Все это время Маргарет тайно мечтала услышать, что мистер Белл приезжал в Милтон по делам. В Хелстоне, во время знаменательного разговора, они пришли к единому мнению, что желанное объяснение должно достичь сознания мистера Торнтона исключительно в личной беседе, да и то весьма ненавязчиво. Письма профессор писал нерегулярно, но время от времени, когда возникало настроение, все-таки одаривал названную дочь короткими посланиями. Особых надежд Маргарет не питала, и все же откладывала листки с легким чувством разочарования. В Милтон мистер Белл не собирался — во всяком случае, ничего об этом не писал. Что ж — значит, следовало набраться терпения: рано или поздно туман рассеется. Письма почтенного джентльмена мало напоминали его самого: лаконичные, полные жалоб и даже необычной, несвойственной ему горечи. Он не хотел смотреть в будущее — скорее, сожалел о прошлом и тяготился настоящим. Маргарет решила, что причина дурного расположения кроется в пошатнувшемся здоровье, но в ответ на тревожные расспросы мистер Белл прислал сердитую записку, где напоминал о существовании старомодной болезни под названием «сплин». Ей самой решать, умственное это недомогание или физическое, но он сохраняет за собой право ворчать, не предоставляя отчетов о состоянии здоровья. После суровой отповеди Маргарет перестала интересоваться самочувствием старшего друга, пока однажды Эдит не рассказала о своей беседе с мистером Беллом во время его последнего пребывания в Лондоне. Выяснилось, что джентльмен всерьез собирался отвезти подопечную к брату и невестке в Кадис и планировал совершить это путешествие осенью. Маргарет засыпала кузину вопросами, но та вскоре заявила, что утомилась и больше ничего вспомнить не может. Мистер Белл сказал только, что было бы неплохо услышать рассказ о бунте из уст самого Фредерика, а заодно предоставить Маргарет возможность познакомиться с Долорес. Во время продолжительных каникул он всегда совершал дальние путешествия, так почему бы в этот раз не посетить Испанию? Вот и все. Эдит выразила надежду, что Маргарет разволновалась вовсе не потому, что хочет их покинуть, а потом от нечего делать расплакалась и заявила, что любит Маргарет значительно больше, чем та ее. Маргарет успокоила кузину как могла, но объяснять, как ее вдохновила мысль о поездке в Испанию, не стала. Всякое развлечение без ее личного участия Эдит воспринимала как молчаливое оскорбление или — в лучшем случае — как доказательство равнодушия к ее персоне, поэтому Маргарет сочла разумным скрыть радость, позволив себе лишь небольшую вольность: одеваясь к обеду, спросила Диксон, не желает ли навестить мастера Фредерика и его молодую жену. — Но ведь она католичка, мисс. Разве не так? — Кажется… О да, конечно! — подтвердила Маргарет, на миг обескураженная забытым обстоятельством. — И живут они в католической стране? — Да. — В таком случае должна отказаться: собственная душа ближе даже дорогого мастера Фредерика, — а то все время буду дрожать от страха, как бы меня не обратили в чужую веру. — Честно говоря, — призналась Маргарет, — я и сама не знаю теперь, поеду ли. Впрочем, если поеду, то смогу обойтись без тебя: не такая уж я важная леди, так что не волнуйся, дорогая старушка Диксон. Возможно, тебя ждет длительный отпуск. Жаль только, что главное слово здесь — «возможно». Диксон этот монолог очень не понравился. Во-первых, обидело обращение «старушка». Горничная знала, что госпожа называет так всех, кого любит, однако слышать такое в свой адрес все-таки не желала, поскольку, даже переступив порог пятидесятилетия, старой себя не считала. Во-вторых, очень не понравились слова мисс, что обойдется без нее. Ну и, конечно, несмотря на страх, хотелось увидеть солнечную Испанию, а может, даже краешком глаза заглянуть в тайны католичества и инквизиции. Подумав, Диксон многозначительно откашлялась, чтобы обозначить намерение говорить серьезно, и спросила, не думает ли мисс Хейл, что, если не заходить в