— Ох уж эти мануфактуры, богачи-хозяева и брошенные на произвол судьбы рабочие! Бедный старина Хейл! Если бы вы только знали, как все это отличается от его родного Хелстона! Вам, вообще-то, известно, что такое Нью-Форест? — Да, — ответил Торнтон. — В таком случае можете представить разницу в сравнении с Милтоном. В какой части этой местности вы бывали? Видели Хелстон? Маленькая деревушка вроде Оденвальда. — Да, бывал там однажды. Переехать из Хелстона в Милтон, должно быть, непросто. Чтобы избежать продолжения разговора, Торнтон снова решительно поднял газету, и мистеру Беллу не осталось нечего иного, кроме как задуматься о самом деликатном способе сообщить Маргарет ужасную новость. Когда кеб остановился возле дома, Маргарет стояла у окна гостиной. Увидев мистера Белла, она мгновенно поняла, что случилось, и словно окаменела — побледнела и застыла в неподвижности. — Нет, ничего не говорите! Вижу все по вашему лицу! Будь он жив, вы бы его не оставили, а кого-нибудь прислали! О, папа, папа! Глава 42. Одна Когда любимый голос — музыка и радость — Навек внезапно умолкает, Молчанья пустота, лишая слез, В пучину горя повергает. Надежда? Жизнь? Где музыку найти иную, Чтоб душу излечить? Браунинг Э. Б. Шок оказался невыносимым. Маргарет впала в состояние полного изнеможения, не находившего выхода в слезах, рыданиях и даже словах: лежала на диване с закрытыми глазами, а на вопросы отвечала односложно и шепотом. Мистер Белл совершенно растерялся: оставить в таком состоянии ее он не мог, но не мог и предложить поехать в Оксфорд, как решил в поезде по дороге в Милтон. Физическое истощение девушки исключало как дорогу, так и печальную картину, которая предстала бы перед ней в Оксфорде. Названный отец сидел возле камина и раздумывал, как быть, а Маргарет лежала неподалеку — неподвижная и почти бездыханная. Он не мог ее оставить даже ради обеда, к которому Диксон призывала со слезами на глазах. В конце концов горничная принесла поднос в гостиную, и мистер Белл принялся за еду, не различая вкуса. Обычно он с удовольствием смаковал каждое блюдо, но сейчас проклятая курица с таким же успехом могла оказаться кучкой опилок. Когда Диксон, следуя его совету, попыталась накормить Маргарет, едва заметным движением головы та показала, что делать этого не следует. Мистер Белл тяжело вздохнул, с трудом поднялся на затекших от долгого сидения ногах и вслед за Диксон вышел из комнаты. — Не могу ее оставить. Напишу в Оксфорд и попрошу, чтобы там сделали все необходимое. Надеюсь, к похоронам успею вернуться. Пожалуй, придется написать и миссис Леннокс и попросить приехать: Маргарет необходимо женское участие — хотя бы для того, чтобы выплакаться. Диксон рыдала за двоих, но после этих слов, вытерев глаза и немного успокоившись, объяснила, что миссис Леннокс ожидает в ближайшее время рождения второго ребенка и приехать никак не сможет. — Хм! Полагаю, в таком случае следует пригласить миссис Шоу. Она уже вернулась в Англию? — Да, сэр, вернулась, но вряд ли захочет оставить дочь в ее положении, — крайне недовольно ответила Диксон, которую раздражало вмешательство постороннего. Можно подумать, она сама не в состоянии позаботиться о Маргарет! — Ее положение… — повторил мистер Белл. — Насколько мне известно, такое же положение в прошлый раз она благополучно пережила на острове Корфу, в Венеции, Неаполе и прочих папских местах. Да и что значит это положение для процветающей женщины по сравнению с ситуацией, в которой оказалось нечастное создание. Уверен, миссис Шоу не откажется помочь и непременно появится здесь, так что к завтрашнему вечеру подготовьте для нее комнату и все необходимое. Я сам ей напишу и встречу. В соответствии со своим твердым намерением мистер Белл написал письмо, получив которое миссис Шоу заявила, обливаясь слезами, что оно так похоже на послание дорогого генерала, написанное перед приступом подагры, что она навсегда его сохранит. Если бы мистер Белл оставил выбор, если бы отказ показался возможным, она бы не поехала, несмотря на искреннее сочувствие горю племянницы, но резкий, лишенный даже намека на вежливость приказ заставил леди преодолеть силу инерции и позволить горничной собрать ее в путь. Когда капитан Леннокс провожал тещу вниз, к экипажу, на верхней площадке появилась Эдит в чепчике и шали и, заливаясь слезами, напутствовала: — Не забудь, мама: Маргарет обязательно должна поселиться у нас. В среду Космо едет в Оксфорд, так что передай через мистера Белла, когда ждать тебя обратно. Ну а если понадобится, то Космо сможет заехать и в Милтон. Эдит вернулась в гостиную, где сидел Генри Леннокс и разрезал страницы нового ревю. — Зачем загружать мужа? — произнес он, не поднимая головы. — В Милтон, если