— Нет, ни словом не обмолвился. Так что же? — Хочу открыть вам свою тайну. Тогда я совершила очень плохой, неправильный поступок. — Маргарет вспыхнула от стыда, подняла голову и прямо посмотрела профессору в глаза. — Солгала. — Согласен, нехорошо, но и мне неоднократно приходилось лгать — не всегда прямо и словесно, как, полагаю, сделала ты, но действиями или каким-нибудь хитрым косвенным способом, заставляя окружающих или не верить в правду, или верить в неправду. Знаешь, что порождает ложь? Часто те, кто мнит себя эталоном честности, оказываются замеченными в обманах, тайных браках и всяческих опасных сделках. Во всех нас течет дурная кровь лжи. Честно говоря, всегда считал, что тебя эта напасть не коснулась. Что, плачешь? Тогда лучше не станем говорить об этом. Не сомневаюсь, что это случилось давно; ты раскаялась и больше не повторишь ошибки. Короче говоря, сегодня вечером хочу видеть тебя веселой, а не печальной. Маргарет вытерла глаза и попыталась сменить тему, но снова залилась слезами. — Умоляю, мистер Белл, позвольте рассказать. Вдруг, если узнаете правду, сможете что-то изменить… Она умолкла, не в силах выразиться точнее, и манера собеседника сразу изменилась: — Расскажи все, что считаешь нужным, дитя мое. — История долгая. Когда Фред приехал, маме уже было совсем плохо. Я сгорала от тревоги и боялась, что подвергла его опасности. А сразу после ее смерти Диксон встретила в городе некоего Леонардса, который знал брата по службе на флоте и собирался выдать полиции за обещанную награду в сто фунтов. Я испугалась еще больше и решила отправить Фреда в Лондон, чтобы встретился с мистером Ленноксом и попросил уточнить шансы на оправдательный приговор. Мы с братом отправились на железнодорожную станцию Аутвуд, но приехали туда слишком рано: уже темнело, однако человека можно было рассмотреть и узнать. Мы пошли прогуляться, так как я очень боялась наткнуться на Леонардса: тот мог оказаться поблизости. Шли-шли, потом остановились, и в эту минуту мимо верхом проехал человек. Посмотрел на меня в упор, но из-за солнца я сначала не поняла, кто это, однако уже в следующий миг узнала мистера Торнтона. Мы раскланялись. — И он увидел Фредерика, — подсказал мистер Белл. — Да. А потом, уже на перроне, подошел какой-то пьяный, взвинченный донельзя и попытался схватить Фреда за воротник, но брат вырвался, а тот потерял равновесие и упал с платформы. Там было и не высоко вовсе — фута три, не больше, — но почему-то потом он умер! — Да, не повезло. Полагаю, это и был тот самый Леонардс. Как же Фредерик выкрутился? — Как раз подошел поезд, и он уехал, да и произошедшее ни один из нас не счел серьезным. — Значит, умер он не сразу? — Нет, спустя день-другой. А потом… И здесь начинается самое срашное. — Маргарет нервно сжала руки. — Ко мне явился полицейский инспектор с подозрением, что с тем самым джентльменом, чей удар — или толчок — стал причиной смерти Леонардса, была я. Тогла я еще не знала, что брат благополучно отплыл из Лондона в Испанию, и думала, что его могут арестовать по подозрению в убийстве, а потом выяснить, что он тот самый лейтенант Хейл, за которого обещана награда, и повесить. Все эти страшные обстоятельства заставили меня солгать, что на станции я не была и ничего не знаю. — И правильно сделала: я поступил бы точно так же. В мыслях о ближнем ты забыла о себе. Не каждому хватило бы выдержки на такое. — Нет, не говорите так. Я поступила против веры и послушания. Потом выяснилось, что Фред уже покинул Аглию и ему ничто не угрожало. Я же в своей слепоте совсем забыла еще об одном свидетеле, который мог подтвердить, что видел меня на станции. — И кто же это? — Мистер Торнтон. Помните, что мы с ним поклонились друг другу? — Вряд ли ему было что-нибудь известно о смерти какого-то пьяницы. Полагаю, следствие так ни к чему и не пришло. — Следствия практически не