— Респектабельная забастовка! — воскликнул мистер Белл. — Можно подумать, вера в Тора далеко вас завела! Маргарет не столько видела, сколько чувствовала, как огорчают мистера Торнтона постоянные попытки обратить в шутку тему, которую сам он считал крайне серьезной, поэтому попыталась увести разговор в более безопасную сторону. Какой смысл обсуждать вопрос, который одному из собеседников кажется далеким и абстрактным, в то время как другой принимает его слишком близко к сердцу? — Эдит пишет, что на Корфу цветной ситец лучше и дешевле, чем в Лондоне, — подумав, нашла способ сменить тему Маргарет. — Неужели? — отозвался отец. — Полагаю, это одно из свойственных твоей кузине преувеличений. Ты уверена, дочка? — Уверена, что она это написала, папа. — В таком случае я уверен в факте. Дорогая Маргарет, я настолько высоко ценю твою искренность, что в моем понимании она гарантирует достойный характер кузины. Никогда не поверю, что твоя близкая родственница способна на преувеличения. — Неужели мисс Хейл безусловно привержена правде? — с горечью спросил Торнтон, а услышав собственные слова, тут же отчаянно о них пожалел. Кто он такой, чтобы считать себя вправе ранить ее колкостями? Как же нехорошо он сегодня держится! Сначала рассердился из-за долгого сидения в кабинете, потом услышал из ее уст мужское имя, решил, что речь идет о поклоннике, и окончательно вышел из себя. Только что разгневался из-за того, что не смог легко и изящно отразить шутливые нападки гостя, пытавшегося весело скоротать вечер. Должно быть, мистер Хейл давно и хорошо знает беззаботную манеру старого друга. А теперь вот осмелился нагрубить и самой Маргарет! Она не встала и не вышла из комнаты, как делала прежде, когда не желала слушать его несдержанные речи, а осталась сидеть неподвижно, лишь взглянула с грустным удивлением ребенка, получившего неожиданный выговор, потом опустила голову, молча склонилась над рукоделием и больше не произнесла ни слова. Однако Торнтон постоянно на нее смотрел и не мог не заметить, как она то и дело вздрагивала от неведомого холода, и чувствовал себя при этом как строгий родитель, только что отчитавший дочь за какой-то проступок, но тут же раскаявшийся в собственной несдержанности: отвечал на вопросы коротко и резко; держался неловко и сердито; не мог отличить шутливое замечание от серьезного; ждал хотя бы одного слова, одного взгляда, чтобы в униженном раскаянии пасть к ее ногам. Маргарет же ни разу не посмотрела в его сторону и не произнесла ни единого слова. Тонкие нежные пальчики порхали над рукоделием так легко и уверенно, словно она всю жизнь только и делала, что вышивала. Торнтон подумал, что если бы в сердце мисс Хейл таилась хоть капля чувства, она бы ощутила страстный призыв и на миг подняла глаза, чтобы прочитать запоздалое сожаление. Перед уходом он уже был готов толкнуть ее, чтобы открытой грубостью заслужить привилегию столь же открытого раскаяния. Хорошо, что вечер закончился долгим возвращением домой. В результате быстрой ходьбы родилось твердое решение как можно реже встречаться с мисс Хейл, ибо прекрасное печальное лицо и нежный, подобный легкому ветру голос мгновенно лишали душевного равновесия. Да, теперь он знал, что такое любовь: острая боль, огненный вихрь, в пламени которого он боролся, пытаясь уцелеть, — но сквозь бурю лежал путь к спокойствию среднего возраста, тем более щедрого и человечного, чем безжалостнее терзала страсть. Как только мистер Торнтон внезапно покинул гостиную, Маргарет встала со своего места и принялась молча складывать рукоделие. Пяльцы показались странно тяжелыми. Черты лица заострились, вокруг глаз залегли глубокие тени. Выглядела она так, как будто провела тяжелый день и очень устала. Напоследок