надо, могу поехать я. — О, спасибо! — обрадовалась Эдит. — Полагаю, старый мистер Белл сделает все, что нужно, и дополнительных усилий не потребуется. Вот только трудно ожидать от оксфордского чудака знания жизни. Милая, дорогая Маргарет! Как чудесно будет снова ее увидеть! Когда-то вы дружили. — Разве? — безразлично отозвался Генри, погрузившись в чтение статьи. — А может, и нет. Не помню: была слишком увлечена женихом. Но как удачно все сложилось: если уж дядюшке было суждено умереть, то случилось это именно сейчас, когда все мы вернулись домой, устроились на старом месте и готовы принять дорогую Маргарет! Бедняжка! Насколько здесь все отличается от Милтона! Обязательно сменю в ее спальне шторы, чтобы комната выглядела новой, светлой и жизнерадостной. В таком же добром, родственном расположении духа миссис Шоу ехала в Милтон, время от времени со страхом представляя первую встречу и решая, как переступить тягостную черту, однако чаще ей все же думалось о том, как поскорее забрать Маргарет из «этого ужасного места» и вернуться в приятный комфорт Харли-стрит. — О боже! — воскликнула дама, обращаясь к горничной. — Только взгляни на эти трубы! Моя бедная Мария! Глаз бы не сомкнула в Неаполе, если бы знала, где она живет! Надо было сразу приехать и забрать их с Маргарет! Про себя миссис Шоу признала, что всегда считала зятя слабым и ни на что не способным, но сейчас, когда довелось увидеть, на какое жуткое место тот променял восхитительный Хелстон, и вовсе испытала шок. Маргарет предстала перед ней в том же состоянии: бледной как смерть, в полнейшем ступоре, не способной плакать. Ее предуредили о приезде тетушки Шоу, однако она не выразила ни удивления, ни радости, ни неприязни. Мистер Белл, уже не страдавший отсутствием аппетита и по достоинству оценивший кулинарное мастерство Диксон, напрасно пытался убедить бедняжку отведать хоть кусочек; она качала головой с тем же спокойным упрямством, что и накануне. Чтобы утешиться, джентльмену пришлось есть за двоих. Маргарет первой услышала, как остановился возле дома кеб. Веки ее дрогнули, а губы слегка порозовели и шевельнулись. Мистер Белл спустился, чтобы встретить миссис Шоу, а когда они вернулись, девушка хоть и держалась за стол, но все же стояла. Увидев тетушку, она шагнула в раскрытые объятия и разрыдалась на родном плече. Необъяснимое сходство во внешности, голосе, жестах, объединявшее членов одной семьи, — все это мгновенно напомнило Маргарет о матери и растопило заледеневшее сердце в потоке горячих слез. Мистер Белл неслышно вышел из комнаты, спустился в кабинет, приказал развести огонь и попытался отвлечься, снимая с полки и рассматривая одну за другой книги. Каждый том напоминал об ушедшем друге. Занятие, конечно, отличалось от двухдневного наблюдения за Маргарет, однако мысли оставались прежними, поэтому профессор был насказанно рад услышать возле двери голос мистера Торнтона, которого Диксон надменно выпроваживала. Похоже, вместе с появлением миссис Шоу вернулись претензии на прежнее величие, на благородство Бересфордов, на «положение», которое молодая леди утратила, но теперь, слава богу, могла восстановить. Все эти смешные преимущества, которые Диксон с наслаждением обсуждала с горничной миссис Шоу (в назидание Марте искусно подчеркивая богатство и важность особняка на Харли-стрит), побуждали к высокомерному обращению с любым жителем Милтона, поэтому, несмотря на благоговейное почтение к мистеру Торнтону, величественная горничная коротко и ясно заявила, что увидеть кого-нибудь из домашних сегодня не удастся. Однако надменность домашнего дракона была немедленно нейтрализована появлением мистера Белла. — Торнтон, это вы? — громогласно осведомился тот, распахнув дверь кабинета. — Зайдите на пару минут. Хочу кое-что с вами обсудить. Мистер Торнтон прошел в кабинет, а Диксон пришлось вернуться на кухню и утешиться красочной историей о сэре Джоне Бересфорде, который в бытность высоким шерифом выезжал в экипаже, запряженном шестеркой лошадей. — Не знаю, о чем именно хотел поговорить: просто очень тоскливо сидеть одному в комнате, где все напоминает о недавно ушедшем друге, — но Маргарет должна всласть поплакать в гостиной вместе с тетушкой! — Миссис… ее тетя уже приехала? — уточнил Торнтон. — Приехала? Да! С горничной и прочим скарбом. В такой ситуации можно было бы явиться и налегке, а теперь мне придется поискать себе место в отеле. — Ни к чему. В нашем доме пять или шесть пустующих спален. — Хорошо проветренных? — Уверен, что в этом на матушку вполне можно положиться. — В таком случае поднимусь наверх, пожелаю бедной девушке спокойной ночи, поклонюсь заботливой тетушке и немедленно отправлюсь вместе с вами. В гостиной мистер Белл задержался, что