В следующем письме Фредерик так радостно рассуждал о будущем, словно совсем забыл о прошлом, и Маргарет ощутила необходимость проявить то терпение, которое хотела бы увидеть в брате. Да, придется терпеть. Письма Долорес, такие простые и наивные, очаровали и саму Маргарет, и мистера Хейла. Молодая испанка откровенно старалась произвести благоприятное впечатление. Искреннее стремление понравиться английским родственникам мужа сквозило в каждой строчке, а письмо с сообщением о свадьбе пришло в сопровождении великолепной черной кружевной мантильи, выбранной Долорес для неведомой золовки, которую муж представил как образец красоты, мудрости и добродетели. Женитьба значительно укрепила положение Фредерика в испанском обществе, подняв на чрезвычайно высокий уровень. Фирма «Барбур и компания» представляла собой один из самых успешных торговых домов страны, и брат вступил в нее в качестве младшего партнера. Маргарет с улыбкой читала эти строки, вспомнив собственные выпады против коммерции. Ее благородный рыцарь, героический брат записался в купцы! Однако тут же она приказала себе не путать испанского негоцианта с милтонским фабрикантом. В любом случае Фредерик производил впечатление очень-очень счастливого человека. Долорес, судя по всему, была им очарована, а присланная в подарок мантилья оказалась великолепной! С таким позитивным настроем Маргарет вернулась к повседневной жизни. Весной у мистера Хейла начались проблемы с дыханием: кашель, одышка, слабость, — что очень его расстраивало. Маргарет волновалась меньше, поскольку приступы продолжались недолго, но все равно стремилась избавить отца от неприятных ощущений, а потому настаивала, чтобы он принял приглашение мистера Белла и в апреле отправился в Оксфорд. Несмотря на то что тот хотел видеть друга вместе с дочерью и даже прислал по этому поводу специальное письмо, она решила остаться дома, чтобы наконец дать отдых сердцу и уму, о чем два последних года не приходилось даже мечтать. Едва отец уехал на железнодорожную станцию, Маргарет почувствовала, будто тяжкий груз свалился с плеч, — настолько долгим и гнетущим было давление, которое она испытывала. Ощущение свободы оказалось новым, удивительным и едва ли не ошеломляющим. Не требовалось никого утешать, подбадривать и убеждать, что надо жить дальше; не нужно ухаживать за больной матерью и с постоянной тревогой прислушиваться к каждому шороху; ничто не мешало лениться, молчать, забывать… но главная привилегия заключалась в том, что можно было не скрывать, насколько несчастной себя чувствуешь. Долгие месяцы все личные заботы и переживания следовало держать в самом дальнем, самом темном углу сознания, а теперь ничто не мешало вытащить их на свет божий, оплакать, проанализировать и каким-то образом превратить в элементы душевного покоя. Долгое время Маргарет просто знала о существовании проблем, хотя они оставались скрытыми от глаз, теперь же настало время обдумать каждую и определить ее место в жизни, поэтому подолгу неподвижно сидела в гостиной, с несгибаемой решительностью перебирая в уме самые горькие, самые болезненные переживания. Один-единственный раз слезы полились из ее глаз, и случилось это при воспоминании о необходимости солгать и том унижении, которое принесла эта ложь. Сейчас она не признавала даже силы искушения. Планы в отношении Фредерика рухнули, и искушение предстало жестокой насмешкой, с самого начала лишенной жизни. В свете последующих событий ложь показалась беспомощно глупой, лишь подчеркнув бесконечную мудрость и силу правды! В нервном волнении Маргарет бессознательно открыла лежавшую на столе отца книгу. Первые же слова точно описали нынешнее состояние острого самоунижения: Не желаю видеть свое сердце во власти позора, слепоты, презрения, неверия в Бога и прочих пороков. Хочу направить его по пути сострадания. Да, мое бедное