церкви и не общаться со священниками, опасность обращения в католичество минует стороной. Речь, конечно, не о самом мастере Фредерике — это особый случай. — Думаю, для него все решила любовь, — вздохнула Маргарет. — Конечно, мисс! — обрадовалась Диксон. — Я-то смогу оградить себя и от священников, и от церкви: меня не застанешь врасплох! Впрочем, может, все-таки безопаснее остаться на родине… Маргарет боялась даже думать всерьез о поездке в Испанию, но сама идея отвлекла ее от стремления поскорее посвятить мистера Торнтона в истинную причину роковых событий. Мистер Белл прочно осел в Оксфорде и, похоже, не собирался в ближайшее время его покидать. Сама же Маргарет стеснялась не только спросить прямо, но и намекнуть на возможность визита, точно так же как не чувствовала себя вправе уточнить вероятность поездки в Испанию. Возможно, идея посетила джентльмена лишь на пять минут. За весь долгий солнечный день в Хелстоне он ни разу не упомянул о подобном намерении. Скорее всего, фантазия рассеялась так же легко, как возникла. Однако если это все же правда, то унылая монотонная жизнь отступит перед новыми яркими впечатлениями. Огромную радость доставлял Маргарет маленький племянник. Мальчик был любимцем и гордостью отца и матери — но только до тех пор, пока слушался и не капризничал. При каждом бурном взрыве его темперамента Эдит впадала в безвольное отчаяние и со вздохом восклицала: — О боже! Ну что с ним делать? Пожалуйста, Маргарет, позвони и вызови Хенли. К стыду своему, в минуты своеволия Маргарет любила племянника едва ли не больше, чем в миролюбивом настроении, поэтому уводила его в свою комнату, чтобы спокойствием, обаянием и душевной тонкостью победить упрямство. В конце концов малыш затихал, прижимался мокрым от слез личиком к ее плечу и засыпал на руках. Эти моменты казались Маргарет самыми сладкими, самыми дорогими, потому что дарили ощущение тех чувств, испытать в полной мере которые она уже не надеялась. Мистер Генри Леннокс появлялся в доме часто и вносил в жизнь острую, пикантную ноту. Острый ум и разнообразные знания молодого, но весьма успешного юриста заметно оживляли обычно бесцветный разговор в гостиной, как и само его присутствие, несмотря на холодность и даже некую надменность. Маргарет заметила, что к брату и невестке он относится с легким презрением, считая их образ жизни бесцельным и пустым. Как-то раз ей довелось услышать, как младший брат резко спросил старшего, навсегда ли тот оставил профессию. Капитан Леннокс ответил, что обладает вполне достаточными средствами и не считает нужным продолжать службу. — И это все, ради чего ты живешь? — осуждающе уточнил мистер Леннокс-младший. И все же братья сохраняли родственную близость, как бывает в тех случаях, когда один берет на себя роль лидера, а второй готов терпеливо подчиняться. Мистер Леннокс — проницательный, дальновидный, находчивый, саркастичный и гордый — умело поддерживал и развивал полезные связи, поэтому быстро и уверенно поднимался по служебной лестнице. После долгого разговора о Фредерике в присутствии мистера Белла Маргарет ни разу не общалась с ним на темы, выходящие за пределы дома и семьи, но даже ни к чему не обязывающих бесед оказалось достаточно, чтобы развеять смущение с ее стороны и проявление уязвленного самолюбия и тщеславия — с его. Они часто виделись, но Маргарет почему-то казалось, что Генри старается не оставаться с ней наедине. Судя по всему, он тоже чувствовал, что они разошлись и во взглядах на жизнь, и во вкусах. И все же в те минуты, когда Ленноксу удавалось высказаться особенно точно и выразительно, взгляд его в первую очередь падал на Маргарет, пусть и на мгновение, а в общих семейных беседах именно ее точка зрения интересовала больше всего, хотя он старательно скрывал почтительное внимание. Глава 48. Расставание Любимый друг отца, не покидай навек! Не мог я показать, не знал, как рассказать, Что и в моей судьбе ты — главный человек. Неизвестный автор