что мистер Торнтон прислал ее, чтобы объяснить опасность быть уличенной в суде! И хотя сердце дрогнуло оттого, что он не захотел приехать сам, чувство вины заставило терпеливо и покорно выслушать все обвинения на этот счет. Миссис Торнтон продолжила: — Сначала, услышав от одной из служанок, что вас видели гуляющей в сопровождении джентльмена далеко от дома — на станции Аутвуд, — да еще в сумерках, я не поверила собственным ушам, но с сожалением сообщаю, что сын подтвердил неприглядную историю. Поступок по меньшей мере легкомысленный. Многие молодые леди разрушили свою репутацию… Глаза Маргарет сверкнули гневом. Новая идея показалсь невыносимо оскорбительной. Если бы миссис Торнтон заговорила о лжи, пришлось бы унизиться и признать собственную вину — ничего не поделаешь: что было, то было, — но на основе слухов, устами постороннего человека комментировать поведение и рассуждать о репутации! Нет, это уж слишком! Она не ответит, не произнесет ни единого слова!