сердце! Мы с тобой все-таки угодили в яму, которую всеми силами старались обойти. Давай же поднимемся, выберемся из нее навсегда, призовем милость Господа и уверуем в его поддержку, чтобы отправиться в путь по дороге смирения. Да поможет нам Бог не потерять мужество и твердость духа! «Дорога смирения, — подумала Маргарет. — Да, вот чего мне не хватает! Будь сильным, мое бедное сердце. Давай вернемся к началу и с Божьей помощью найдем утраченный путь». Она встала с твердым намерением заняться каким-нибудь полезным делом, способным отвлечь от нелегких размышлений, и прежде всего окликнула проходившую мимо гостиной Марту и попыталась выяснить, что за характер скрывается за уважительной, но совершенно безликой и механической манерой служанки. Вызвать девушку на разговор о личных интересах и пристрастиях не удалось, однако стоило упомянуть миссис Торнтон, как равнодушное лицо оживилось, и Маргарет с удивлением узнала, что в молодости отец Марты тесно общался с мужем миссис Торнтон и даже оказывал тому поддержку. В чем именно это заключалось, служанка не знала, поскольку была тогда еще ребенком. В дальнейшем в силу обстоятельств: мать умерла, а отец опустился и потерял место служащего на складе, — семейства отдалились друг от друга и девочки — сама Марта и ее младшая сестра — наверняка бы пропали, если бы не внимание и неустанная забота миссис Торнтон. — Я заболела лихорадкой, — продолжила Марта, — и чуть не умерла. Миссис Торнтон взяла меня в свой дом, вместе с сыном выходила, а потом отправила на море. Доктора предупреждали, что болезнь заразная, но они не испугались. Одна лишь Фанни так разволновалась, что на время переехала в дом своего жениха, но напрасно: все закончилось хорошо. — Мисс Фанни собирается замуж? — удивилась Маргарет. — Да, причем за богатого джентльмена. Вот только он намного старше ее. Его фамилия Уотсон, а поместье находится где-то в северных графствах. Это очень хороший брак, несмотря на седину жениха. После этого сообщения Маргарет надолго умолкла, а Марта тем временем занялась своими непосредственными обязанностями: вычистив камин, спросила, во сколько подавать чай, и покинула комнату с тем же непроницаемым лицом, с каким вошла. Маргарет с трудом удержалась от вошедшей в привычку попытки представить, каким образом то или иное событие отразится на мистере Торнтоне: одобрит ли он выбор сестры или сочтет его неподобающим. На следующий день она позанималась с младшими детьми Бучера, потом решила прогуляться, а напоследок зашла навестить Мэри Хиггинс. К ее немалому удивлению, Николас уже вернулся с работы: день удлинился, и Маргарет потеряла счет времени, — и, судя по всему, тоже успел пройти немалый путь по дороге смирения: держался спокойно и не так самоуверенно, как прежде. — Итак, старый джентльмен отправился в путешествие? Малыши, ребята смышленые, доложили. Они, похоже, умнее моих девчонок. Хотя, наверное, грех так говорить: одна-то уже давно в могиле. Должно быть, это погода не дает людям сидеть на месте: вот и мой хозяин куда-то уехал. — Поэтому вы так рано и вернулись с работы? — невинно уточнила Маргарет. — Не говорите, если не понимаете! — обиделся Хиггинс. — Я не из тех, кто носит два лица: одно для хозяина, а второе для его спины. Ни за что не уйду с работы раньше, чем наступит урочный час. Нет! Пусть Торнтон заслуживает достойной драки, но обманывать его грех. Вы устроили меня на это место, и я вам благодарен. Фабрика хорошая, по всему видно. Ну-ка, парень, встань и пропой для мисс Маргарет то, что выучил. Вот так: выпрямись, вытяни правую руку вперед и вверх, как жезл, и повтори за мной: «На счет „раз“ — молчим; на счет „два“ — стоим; на счет „три“ — смотрим; на счет „четыре“ — идем!». С важностью бывалого члена парламента малыш произнес слова методистского гимна, явно сложные для его понимания, но покоряющие