профессор не удержался и пробормотал не слишком лестное замечание в адрес мистера Торнтона: — Никогда не видел человека, до такой степени испорченного успехом. Не терпит ни единого слова возражения, не понимает шуток, все сказанное воспринимает как попытку посягнуть на его величие. Прежде он вел себя просто и открыто, оскорбить его было невозможно, потому что в нем не было тщеславия. — Он и сейчас не тщеславен, — отчетливо возразила Маргарет, повернувшись от стола. — Сегодня мистер Торнтон действительно вел себя необычно. Должно быть, еще до прихода к нам что-то вывело его из равновесия. Мистер Белл пристально взглянул на нее поверх очков, но Маргарет как будто ничего не заметила. Стоило ей выйти из комнаты, он неожиданно обратился к другу с вопросом: — Хейл! Вам никогда не приходило в голову, что ваша дочь и Торнтон питают друг к другу нежные чувства? Предположение вызвало сначала удивление, а потом волнение. — Нет, как-то не приходило… Уверен, что вы ошибаетесь. Но даже если что-то и есть, то исключительно со стороны мистера Торнтона. Бедняга! Надеюсь, он не думает о Маргарет всерьез, — ведь она непременно его отвергнет. — Пусть я убежденный холостяк и умудрялся до сих пор жить без бурных любовных романов, так что мое мнение можно не принимать во внимание, но все же замечу, что сегодня вечером Маргарет продемонстрировала все симптомы уязвленного сердца. — И снова ошибаетесь, — возразил мистер Хейл. — В общении с мистером Торнтоном она едва ли не грубит. Уверен, что Маргарет о нем даже не думает. — За нее думает сердце. Я же всего лишь высказал предположение — возможно, действительно ошибочное. Прав я или не прав, но очень хочу спать, а потому, потревожив ваш отдых несвоевременными фантазиями (вижу, что вы не на шутку разволновались), удаляюсь, чтобы и вы могли спокойно уснуть. Мистер Хейл хоть и решил не волноваться из-за нелепой идеи, всю ночь пролежал без сна, убеждая себя о ней не думать. Профессор Белл уехал на следующий день, предварительно напомнив Маргарет, что статус крестного отца Фредерика дает ему право заботиться о ней и помогать в любых ситуациях, а мистеру Хейлу сказал: — Ваша дочь глубоко запала мне в сердце. Берегите это драгоценное создание, слишком изысканное для суетного Милтона и достойное лишь глубокомысленного Оксфорда. Я говорю о городе, а не о мужчинах. Пока я не вижу для нее подходящей пары, но как только найду, сразу пришлю этого молодого человека к вашей прекрасной леди — как в сказках «Тысячи и одной ночи» джинн отправил принца Каралмазана к принцессе Будур. — Умоляю вас этого не делать: вспомните об ужасных последствиях. К тому же я не смогу обойтись без дочери. — Что же, пожалуй, верно: пусть лет через десять нянчит двух немощных стариков. Серьезно, Хейл! Вам обоим надо уехать из Милтона. Несмотря на мои прежние рекомендации, этот город совершенно вам не подходит. Если решитесь на переезд, я проглочу все сомнения и поселюсь в колледже, а вы с Маргарет сможете занять мой дом. Станете светским викарием и избавите меня от многих хлопот. Днем Маргарет будет заниматься хозяйством в духе деревенской леди Баунтифул[7], а вечерами читать нам вслух, пока не задремлем. Лично меня такая жизнь вполне бы устроила. Что скажете? — Ни за что! — твердо возразил мистер Хейл. — Я сам сделал свой выбор и оплатил его страданиями. Останусь здесь до конца своих дней, чтобы лечь в могилу рядом с женой. — Не собираюсь отказываться от своего плана, но больше не буду вас тревожить. Где же наша жемчужина? Идите сюда, Маргарет, и поцелуйте на прощание старого дядюшку. Не забывайте, что у вас есть верный друг, всегда готовый помочь в меру сил. Вы — мое дитя, Маргарет. Помните об этом, и да благословит вас Господь! Мистер