было. Мистер Торнтон все знал: он был привлечен в качестве мирового судьи и выяснил, что смерть наступила не в результате падения с платформы, но прежде узнал о моей лжи. О, мистер Белл! Маргарет закрыла лицо ладонями, словно пытаясь спрятаться от мучительных воспоминаний. — Ты с ним поговорила? Объяснила свой естественный, инстинктивный поступок? — Объяснить инстинктивное неверие и попытку спастись в грехе? — горько усмехнулась Маргарет. — Нет. Как я могла? Он ведь ничего не знал о Фредерике. Ради того, чтобы восстановить в его глазах свое доброе имя, раскрыть семейный секрет и тем самым поставить под удар возможность оправдания брата? На прощание Фредерик просил никому не говорить о его приезде. Видите, папа не поделился даже с вами. Нет, пришлось терпеть позор. И я терпела. С тех пор мистер Торнтон перестал меня уважать. — Не сомневайся: он и сейчас глубоко тебя уважает. Возможно, слегка переживает, но неизменно отзывается с глубоким почтением и расположением, хотя некоторые особенности его поведения мне теперь стали понятны. Маргарет долго молчала, потом наконец произнесла: — Может, объясните, какие именно особенности вы имели в виду? — О, ничего необычного! Он всего лишь вызвал мое раздражение нежеланием поддержать восхваление твоей персоны. Как старый дурак, я решил, что каждый должен думать так же, как думаю сам, а он явно имел другое мнение. Тогда я несколько удивился, но если обстоятельства не получили объяснения, мистер Торнтон наверняка пребывал в неведении и недоумении. Во-первых, ты разгуливала в сумерки с молодым человеком… — Но это же мой брат! — возмущенно воскликнула Маргарет. — Совершенно верно. Но откуда ему это знать? — Честно говоря, никогда не задумывалась… — призналась Маргарет и покраснела. — Возможно, он и не придал бы встрече особого значения, если бы не твое отрицание очевидного, хотя, по моему мнению, в данных обстоятельствах это было необходимо. — Вовсе нет: теперь я точно это знаю и глубоко раскаиваюсь. После долгого молчания Маргарет наконец заговорила: — Скорее всего, я больше никогда не увижу мистера Торнтона. — Многое на свете кажется куда более невероятным, — отозвался мистер Белл. — И все же я знаю, что никакой встречи уже не будет. Мало кому удается так низко пасть в глазах… друга, как пала я. — Глаза ее наполнились слезами, но голос звучал твердо. — Теперь, когда Фредерик потерял всякую надежду на оправдание, а вместе с ней и желание восстановить истину и вернуться на родину, было бы разумно все объяснить. Если вдруг представится удобный случай (только умоляю — ничего не навязывайте), не согласитесь ли изложить все обстоятельства, но подчеркнуть, что делаете это по моей просьбе? Ради памяти папы хочу попытаться восстановить свое доброе имя, пусть даже мы больше никогда не встретимся. — Разумеется. Больше того, считаю, что мистер Торнтон должен знать правду. Не хочу, чтобы на вас падала хотя бы легкая тень сомнения. Он понятия не имеет, что думать о той прогулке в обществе молодого джентльмена и нежелании в этом признаваться. — Что касается этого, — высокомерно заявила Маргарет, — пусть думает что угодно. И все же при благоприятных условиях я предпочла бы объясниться, но не ради того, чтобы очиститься от подозрений в неприличном поведении. Если бы знала, что он меня подозревает, даже не подумала бы оправдываться. Нет! Просто хочу, чтобы он знал, что подтолкнуло меня к искушению и падению, — что заставило солгать. — Ничуть тебя за это не виню, и, поверь, моя любовь здесь вовсе ни при чем. — Чье угодно мнение — ничто по сравнению с моим собственным глубоким знанием, внутренним убеждением в своей неправоте. Только, если можно, давайте больше не будем об этом говорить. Что было, то было. Грех совершен. Теперь надо постараться оставить его в прошлом и впредь говорить только правду. — Что ж, очень хорошо. Если хочешь чувствовать себя