Глава 39. Рождение дружбы Прощай, все кончено. Забудь навек! И все же рад — всем сердцем рад: Отныне я свободный человек. Дрейтон М. Оставив миссис Торнтон, Маргарет спряталась в своей комнате и по привычке принялась ходить из угла в угол, но вспомнив, что каждый звук разносится по дому, опустилась на стул и неподвижно просидела до тех пор, пока не услышала, как Диксон проводила посетительницу. Еще раз прокрутив в голове весь недавний разговор: реплику за репликой, — наконец поднялась и меланхолично заключила, обращаясь к самой себе: «Почему ее слова должны меня трогать, если все мотивы, которые она мне припысывает, несправедливы? С какой, однако, легкостью эта женщина поверила в мою виновность, даже будто с готовностью… Но, слава богу, она не знает главного: он не сказал». Маргарет подняла голову, проникнувшись проявленной мистером Торнтоном деликатностью, но тут же судорожно сжала руки при новой мысли: «О боже! Должно быть, и он принял Фредерика за моего любовника. Теперь все понятно: мистер Торнтон не просто знает о лжи, но считает, что я поощряю другого поклонника, и за это презирает. И как теперь быть?» Она не понимала, почему его отношение к ней для нее так важно, и чувствовала себя очень несчастной! Каким тяжелым оказался прошедший год! Из детства она сразу попала в старость, минуя юность, молодость и зрелую женственность. Надежды закрылись раз и навсегда, в том числе и на замужество. Как она устала от постоянной необходимости держаться, быть сильной, но приходится терпеть — ради отца, потому что так велит дочерний долг. Если потребуется, она готова даже противостоять несправедливым подозрениям и обвинениям миссис Торнтон, но сознавать, насколько ошибается ее сын, было тяжело, и она ничего не могла с собой поделать. Может, махнуть на все рукой, уступить слабости… Ну уж нет! Маргарет словно стряхнула оцепенение и энергично вскочила. «Не стану… не стану думать о грустном! Зачем копаться в собственных чувствах? Все это уже бесполезно. Когда-нибудь, если доживу до старости, сяду в кресло перед камином и начну себя жалеть, представляя ту жизнь, которая могла бы случиться». Говоря это самой себе, Маргарет торопливо одевалась, собираясь выйти из дома, и время от времени нетерпеливым движением смахивала слезы, не желавшие считаться с твердым намерением сохранить несокрушимое спокойствие. Наверняка множество женщин ошибаются точно так же, как она, и слишком поздно понимают свою оплошность. Как стыдно за то высокомерие, даже грубость, с какой она разговаривала с мистером Торнтоном в тот ужасный день! Но тогда она этого не понимала. Маргарет сознавала, что, конечно, уже не сможет вести себя так же гордо, зная, какого он о ней мнения, но сдаваться не собиралась, решив держаться очень спокойно, достойно, а говорить как можно меньше. Впрочем, скорее всего это не понадобится — он явно ее избегает. Маргарет вышла из дома и быстрым шагом направилась к городской окраине, пытаясь заглушить физической нагрузуой обуревавшие ее чувства, а когда вернулась, встретила на крыльце отца. — Вот молодец! — обрадовался мистер Хейл. — Хорошо, что догадалась навестить миссис Бучер. Я и сам собирался зайти к ней, но не рассчитал время. — Нет, папа, я там не была, — покраснела Маргарет, — но после обеда, когда ты приляжешь отдохнуть, обязательно схожу. Маргарет исполнила обещание и обнаружила, что миссис Бучер стало намного хуже. Хорошо, что благодаря соседям дети были сыты и ухожены, а кое-кого они и приютили на время. В обеденный час пришла Мэри Хиггинс и забрала трех оставшихся с матерью малышей, а вскоре после этого Николас сходил за доктором, но тот пока не приезжал. Маргарет собиралась дождаться врача, а пока решила зайти к Хиггинсам и узнать, удалось ли Николасу увидеться с мистером Торнтоном. Хозяина она застала в окружении детишек Бучеров. Он сосредоточенно крутил на столе монетку, та долго вращалась, чем всех веселила, и Маргарет подумала, что интерес к простой забаве — хороший признак. Тут монетка упала, и маленький Джонни заплакал. Тогда Маргарет взяла ребенка на руки и, чтобы отвлечь, поднесла к его ушку часы. Услышав тиканье, малыш успокоился, и она спросила Николаса, встретился ли он с мистером Торнтоном. Выражение лица Хиггинса мгновенно изменилось. — Да, встретился: насмотрелся и наслушался на сто лет вперед. — Значит, он вам отказал… — печально заключила Маргарет. — Конечно, да это и с самого начала было ясно. Бесполезно ждать от хозяев