и мисс Хейл вернулись к прежней тихой, монотонной жизни. Уже не было больной жены и матери, чтобы заботиться, тревожиться и надеяться. Даже Хиггинсы, так долго привлекавшие пристальное внимание, внезапно выпали из круга непосредственных интересов. Дети Бучера, после смерти матери оставшиеся круглыми сиротами, отныне перешли на попечение Мэри Хиггинс, и время от времени Маргарет их навещала. Две семьи поселились в одном доме. Старшие дети пошли в школу, а за младшими, пока Мэри работала, следила добрая соседка, чей здравый смысл удивил Маргарет в день смерти Джона Бучера. Разумеется, за помощь ей платили. В неустанной заботе об осиротевших детях Николас неожиданно проявил трезвость суждений и ясность мысли, ничем не напоминавшие прежние эксцентричные поступки. Он так много работал, что зимой Маргарет редко его видела, а когда заставала дома, тот с недовольством воспринимал любое напоминание об отце детей, которых так искренне и великодушно принял. О мистере Торнтоне Хиггинс говорил с трудом. — Признаться, хозяин меня озадачивает. В нем как будто живут два человека. Один — тот, которого я давно знаю, — деспот с головы до ног, а во втором нет ни унции выскомерия. Как эти двое сосуществуют в одном теле, непонятно, но я не сдамся. Сейчас он часто сюда приходит, вот почему я увидел человека, а не фабриканта. Догадываюсь, что удивляю его ничуть не меньше, чем он меня. Сидит, слушает и смотрит, как будто я диковинный зверь, привезенный из далекой страны. Только меня не испугаешь: он видит, что в своем доме я ничего не боюсь, — так что говорю порой такое, что ему полезно услышать, пока еще молод. — Разве он вам не отвечает? — спросил мистер Хейл. — Не могу сказать, что преимущество целиком на его стороне. Я тоже кое-чему его научил. Порой вдруг говорит что-нибудь резкое, на первый взгляд неприятное, но потом, когда подумаешь, понимаешь, что так оно и есть. Обещал прийти сегодня, чтобы позаниматься с детьми. Ему не нравится, как их учат, хочет сам попробовать. — И что же они?.. — начал было мистер Хейл, но Маргарет тронула за руку и показала на часы: — Уже почти семь. Темнеет рано. Пойдем, папа. Она с трудом дышала, пока они не отошли на почтительное расстояние от дома, а немного успокоившись, пожалела о том, что поспешила. Сейчас они очень редко встречались с мистером Торнтоном. Если он собирался навестить Хиггинса, в память о старой дружбе можно было бы его дождаться. Да, он приходил теперь очень редко, да и то лишь с сухой холодной целью: изучать классическую литературу. Мистер Хейл болезненно воспринял внезапное охлаждение молодого друга к наследию Древней Греции, которое еще недавно вызывало живой интерес. Все чаще в последний момент от мистера Торнтона приходила торопливая записка с сообщением, что очень занят и вынужден пропустить урок. Хоть появились и другие ученики, ни один из них так и не смог занять в сердце наставника место первого, самого умного и самого любимого питомца. Мистер Хейл тяжело переживал внезапный разрыв столь дорогой его сердцу дружбы и часто сидел без дела, погрузившись в грустные размышления и напрасно пытаясь постичь причину горьких изменений. Однажды, когда Маргарет, как обычно, устроилась возле отца с рукоделием в руках, тот испугал ее неожиданным вопросом: — Тебе никогда не казалось, что мистер Торнтон к тебе неравнодушен? Слова эти дались мистеру Хейлу нелегко: он даже слегка покраснел от смущения, — но слова старого друга не выходили из головы, а неопределенность тяготила. Маргарет ответила не сразу, однако низко склоненная голова подсказала ему правду. — Да, возможно… О, папа! Я должна была тебе сказать! Она выронила рукоделие и закрыла лицо ладонями. — Нет, милая. Не думай, что я чрезмерно