своим колеблющимся ритмом. После того как Маргарет наградила юного артиста аплодисментами, Николас потребовал исполнить следующий гимн, а потом и еще один, невольно проявив интерес к священным текстам, которые прежде с пренебрежением отвергал. Домой Маргарет вернулась значительно позже, чем обычно подавался чай, но сейчас ее никто не ждал. Радовало и то, что можно спокойно предаться собственным мыслям, а не наблюдать с тревогой за отцом, чтобы понять, какую линию поведения выбрать. Немного перекусив, она решила просмотреть почту и отобрать письма, которые требовалось прочесть в первую очередь. Среди корреспонденции попались четыре-пять посланий от мистера Генри Леннокса, и Маргарет внимательно перечитала их с единственной целью: понять, насколько иллюзорны шансы брата на восстановление справедливости. Адвокат описывал, какие именно предпринял действия, чтобы помочь Фредерику, но отложив последнее письмо и обдумав сложившуюся картину, она внезапно обратила внимание на сквозившую между строк личную заинтересованность автора. Несмотря на деловой тон писем, было ясно, что мистер Леннокс не забыл о прежних отношениях с мисс Хейл. Письма свидетельствовали о глубоком уме и профессиональном опыте автора, их следовало сохранить как особенно ценные, и Маргарет бережно сложила конверты в стопку. Покончив с этим небольшим, но важным делом, она внезапно подумала об отце так, как не думала еще никогда, — едва ли не обвинив себя в том, что воспринимает одиночество (а следовательно, и отсутствие мистера Хейла) как облегчение. Два дня полной свободы помогли восстановить силы и даже взглянуть на мир с надеждой. Планы, прежде представлявшиеся в обличье обременительных задач, теперь явились в виде удовольствий. Глаза освободились от болезненного тумана, и собственное положение открылось в правдивом свете. Если бы мистер Торнтон вернул ей былую дружбу — нет, достаточно и того, чтобы время от времени приходил к отцу, как в прежние дни, хоть она и не должна его видеть, — то будущая жизнь, пусть и не слишком радостная, могла бы показаться ясной и ровной. Маргарет вздохнула и поднялась, намереваясь подготовиться ко сну. Несмотря на простой и понятный долг дочерней преданности, сердце наполнилось тревогой и печалью. В этот светлый апрельский вечер мистер Хейл думал о дочери так же упорно и странно, как та — о нем. Он успел устать и от общения со старыми друзьями, и от прогулок по знакомым улицам. Выяснилось, что кризис мировоззрения почти не повлиял на восприятие оксфордских мудрецов: хоть некоторые из них и пережили шок и негодование по поводу отступничества Хейла, одного взгляда на лицо дорогого сердцу приятеля оказалось достаточно, чтобы забыть о теоретических разногласиях, а если и вспоминать, то лишь изредка и ненадолго. Круг общения мистера Хейла никогда не отличался широтой: он всегда держался несколько особняком, — но и те немногие, кто в юности сумел понять глубину помыслов и тонкость чувств, скрывавшихся под мантией молчания и нерешительности, приняли его в свои сердца с добротой и готовностью защищать почти так же, как защищали бы близкого человека. Возрождение забытой за долгие годы доброты, да еще после столь важных перемен, подействовало на Ричарда Хейла сильнее любого, даже самого грубого порицания. — Боюсь, мы перестарались, — заметил мистер Белл. — Теперь вы страдаете от слишком долгого вдыхания милтонского воздуха. — Я устал, — признался мистер Хейл. — Но дело не в воздухе Милтона. Мне пятьдесят пять лет, и этот факт сам по себе объясняет потерю сил. — Глупости! Мне уже исполнилось шестьдесят, однако ни физические, ни умственные силы до сих пор не иссякли! Даже не говорите! Пятьдесят пять! Да вы еще совсем молодой человек! Мальчишка! Мистер Хейл грустно покачал головой: — Если бы не последние годы!.. Немного помолчав, он выпрямился в удобном