милости. Вы здесь чужая и не знаете их так, как знаю я. — Простите, он что, рассердился? Неужели был так же груб, как Хампер? — О нет, напротив: проявил чрезмерную вежливость! — мрачно усмехнулся Николас и снова запустил монетку — на сей раз чтобы скрыть обуревавшие его чувства. — Но вы не переживайте, я всего лишь остался там же, где и был. Завтра снова отправлюсь на поиски. Ну а ему высказал все, что думал: объяснил, что не ценю его так высоко, чтобы прийти во второй раз, но так поступить посоветовали вы, а отказать вам я не мог. — То есть вы сказали, что это я вас послала? — Нет, имени, кажется, не называл, просто сказал, что женщина, которая в него верит, посоветовала мне поискать в его сердце каплю доброты. — А он? — взволнованно уточнила Маргарет. — Велел передать, чтобы вы занимались своими делами. Смотрите, ребята, как долго крутится! Это самые вежливые слова, которые он для меня нашел. Но ничего, я ко всему привык, и скорее сотру башмаками камни мостовой, чем позволю этим малышам голодать. Маргарет опустила непоседливого Джонни на стол. — Сожалею, что убедила вас обратиться к мистеру Торнтону, и, признаюсь, крайне разочарована. Их внимание привлекло легкое движение возле двери. Оба быстро обернулись и увидели мистера Торнтона собственной персоной: на лице предмета их обсуждения застыло выражение некоего недоумения и удивления. Подчиняясь порыву, Маргарет молча прошла мимо, низко поклонившись, чтобы скрыть внезапную бледность, и удалилась. Сам Торнтон ответил столь же низким поклоном и закрыл за ней дверь. Направляясь к соседнему дому, она услышала за спиной характерный стук, и этот звук увенчал унижение. Мистер Торнтон тоже остался крайне недоволен встречей. В сердце действительно присутствовал нежный уголок — «капля доброты», по выражению Хиггинса, — хотя гордость заставляла скрывать то, что сам он считал недостойной слабостью, и ревностно оберегать святая святых от любого вторжения. Однако в той же мере, в какой суровый фабрикант избегал любого проявления доброты, он стремился к широкому признанию собственной справедливости. Разве можно назвать справедливым презрительный разговор с человеком, который пять часов топтался на месте, терпеливо дожидаясь встречи? То, что рабочий и сам не лез за словом в карман, Торнтона ничуть не беспокоило: скорее, наоборот, даже нравилось — во всяком случае, они друг друга стоили, — а вот долгое упорное ожидание оказалось серьезным аргументом. Кроме того, он нашел возможность оторвать час-другой от напряженной работы, чтобы проверить достоверность рассказанной Хиггинсом истории, да и выяснить заодно подробности о его жизни. При всем изначальном скепсисе пришлось признать, что проситель сообщил чистую правду. Убеждение проникло в сердце и тронуло глубоко спрятанную нежную струну; терпение этого человека, немудреная щедрость его побуждений (Торнтон узнал о ссоре между Хиггинсом и Бучером) заставили забыть о соображениях справедливости и подчиниться инстинкту высшего порядка. Он пришел сообщить Хиггинсу, что готов принять его на работу, и неожиданно обнаружил в его доме мисс Хейл. Ее присутствие рассердило его куда больше, чем услышанное ненароком: стало ясно, что это она отправила к нему Хиггинса, и не хотелось признавать, что именно мысль о мисс Хейл послужила мотивом справедливого поступка. — Значит, эту леди ты имел в виду? — в негодовании воскликнул Торнтон. — Мог бы и по имени назвать. — И тогда, возможно, вы отозвались бы о ней более вежливо. — Разумеется, ты передал мисс Хейл мои слова. — Конечно передал. Во всяком случае, думаю, что передал. И добавил, чтобы она больше не вмешивалась в ваши дела. — Чьи это дети — твои? — решил сменить тему Торнтон, хотя уже успел узнать все, что можно. — Чужие, но в то же время мои. — Те самые, о которых ты говорил утром? — И вы заметили, сэр, что это может быть как правдой, так и неправдой, хотя история кажется маловероятной. Видите, я ничего не забыл, — с плохо скрытой обидой ответил Хиггинс. Торнтон немного помолчал, а затем произнес: — Я тоже все помню, а теперь еще и понимаю, что говорил о детях совсем не так, как следовало, потому что не поверил тебе. Признаюсь: несколько странно, что ты заботишься о детях человека, который так поступил с тобой. Но, как выяснилось, ты сказал правду, так что прощу прощения. Хиггинс не обернулся и не ответил немедленно, но когда заговорил, голос зазвучал мягче, хотя слова оказались не самыми приятными. — Не ваше дело, что