любопытен. Уверен, ты поделилась бы со мной, если бы ощутила способность ответить на его чувство. Мистер Торнтон говорил с тобой об этом? Молчание затянулось, а потом прозвучало едва слышное «да». — И ты ему отказала? И опять она долго молчала, прежде чем после долгого печального вздоха беспомощно подтвердить предположение отца. Не успел мистер Хейл хоть что-то сказать, Маргарет подняла пунцовое от смущения лицо и, глядя ему в глаза, призналась: — Ну вот, папа, теперь ты все знаешь, а я больше ничего сказать не могу. Вся эта история причиняет мне острую боль. Слова и поступки, с ней связанные, кажутся настолько горькими, что даже думать о них невыносимо тяжело. Ах, папа, из-за меня ты потерял замечательного друга, но я ничего не могла с собой поделать. Прости, прости! Мне очень жаль. Она села на пол и склонила голову отцу на колени. — Мне тоже жаль, дорогая. Это предположение высказал мистер Белл, чем очень меня поразил… — Мистер Белл заметил? — Скорее догадался, но ему показалось, что ты… Как бы точнее выразиться? Что ты настроена по отношению к мистеру Торнтону не самым неприязненным образом. Я сказал, что это не так, что у него разыгралось воображение, что слишком хорошо знаю твои настоящие чувства, чтобы предположить, что мистер Торнтон способен привлечь тебя подобным образом. Несколько минут оба сидели неподвижно, а когда мистер Хейл провел пальцем по щеке дочери, то с изумлением обнаружил слезы. Маргарет тут же вскочила, выдавила улыбку и с наигранной жизнерадостностью заговорила о Ленноксах. Стремление сменить тему оказалось настолько очевидным, что мистер Хейл не осмелился вернуть беседу в прежнее русло. — Завтра… да, завтра они вернутся на Харли-стрит. Ну не здорово ли? Интересно, какую из комнат превратят в детскую? Тетушка Шоу будет рада увидеть внука. Только представь: Эдит теперь мама! А капитан Леннокс… Ума не приложу, чем он займется после увольнения! — Вот что я скажу, — стремясь поддержать показное воодушевление, заговорил мистер Хейл. — Думаю, что найду силы отпустить тебя на пару недель в Лондон, чтобы повидаться с путешественниками. Из получасового разговора с мистером Генри Ленноксом ты узнаешь о Фредерике больше, чем из дюжины писем, так что приятное совместится с полезным. — Нет, папа, ты без меня не обойдешься. А главное, я не хочу никуда ехать. — Немного помолчав, Маргарет добавила: — А в отношении Фредерика начинаю терять надежду. Мистер Леннокс старается как можно меньше нас расстраивать, однако уже ясно, что и сам начинает понимать: прошло слишком много времени и разыскать свидетелей практически невозможно. Да, этот мыльный пузырь выглядел очень красивым, но лопнул точно так же, как многие другие. Утешимся тем, что наш дорогой Фредерик счастлив. Нам же остается одно: заботиться друг о друге. Поэтому, папа, не обижай меня пустыми заверениями, что справишься здесь один. Уверяю: ничего у тебя не получится. И все же идея перемен укоренилась и проросла в сердце Маргарет, хотя и не в том виде, который предложил мистер Хейл. Она начала думать, как помогло бы путешествие отцу, чей дух, и без того слабый, сейчас слишком часто страдал от депрессии, а здоровье, хоть он никогда и не жаловался, заметно ухудшилось после болезни и смерти жены. Занятия с учениками продолжались, однако теперь мистер Хейл только отдавал, ничего не получая взамен. Ни о каком дружеском общении, как с мистером Торнтоном, не могло быть и речи. Маргарет сознавала, что отцу катастрофически не хватает сильного мужского плеча, хотя сам он об этом не думал. В Хелстоне то и дело возникали поводы для непосредственного взаимодействия священников соседних приходов, а по вечерам крестьяне, возвращаясь с поля или пригоняя домой скот, всегда радовались