мягком кресле и заговорил с трепетной искренностью: — Белл! Только не думайте, что если бы я смог предугадать все последствия отречения и отказа от места в Хелстоне, а также предвидеть страдания несчастной жены, то не посмел бы заявить, что больше не разделяю веры той церкви, которой служу. Нет, теперь я понимаю, что, даже зная о предстоящих жестоких испытаниях, вызванных болезнью и смертью моей дорогой Марии, все равно поступил бы так же и открыто покинул пост. Во всем, что касается семьи, можно было бы действовать осмотрительнее и умнее, но не думаю, что Бог наградил меня чрезмерной стойкостью духа и мудростью. С этими словами мистер Хейл вновь безвольно откинулся на спинку кресла, а мистер Белл обстоятельно высморкался и только после этого заговорил: — Он дал вам силы поступить так, как приказывала совесть. Сомневаюсь, что существует сила выше и чище. И мудрость тоже. Знаю, что не наделен подобными добродетелями, и все же люди считают меня умным, независимым, решительным и все такое прочее. Любой простак, исполняющий собственный закон, будь то всего лишь необходимость вытирать башмаки о дверной коврик, мудрее и сильнее меня. Но как же глупы люди! Наступила долгая пауза. Наконец, мистер Хейл прервал молчание продолжением своих мыслей: — Что касается Маргарет… — Ну-ну! Так что же именно? — поторопил друга Белл. — Если я умру… — Ерунда! — Часто думаю, что с ней тогда случится. Полагаю, Ленноксы пригласят ее к себе. Во всяком случае, стараюсь думать, что так оно и будет. Когда-то тетушка Шоу по-своему любила племянницу. К сожалению, любить на расстоянии она не умеет. — Вполне обычное дело. А что за люди эти Ленноксы? — Капитан представителен, уверен в себе и любезен, а его жена Эдит — милая избалованная красавица. Маргарет обожает кузину, а та отвечает ей в меру сил. — Давно известно, Хейл, что ваша дочь сумела покорить мое сердце. Я уже признавался в любви. Разумеется, милая девочка и прежде вызывала самые теплые чувства, однако последний визит в Милтон превратил меня в ее раба. Старый поверженный воин готов преданно следовать за колесницей завоевательницы. Маргарет великолепна: выглядит так, словно, несмотря на нынешние и грядущие битвы, ясно видит впереди победу. Несмотря на все тревоги, выражение ее лица говорит именно об этом. Сейчас я с радостью положил бы к ее ногам все, что имею, а после моей смерти, хочет она того или нет, все мое состояние перейдет к ней. Больше того, несмотря на далеко не юный возраст и подагру, готов быть верным рыцарем мисс Хейл. Честное слово, дружище, ваша дочь станет главной заботой моей жизни, а вся помощь, на которую способны ум и сердце, будет принадлежать ей. Не считаю нужным отбирать у вас почетное право неустанной тревоги за Маргарет — пусть будет, а то заскучаете, — тем более что вы меня переживете. Худые изящные люди постоянно искушают и обманывают смерть, а вот такие массивные, полные жизни парни, как я, всегда падают первыми. Если бы мистер Белл обладал пророческим даром, то увидел бы картину в обратной перспективе: печальный ангел уже стоял возле друга и звал его за собой. Той ночью мистер Хейл склонил голову на подушку и больше не встал. Слуга, вошедший утром в комнату, не получил ответа на призыв, подошел к кровати и увидел прекрасное в вечном спокойствии лицо, отмеченное печатью смерти. Уход оказался завидно легким, без боли и борьбы. Сердце остановилось сразу, как только мистер Хейл лег в постель. Мистер Белл окаменел от шока, а в себя пришел лишь тогда, когда настало время сердито возражать на каждое предложение камердинера. — Коронерское расследование? Еще чего! Надеюсь, ты не думаешь, что я его отравил! Доктор Форбс заключил, что сердцечное недомогание привело к естественному концу. Бедный старина Хейл! Нежное сердце отказало раньше времени. Несчастный! Как он говорил о своей… Уоллес, дорожная