виноватой, не могу запретить, но лично я предпочитаю держать совесть в закрытой коробочке подобно попрыгунчику. Когда она вдруг выскакивает, то всякий раз удивляет своими размерами. Приходится уговаривать ее вернуться обратно, как рыбак уговаривал джинна снова спрятаться в кувшин. «Чудесно сознавать, что ты так долго помещалась в скромном убежище, что я даже не подозревал о твоем существовании, — говорю ей я. — Прошу, не расти больше и не смущай меня своими масштабами, а постарайся вернуться туда, откуда пришла». Но стоит совести спрятаться, вместо того чтобы запечатать горлышко сосуда и больше не трогать, я выпускаю ее вновь, чем нарушаю волю Соломона — мудрейшего из людей. Однако Маргарет было не до шуток: остроумные рассужения мистера Белла оставались за пределами ее сознания. Мысли сосредоточились на единственной идее, уже являвшейся ранее, но теперь воплотившейся в форме убеждения: мистер Торнтон глубоко в ней разочарован. Она не верила, что признание поможет восстановить (нет, не чувства — об этом можно забыть) хотя бы уважение и доброе отношение. От этих тягостных раздумий ком подкатил к горлу, и Маргарет попыталась успокоиться, сказав себе: что бы кто о ней ни думал, это не меняет ее истинной сущности, — но банальность мгновенно рассыпалась под тяжестью сожаления. Хотелось задать мистеру Беллу множество вопросов, но ни один из них так и не прозвучал. Добрый джентльмен решил, что подопечная устала, и рано отправил ее спать, но Маргарет еще долго сидела возле открытого окна, неотрывно глядя на темный купол неба, на звезды, что возникали, мигали и прятались за огромными раскидистыми деревьями. Всю ночь горел огонек и в ее бывшей спальне, превращенной новыми хозяевами в детскую, — до рассвета не гасла свеча. Маргарет утонула в ощущении перемен, личной незначительности, растерянности и разочарования. Мир не стоял на месте: едва заметная, но вездесущая изменчивость доставляла куда более мучительную боль, чем внезапный, резкий рывок. «Отсутствие перемен — это и есть, наверное, рай, — подумала Маргарет. — Когда вчера, сегодня и всегда одно и то же. Бесконечность!» Небо над головой выглядело так, словно вообще не способно меняться, но это не так. Ничто вокруг не остается постоянным: ни люди, ни природа, ни места, где приходится жить. Жертвы земной страсти крутятся в безостановочном водовороте. В таком настроении, как сейчас у нее, решила Маргарет, надо уходить в монастырь, а не искать небесного постоянства в земной монотонности. Будь она католичкой, способной надеть вериги на собственное сердце, так бы и поступила, но все, что ей остается, — это страдать за человечество. Нет, не за человечество: абстрактная любовь ко всему миру не заполнит сердце целиком и не вытеснит из него любви к отдельным людям. Наверное, так и должно быть. А может, и нет. Слишком сложно, чтобы сразу понять. Маргарет, совершенно вымотанная, легла в постель, а спустя пять часов поднялась, ничуть не отдохнувшая, и все же утро принесло надежду и светлый взгляд на мир. «Все верно, — подумала она, одеваясь и прислушиваясь к голосам играющих детей. — Если бы мир застыл в неподвижности, то начал бы загнивать и разлагаться. Болезненное ощущение перемен подсказывает, что прогресс вокруг не только справедлив, но и необходим. Чтобы научиться верности суждений и сердечной щедрости, надо больше думать не о том, как обстоятельства влияют на конкретного человека, но как они влияют на окружающих». С облегчением вздохнув, Маргарет улыбнулась и спустилась вниз, где встретилась с мистером Беллом. — Ах, дорогая! — воскликнул профессор. — Надеюсь, ты хорошо отдохнула, потому что есть новость. Как ты отнесешься к приглашению на обед? Ранним утром, когда роса еще не просохла, направляясь в школу, меня навестил викарий. Не знаю, повлияло ли на выбор времени визита стремление напомнить нашей хозяйке о вреде крепких