возможности поговорить. В Милтоне все постоянно спешили, так что спокойная беседа и вдумчивый обмен мыслями считались излишней роскошью. Здесь люди обсуждали только бизнес и материальные проблемы сегодняшнего дня, а когда неизбежное напряжение наконец спадало, до утра погружались в пассивный отдых. Найти рабочего после смены было невозможно: он отправлялся на лекцию, в клуб или пивную — в зависимости от уровня развития. Мистер Хейл обдумывал возможность прочитать в каком-нибудь заведении курс лекций, однако руководствовался исключительно чувством долга, а вовсе не любовью к работе и стремлению к возвышенному результату. Маргарет знала, что ничего хорошего не получится до тех пор, пока отец не ощутит творческий импульс. Глава 41. Конец пути Путь предо мной лежит отчетливый и ясный — Я к вам приду! Когда, в какие земли — Не спрашивайте. Но если не пошлет Бог бурю, Слепящий ураган и молний стрелы, В урочный час я появлюсь, как птица. Направит Он меня своею волей! Браунинг Э. Б. Зима продолжалась. Дни постепенно удлинялись, однако не приносили с собой той светлой надежды, которая обычно приходит вместе с лучами февральского солнца. Миссис Торнтон, разумеется, раз и навсегда отказалась от визитов в Крамптон. Мистер Торнтон время от времени приходил, однако беседовал исключительно с мистером Хейлом, причем за закрытой дверью кабинета, и мистер Хейл отзывался о нем с неизменным восхищением. Пожалуй, ограниченность общения значительно повысила в его глазах ценность собеседника. Из пересказанных отцом слов мистера Торнтона Маргарет сделала вывод, что прекращение регулярных визитов вовсе не стало следствием обиды или раздражения. Забастовка печальным образом подорвала производство и осложнила бизнес. Сейчас дела требовали значительно большего внимания, чем прошлой зимой. Кроме того, Маргарет выяснила, что время от времени мистер Торнтон говорил и о ней, причем всегда спокойным дружественным тоном, никогда не избегая и никогда не форсируя упоминаний ее имени. Она не стремилась каким-нибудь образом воодушевить отца на новые свершения. Нынешнее ледяное спокойствие пришло на смену столь долгому периоду тревог и страданий, не раз прерванному жестокими бурями, что ум утратил гибкость. Маргарет попыталась заняться обучением двух младших детей Бучера и отнеслась к делу со свойственным ей прилежанием, однако сердце осталось в стороне от усилий и не испытало радости. Жизнь тянулась вяло и уныло. Лишь один долг она исполняла искренне и преданно, хотя неосознанно: непрестанно утешала и поддерживала отца. Каждое настроение встречало в душе дочери мгновенный отклик; каждое желание находило готовый ответ. Конечно, все желания оставались робкими, а высказывались с сомнениями, оговорками и извинениями. Тем более трогательным казался покорный дух Маргарет. В марте пришло известие о женитьбе Фредерика. Они с Долорес написали вместе: она на смеси испанского и английского языков, что выглядело вполне естественным, а он — с небольшими искажениями отдельных слов и выражений, отразившими заметное и неизбежное влияние культуры южной страны. Получив письмо Генри Леннокса, в котором адвокат сообщал, что не верит в возможность оправдания в суде ввиду отсутствия свидетелей, Фредерик отправил сестре яростное послание с отрицанием Англии как своей родины. В пылу обиды заявил, что больше не считает себя подданным Королевства; не примет прощения, если таковое будет даровано, и откажется жить в стране, если получит разрешение. Прочитав письмо, Маргарет горько расплакалась: настолько неестественным показалось настроение брата, — но потом, спокойно все обдумав, увидела в этих строках выражение горечи разочарования и разбитых надежд. Исцелить недуг могло только время.