сумка должна быть готова через пять минут. Иными словами, немедленно сложи все необходимое для путешествия: следующим поездом я отправлюсь в Милтон. Спустя двадцать минут сумка была собрана и кеб до железнодорожной станции заказан. Лондонский поезд остановился всего лишь на минуту. Услужливый проводник помог пассажиру подняться в вагон, мистер Белл рухнул на сиденье, закрыл глаза и попытался осознать, каким образом человек, еще вчера абсолютно живой, сегодня оказался абсолютно мертвым. На сомкнутых ресницах заблестели слезы. Просидев некоторое время в неподвижности, мистер Белл открыл глаза и посмотрел по сторонам со всей возможной жизнерадостностью, которую сумел почерпнуть в твердом убеждении: не следует рыдать перед случайными попутчиками. Собственно, никаких случайных попутчиков и не было. В отдалении сидел один-единственный пассажир. Мистер Белл взглянул на него повнимательнее и за огромной страницей развернутой «Таймс» обнаружил мистера Торнтона. Несказанно обрадовавшись, профессор торопливо пересел к нему поближе и энергично пожал протянутую руку. — Еду в Милтон с печальной миссией, — отвечая на невысказанный вопрос, проговорил мистер Белл. — Вынужден сообщить дочери Хейла о его внезапной смерти. — О внезапной смерти? Мистер Хейл что, умер? — Да. Я и сам не могу поверить, поэтому время от времени повторяю: «Хейл умер!» И все же это правда. Вчера вечером отправился спать на вид вполне здоровым, а утром мой слуга обнаружил его недвижимым и холодным. — Где? Ничего не понимаю! — В Оксфорде. Приехал ко мне в гости, так как не был в городе семнадцать лет, и скончался. Пятнадцать минут прошли в полном молчании, наконец Торнтон произнес: — А она? — Вы о Маргарет? Бедняжка! Вчера вечером он думал и говорил только о ней. Боже милостивый! Это было только вчера. И как же далеко он сейчас! Ради его памяти готов считать Маргарет дочерью, хотя вчера сказал ему, что приму ее ради нее самой. Так что получается, ради обоих. Мистер Торнтон совершил несколько безуспешных попыток заговорить, прежде чем произнес: — Что же с ней теперь будет? — Полагаю, мисс Хейл ждут в двух домах, и один из них — мой. Даже готов пустить к себе живого дракона женского пола, если с такой компаньонкой Маргарет бедет комфортнее. А еще существуют Ленноксы. — Кто это такие? — с живым интересом уточнил мистер Торнтон. — О, блестящие столичные жители, которые, скорее всего, считают, что обладают преимущественным родственным правом. Капитан Леннокс женился на кузине Маргарет — той самой, вместе с которой она воспитывалась в доме сестры миссис Хейл, тетушки Шоу. Вполне достойные люди. Я даже готов жениться на этой прекрасной леди, но это уже крайнее средство. К тому же есть еще и брат. — Чей брат? Тетушки? — Нет-нет, Генри Леннокс, молодой юрист, всегда проявлявший к Маргарет заметный интерес. Знаю, что уже пять лет подряд, как не больше, он только о ней и думает: об этом мне сообщил один из его приятелей, — а сдерживает его страсть лишь ее скромное финансовое состояние. Теперь же это препятствие устранится само собой. — Каким образом? — уточнил Торнтон, слишком заинтересованный, чтобы осознать бестактность вопроса. — Самым обычным: я назначу мисс Хейл своей наследницей, — так что если этот Генри Леннокс хоть немного ее достоин и сумеет заслужить расположение — что ж! Ну а я обрету наконец семью: боюсь, не устою перед искушением в виде лондонской тетушки! Поскольку попутчики не ощущали склонности к шуткам, ни тот ни другой не заметили странности этих рассуждений. Мистер Белл шумно вздохнул и пересел на другое место, не находя себе покоя, а мистер Торнтон остался в полной неподвижности, глядя в одну точку на газетной странице и явно ничего не видя. — Куда вы ездили? — наконец нарушил молчание мистер Белл. — В Гавр. Пытался выяснить причину значительного роста цены на хлопок.