произошло между Бучером и мной. Теперь он мертв, а я глубоко сожалею. Этого достаточно. — Верно. А теперь скажи: ты по-прежнему хочешь у меня работать? Я пришел сказать, что готов тебя взять. Упрямство Хиггинса дрогнуло, но устояло. Он молчал, но и Торнтон не собирался предлагать дважды. Посмотрев на детей, Николас вздохнул и наконец сдался. — Помнится, вы назвали меня нахальным смутьяном, и в некотором роде это правда: бывало я позволял себе и выпить и подебоширить. Ну а я говорил, что вы тиран, бульдог и жестокий угнетатель. Все так. Но как по-вашему, сэр, ради сирот мы сможем поладить? — Я вовсе не предлагал поладить, — не удержался от смеха Торнтон. — Однако в твоем неприглядном изложении присутствует определенный положительный момент: ни один из нас уже не сможет относиться к другому хуже, чем сейчас. — Это правда, — задумчиво согласился Хиггинс. — С тех пор как вас увидел, я все думал, как хорошо, что вы меня не взяли: в жизни не встречал человека более неприятного, — но, возможно, суждение оказалось поспешным. А работа есть работа, поэтому, сэр, я приду. Больше того, благодарю вас и считаю себя глубоко обязанным. Хиггинс неожиданно обернулся и, впервые прямо посмотрев на собеседника, неловко протянул руку. — А я признателен тебе, — заключил Торнтон, крепко пожимая ему руку и возвращаясь к деловому тону. — Приходи точно к началу смены: на моей фабрике опоздания не допускаются, штрафы соблюдаются строго. А главное, помни: после первого же проступка уволю немедленно. Теперь положение тебе известно. — Помнится, вы говорили о моей мудрости. Пожалуй, возьму ее с собой. Или вас больше устроит сообразительность? — Сообразительность потребуется, чтобы заниматься своими делами и не лезть в мои. — Здесь важно понять, где заканчиваются одни и начинаются другие. — Твои пока еще не начались, а мои крепко стоят на ногах. Доброго дня. Подходя к дому миссис Бучер, Торнтон увидел, как оттуда вышла Маргарет. Она его не заметила, и он несколько ярдов шел следом, восхищаясь легкой изящной походкой и высокой стройной фигурой. Внезапно на него нахлынула волна ревности. Захотелось остановить ее и выяснить, как она поведет себя теперь, когда узнает, что ему известно о других отношениях. Хотелось рассказать также — правда, этого желания Торнтон стыдился, — что оправдал ее надежды и исправил совершенную утром ошибку. Чтобы не передумать, он ускорил шаг, догнал ее и окликнул. Маргарет вздрогнула от неожиданности. — Позвольте сообщить, мисс Хейл, во избежание очередного разочарования, что принял Хиггинса на работу. — Рада слышать, — отозвалась она холодно. — Он сказал, что передал вам мои слова… — О том, что женщинам не стоит совать нос куда не следует? Конечно. Вы имели полное право выразить собственное мнение, тем более что оно совершенно справделиво. Однако, — добавила Маргарет уже гораздо эмоциональнее, — Хиггинс не передал вам всей правды. Слово «правда» напомнило ей о собственной лжи, и она смущенно умолкла. Поначалу Торнтон не понял почему, но потом вспомнил, что и сам не признался, что был в тот вечер на станции, и тут же изменил тон разговора: — «Всей правды»! Да кто сейчас говорит чистую правду? Начинаю терять надежду. Мисс Хейл, не желаете ли объясниться? Вы не можете не догадываться, о чем я думаю. Маргарет молчала, раздумывая, как все объяснить, не навредив Фредерику, и Торнтон не выдержал: — Нет, не смею продолжать расспросы, чтобы не вводить в искушение. Поверьте: ваша тайна в полной безопасности, — но позвольте заметить, что подобная неосторожность крайне опасна. Говорю исключительно как друг вашего отца. Все иные мысли и надежды погибли. Я абсолютно беспристрастен. — Мне это известно, — как можно равнодушнее проговорила Маргарет, хотя далось ей это непросто. — Сознаю, в каком образе предстаю перед вами, но тайна не моя и любое объяснение нанесет серьезный вред другому человеку. — Не имею ни малейшего желания вникать в чужие секреты! — вспыхнул Торнтон. — А заинтересованность в ваших действиях, готов поклясться, носит исключительно дружеский характер. То, что когда-то вас так разгневало, кануло в прошлое, поверьте. — Да, я верю, — спокойно ответила Маргарет, постаравшись не показать, как расстроена. — В таком случае не вижу повода продолжать совместный путь. Надеялся, что вам есть что сказать, но теперь вижу, что мы друг для друга — ничто. Если вы вполне убеждены, что нелепая страсть с моей стороны абсолютно угасла, то желаю удачного дня.