напитков на сенокосе, но когда я спустился — в девятом часу утра, — он уже был здесь. В итоге мы приглашены на обед. — К сожалению, не смогу пойти: Эдит ждет меня домой, — отказалась Маргарет, радуясь удобному предлогу. — Да, знаю: так я и ответил. И все же, если передумаешь, приглашение остается в силе. — Нет-нет! — быстро проговорила Маргарет. — Давайте не будем нарушать планы: выедем в двенадцать, как и собирались, — а Хепвортов поблагодарим за приглашение. — Что же, как скажешь. Не волнуйся, я все улажу. Перед отъездом Маргарет пробралась в дальний конец родного сада и сорвала веточку жимолости. Взять что-нибудь на память вчера не осмелилась: побоялась, что неправильно поймут. Возвращаться пришлось по деревенской лужайке, и былое очарование переполнило душу. Обыденные звуки казались здесь самыми музыкальными в мире, свет — самым золотым, а жизнь — самой спокойной и полной сказочного восторга. Вспоминая свои вчерашние сомнения, Маргарет призналась себе, что и сама постоянно меняется. Недавно страдала из-за того, что мир устроен не так, как ей бы хотелось, а сейчас вдруг обнаружила, что мир намного прекраснее, чем она его представляла. О, Хелстон! Ни одно другое место на земле с ним не сравнится! Спустя несколько дней Маргарет совершенно успокоилась и решила, что поездка прошла замечательно: было радостно еще раз увидеть лучшую на свете деревню, где все напоминало о прошлом, о счастливой жизни с родителями, — но если бы возможность навестить родные места представилась еще раз, она бы отказалась. Глава 47. Чего-то не хватает Печальный опыт нам дарит терпенье — Так бледный изможденный музыкант, Уверовав в спасительный талант, Смычок сжимает вновь без сожаленья И в звуках постигает вдохновенье. Браунинг Э. Б. Вскоре из Милтона приехала Диксон, чтобы взять на себя обязанности горничной, и привезла множество спелетен и новостей. Поведала прежде всего о свадьбе мисс Торнтон, не упустив подробностей о подружках невесты, нарядах и торжественных завтраках, сопуствовавших пышной церемонии. Марта теперь ее личная прислуга. В городе говорили, что мистер Торнтон устроил совершенно роскошную свадьбу, несмотря на серьезные финансовые потери в результате забастовки и срыва контрактов. Распродажа мебели принесла постыдно мало денег, если учесть состоятельность жителей Милтона. Две выгодные покупки сделала миссис Торнтон. На следующий день явился и сам мистер Торнтон, чтобы кое-что приобрести, и, к удовольствию зевак, заплатил за вещи больше, чем запрашивалось. Если миссис Торнтон снизила цену, то ее сын с лихвой компенсировал потери. Мистер Белл прислал множество заказов на книги, но разобраться в его предпочтениях оказалось непросто: лучше бы он приехал и отобрал то, что ему нужно, сам. К сожалению, о Хиггинсах Диксон рассказала мало: память ее цеплялась за аристократические предрассудки и изменяла всякий раз, когда речь заходила о тех, кто стоял на нижней ступени социальной лестницы. По ее мнению, Николас жил очень хорошо и несколько раз заходил, чтобы справиться о здоровье мисс Маргарет, — единственный, кто интересовался, если не считать мистера Торнтона: тот тоже однажды спрашивал. Мэри? О, у нее все прекрасно! Огромная, толстая, неряшливая! Кажется, кто-то сказал, что она работает в столовой на фабрике мистера Торнтона: отец захотел, чтобы дочка научилась готовить. Диксон не слишком заботилась о связности своих историй, да это для Маргарет и не имело значения: просто поговорить о Милтоне и его жителях было очень приятно. Впрочем, саму Диксон тема мало увлекала — куда больше ей нравилось рассуждать о мистере Белле и его речах, свидетельствовавших о твердом намерении объявить Маргарет наследницей, — но молодая госпожа не пожелала развивать эту тему и не стала отвечать на многочисленные вопросы, пусть даже старательно замаскированные под подозрения, наблюдения и утверждения.