заставило нервничать Торнтона: из-за обилия дел он едва выкроил время, чтобы забежать в Крамптон и узнать, как чувствет себя мисс Хейл. По дороге профессор попопытался оправдаться: — Женщины не хотели меня отпускать. Миссис Шоу спешит вернуться домой — утверждает, что из-за состояния дочери, — и намерена сразу забрать с собой Маргарет, но сейчас бедняжка так же готова к путешествию, как я к полету. К тому же она справедливо считает, что должна здесь попрощаться с кем-то из знакомых. Тетушка заявила, что в Лондоне ее тоже ждут давние друзья, и Маргарет, расплакавшись, сказала, что будет рада уехать из города, где так много страдала. Завтра я должен вернуться в Оксфорд, но до сих пор не решил, на какую чашу весов бросить свой голос. Он замолчал, словно ожидая совета, однако спутник не произнес ни звука: в голове его эхом звучали слова «где так много страдала». Увы! Так она будет вспоминать проведенные в Милтоне полтора года — для него невыразимо дорогие, несмотря на горечь. Но эта горечь стоила всей сладости жизни. Потеря мистера и миссис Хейл — чрезвычайно милых его сердцу людей — не могла отравить воспоминание о неделях, днях, часах, когда прогулка протяженностью две мили приближала к счастью заветной встречи, а обратный путь скрашивался мыслями о красоте, свежей грации и очаровательной простоте любимой. Да! Что бы с ним ни произошло, он никогда не назовет то время, когда мог видеть Маргарет едва ли не каждый день — так близко, что стоило лишь руку протянуть, чтобы прикоснуться, — временем страданий. В его восприятии этот период был полон королевской роскоши — несмотря на боль и унижение. Разве можно сравнить его с бедностью, угрожавшей свести будущее к убогому факту, лишив жизнь надежды и страха? Миссис Торнтон и Фанни, как всегда, сидели в столовой. Мисс Торнтон трепетала от волнения: горничная демонстрировала одну блестящую ткань за другой, чтобы выяснить, какое свадебное платье будет удачнее выглядеть при свечах. Матушка искренне старалась разделить приятные заботы, но не могла: наряды не входили в круг ее интересов. Она была бы рада, если бы Фанни приняла предложение брата заказать платье лучшей лондонской модистке и избавила от бесконечных обсуждений и сомнений, порожденных желанием все решить самостоятельно. Торнтон был рад выразить глубокую благодарность разумному человеку, принявшему сестру такой, как она есть, а потому предоставил кокетке щедрую возможность удовлетворить все свои капризы в отношении мишуры, в ее представлении казавшейся едва ли не более ценной, чем сам жених. Когда брат явился в сопровождении гостя, Фанни покраснела и настолько очевидно, хотя и притворно смутилась, что жеманство заметили все, кроме мистера Белла. Если он и обратил внимание на молодую особу, шелка и атласы, то только в сравнении с оставшейся в Крамптоне печальной красавицей. Неподвижно, сложив руки на коленях и склонив голову, та сидела в комнате настолько тихо, что вошедшему казалось, будто шум в ушах вызван духами умерших, хлопочущими над покинутой дочерью. Когда мистер Белл поднялся в гостиную в первый раз, миссис Шоу спала на диване, и ни единый звук не нарушал безмолвия. Миссис Торнтон оказала гостю формальное гостеприимство, однако не проявила той несравненной щедрости, с которой принимала друзей сына. — Как чувствует себя мисс Хейл? — осведомилась хозяйка. — Сломлена совершенно. — Хорошо, что о ней заботится такой друг, как вы. — Хотел бы я оказаться таковым, а еще лучше — единственным, мадам, но недавно меня сместила с поста главного утешителя, а заодно и выдворила из дома, некая благородная тетушка. К тому же в Лондоне на нее, как на комнатную собачку, заявляют права бесчисленные родственники, а сама Маргарет сейчас слишком слаба и растеряна, чтобы проявить собственную волю. — Должно быть, действительно крайне слаба, — заметила миссис Торнтон с намеком, который отлично понял сын. — Но где же прятались эти родственники, когда мисс Хейл в одиночестве переживала все несчастья? Дожидаться ответа на коварный вопрос она не стала и вышла из комнаты, чтобы отдать необходимые хозяйственные распоряжения. — Жили за границей. Следует признать, что некоторые права на нее они все-таки имеют. Надо отдать должное, тетушка ее воспитала, а кузина стала едва ли не родной сестрой. Проблема в том, что я мечтал принять Маргарет как собственную дочь, и все эти люди, не способные ценить выпавшую на их долю привилегию, вызывают у меня раздражение и ревность. Если бы Фредерик заявил на нее права, все бы сразу изменилось. — Фредерик! — взволнованно воскликнул Торнтон. — Кто это такой и о каких правах… — Разве вам не известно, кто такой Фредерик? — удивился мистер Белл. — Это родной брат мисс Хейл. Вы ничего не слышали?..