Званые обеды миссис Леннокс всегда имели успех, а секрет заключался в том, что кузина и подруги обеспечивали изысканность и элегантность, а капитан Леннокс отвечал за ненавязчивую осведомленность в текущих событиях. Мистер Генри Леннокс, а также несколько его молодых коллег и друзей оживляли беседу остроумием в сочетании с обширными познаниями в различных областях и умением преподать собственную эрудицию без педантизма и назойливости. Обеды проходили блестяще, и все-таки даже здесь Маргарет сверлило разочарование. Любой талант, любое чувство и даже стремление к добродетели использовались в качестве материала для фейерверка. Священный скрытый огонь изживал себя в треске и искрах. Об искусстве говорили исключительно на уровне восприятия, обсуждая внешние эффекты и не пытаясь постичь мысль. Гости подстегивали собственный энтузиазм в отношении высоких материй, хотя никогда не задумывались о них в одиночестве. Способность к переживанию рассеивалась в потоке пустых слов. Однажды, когда джентльмены вернулись в гостиную, мистер Генри Леннокс подошел к Маргарет и обратился едва ли не с первыми добровольными словами со времени ее возвращения на Харли-стрит: — Кажется, вам не понравилось то, что сказал за обедом Шерли. — Разве? Значит, я так и не научилась скрывать свои мысли, — ответила Маргарет. — Так было всегда. Ваше лицо не утратило способности к красноречию. — Вы правы: мне не понравилось, как он защищал заведомое зло — очевидное зло, — пусть даже в шутку. — Но зато как точно подбирал слова! Помните удачные эпитеты? — Да… — Вы хотите добавить, что презираете его за эти речи, пусть и умные. Пожалуйста, пусть вас не смущает, что он мой друг! — Вот именно! Это тот самый тон, который… Маргарет не договорила. Леннокс ждал продолжения, но она лишь покраснела и собралась было отойти, когда услышала тихие, но отчетливо произнесенные слова: — Если мой тон или образ мыслей чем-то вас не устраивает, прошу оказать мне честь и доходчиво объяснить, что я должен сделать, чтобы общение доставляло вам удовольствие. До сих пор не было никаких известий о намерении мистера Белла посетить Милтон, хотя в Хелстоне он говорил об этом так, словно собирался отправиться туда в самое ближайшее время. Маргарет порой думала, что джентльмен вполне мог уладить свои дела по почте, особенно если принять во внимание его нелюбовь к дымному городу и легкомысленное отношение к тому объяснению, которое она просила осуществить в личной беседе с мистером Торнтоном. Она знала, что добрый профессор выполнит просьбу, но когда: летом, осенью или зимой — это вопрос. На дворе стоял уже август, а о поездке в Испанию до сих пор не прозвучало ни слова, и Маргарет старалась примириться с утратой иллюзий. Однако в одно прекрасное утро пришло письмо, где добрый друг сообщал, что намерен приехать, чтобы обсудить некий план, а заодно проконсультироваться с доктором. Мистер Белл начинал думать, что в дурном настроении и раздражительности виноват не он сам, а пошатнувшеея здоровье. При повторном чтении Маргарет обратила внимание на чрезмерно жизнерадостную интонацию послания, но от более глубокого анализа ее отвлекли восклицания Эдит: — Мистер Белл приезжает в Лондон! Ах господи! Меня так вымотала жара, что вряд ли найду силы еще на один званый обед! К тому же все, кроме нас, давно разъехались по загородным поместьям и никого из тех, с кем мистеру Беллу было бы приято провести время, не осталось. — Уверена, что обед в тесном семейном кругу ему доставит большую радость, чем общение с незнакомцами, пусть и самыми блестящими, которых тебе удастся собрать. А если он плохо себя чувствует, то тем более не захочет видеть посторонних. Рада, что мистер Белл наконец-то собрался к доктору: по тону писем я давно поняла, что он нездоров, но ответов на прямые вопросы не получила, а больше спросить было некого. — Вряд ли что-то серьезное, иначе он не думал бы о поездке в Испанию. — Так он ни разу об этом и не упомянул. — Нет, но план, который мистер Белл собирается с тобой обсудить, явно связан с путешествием. Только вот захочешь ли ты поехать в такую жару? — Скоро жара пойдет на убыль, с каждым днем будет все прохладнее. Единственное, чего я боюсь, — что жду от путешествия слишком многого, к тому же чересчур своевольно. В таких случаях обычно ожидает разочарование: даже если план исполняется, воображение все равно требует чего-то большего. — Но это суеверие, Маргарет. — Не думаю — скорее, естественная защита от острых, страстных потребностей. Кто-то умоляет Господа: «Пошли мне детей, а не то умру», — ну а я мысленно прошу: «Позволь поехать в Кадис, иначе умру». — Я так боюсь, что брат и невестка уговорят тебя остаться там навсегда. Что же тогда мне делать? Я ведь мечтала найти тебе мужа здесь, чтобы не расставаться! — Я не собираюсь замуж. — Что за глупости! Космо говорит, что твое присутствие привлекает в дом джентльменов, и многие из них ради тебя готовы посещать нас и на будущий год. Маргарет высвокомерно вскинула голову: — Знаешь, Эдит, порой мне кажется, что жизнь на Корфу плохо на тебя повлияла… — Да? — Ты стала вести себя бестактно. Эдит так отчаянно разрыдалась и с такой обидой заявила, что кузина ее разлюбила и больше не видит в ней подругу, что Маргарет испугалась, не слишком ли покорно пошла на поводу уязвленной гордости, и весь день пыталась загладить вину, рабски прислуживая Эдит. Кузина улеглась на диван в позе несчастной жертвы и принялась тяжело вздыхать, а спустя некоторое время уснула. Мистер Белл дважды переносил дату приезда, но так и не появился, а однажды утром Маргарет получила письмо от его камердинера Уоллиса. Слуга сообщал, что господин давно плохо себя чувствовал и потому был вынужден откладывать путешествие, а в тот самый день, когда должен был отправиться в Лондон, случился апоплексический удар. Консилиум врачей вынес вердикт, что больной не переживет ночь. Более чем вероятно, что, когда мисс Хейл получит это письмо, бедного господина уже не будет на свете. Письмо пришло во время завтрака. Маргарет прочитала, побледнела, молча передала листок Эдит и поспешно вышла из комнаты. Миссис Леннокс тоже прочитала и разрыдалась — по-детски испуганно и безутешно, чем немало огорчила супруга. Миссис Шоу завтракала в своей комнате, так что непростая миссия примирить жену с близостью смерти, испытанной впервые в сознательной жизни, легла на плечи капитана. Эдит не сразу подумала о Маргарет, а когда вспомнила, поспешно вышла из-за стола и поднялась к ней в комнату. Диксон собирала необходимые туалетные принадлежности, а Маргарет со слезами на глазах трясущимися пальцами завязывала ленты на шляпке. — Ах, дорогая! Какой ужас! Ты что, собираешься куда-то выйти? Космо сам отправит телеграмму и выполнит любое поручение. — Еду в Оксфорд. Поезд отправляется через полчаса. Диксон предложила свои услуги, но думаю, что это лишнее. Мне нужно к нему: возможно, потребуется уход. Мистер Белл стал мне как отец. Не возражай, Эдит, и не удерживай! — Но я должна тебя остановить. Маме поступок совсем не понравится. Сходи и попроси у нее разрешения. Ты сама не знаешь, куда едешь. Одно дело, если бы мистер Белл жил в собственном доме, отдельно от всех, но ведь это университет! Умоляю, поговори с мамой: потребуется не больше минуты. Маргарет сдалась и опоздала на поезд. От неожиданности миссис Шоу растерялась и впала в истерику, напрасно потратив драгоценное время. Поскольку она твердо заявила, что поедет в любом случае, а через пару часов отходил следующий поезд, после долгих препирательств на тему: что прилично, а что нет — было решено, что сопровождать Маргарет будет капитан Леннокс. В итоге за пять минут до отправления поезда они сидели в вагоне друг напротив друга. Друг отца и ее названный отец лежал при смерти. Мысль об этом столь очевидно требовала немедленного действия, что Маргарет удивилась собственной решительности и независимости и ни на миг не пожалела, что поехала.