Мистер Белл, как оказалось, скончался ночью. Она увидела его комнаты и впоследствии с нежностью связывала их в памяти не только с лучшим, самым любимым другом отца, но и с ним самим. Перед отъездом капитан и Маргарет пообещали Эдит, что если печальный конец уже наступил, то они вернутся к обеду, поэтому осталось лишь обвести долгим взглядом комнату, где умер отец, и навсегда проститься с добрым, остроумным, мудрым мистером Беллом. На обратном пути капитан Леннокс уснул, а Маргарет вдоволь наплакалась, вспоминая роковой год и все принесенные им несчастья. Не успевала она в полной мере осознать одну утрату, как наваливалась новая — не для того, чтобы вытеснить из сердца предыдущую, но чтобы еще больнее разбередить едва затянувшуюся рану. Однако, услышав нежные голоса кузины и тетушки; увидев восторг, с которым встретил ее маленький Шолто; войдя в ярко освещенные уютные комнаты; ощутив искренний интерес бледной и оттого еще более хорошенькой хозяйки дома, Маргарет вырвалась из транса почти суеверной безнадежности и почувствовала, что даже она способна внушать радость. Эдит уступила ей свое место на диване, а малыш бережно и важно принес тетушке чашку чая. Жизнь медленно, но неуклонно поворачивалась светлой стороной, так что, одеваясь к обеду, Маргарет даже сумела поблагодарить Господа за избавление дорогого друга от долгой мучительной болезни. Когда пришла ночь — торжественная и величественная — и дом погрузился в тишину, Маргарет долго сидела у окна, восхищаясь красотой летнего лондонского неба. Земные огни отбрасывали слабые розовые отсветы на мягкие облака, выплывавшие из неведомого мрака в белое сияние луны. В этой комнате Маргарет простилась с детством и встретила юность — золотое время пробуждения чувств и совести. Однажды, в такую же тихую летнюю ночь, она пообещала себе жить смело и благородно — «без страха и упрека», — как жили героини любимых романов. Тогда казалось, что стоит лишь принять решение, и судьба сложится сама собой. Сейчас стало ясно, что необходимым условием истинного героизма является не только воля, но и молитва. Доверив собственному суждению, она совершила роковую ошибку. Дальнейшие события стали справедливыми последствиями греха, и теперь все объяснения, оправдания и искушения останутся неизвестными тому человеку, в чьих глазах она так низко пала. Она осталась наедине со своим грехом, зная ему истинную цену. Великодушные рассуждения мистера Белла о том, что почти все люди повинны в двусмысленных поступках, а мотив оправдывает совершенное зло, никогда не казались по-настоящему убедительными. Мысль о том, что, зная истинные обстоятельства, она смогла бы смело сказать правду, утешала слабо. Теперь, когда смерть в очередной раз объяснила, что в жизни по-настоящему важно, попытка оправдаться в глазах мистера Торнтона хотя бы с помощью покровителя предстала жалкой и беспомощной. Если бы весь мир говорил, действовал или хранил молчание с целью обмана; если бы в опасности оказались самые дорогие жизни и самые важные интересы; если бы никто и никогда не узнал истину и не смог измерить степень уважения или презрения и она осталась бы одна перед лицом Господа, Маргарет Хейл молилась бы об одном: чтобы хватило сил говорить правду и поступать по совести. Глава 49. Спокойное дыхание Как берег солнечный уныл и пуст! Неспешен мерный шаг и полон грусти Глубокий вздох печальных уст. Худ Т. — Разве мистер Белл не назначил Маргарет своей наследницей? — шепотом осведомилась Эдит, оставшись наедине с мужем после печальной поездки в Оксфорд. Прежде чем задать опасный вопрос, она встала на цыпочки, обняла мужа и умоляющим тоном попросила не сердиться. Однако капитан Леннокс ничего об этом не знал, а если что-то слышал, то успел забыть. Вряд ли профессор небольшого колледжа мог оставить значительное состояние, но в то же время двести пятьдесят фунтов в год — сам он никогда не хотел, чтобы Маргарет платила за кров и еду — сумма невероятная, особенно если учесть, что спиртное кузина не употребляла и питалась весьма умеренно. Слегка расстроенная, Эдит чуть отстранилась: романтика момента разрушилась. Неделю спустя она важно подошла к мужу и торжественно поклонилась: — Я оказалась права, а вы, благородный капитан, заблуждались. Маргарет получила письмо от адвоката, в котором тот объявляет ее наследницей имущества, оставшегося после уплаты долгов и налогов. Эта сумма составляет около двух тысяч фунтов. Кроме того, к мисс Хейл переходит еще около сорока тысяч фунтов в виде недвижимости в Милтоне. — Недурно! И как же кузина приняла известие о свалившемся на нее богатстве? — О, кажется, Маргарет давно знала о наследстве, только не представляла его размеров. Сейчас сидит бледная, растерянная и твердит, что боится ответственности. Однако все это ерунда. Шок скоро пройдет. Я оставила маму расточать елей, а сама побежала к тебе. Как-то само собой, по общему молчаливому согласию, сложилось, что мистер Генри Леннокс превратился в постоянного юридического консультанта мисс Хейл. Маргарет настолько плохо разбиралась в любых формах бизнеса, что обращалась к нему за каждой мелочью. Он выбрал ей поверенного; он же приносил на подпись бумаги и чувствовал себя абсолютно счастливым, когда доводилось подробно объяснить смысл таинственных законов. — Генри, — однажды лукаво обратилась к деверю Эдит, — известно ли тебе, какого результата я жду от всех этих долгих обсуждений и переговоров? — Нет, не известно, — ответил мистер Леннокс покраснев. — Больше того, попрошу ничего не объяснять. — Что ж, отлично. В таком случае можно не просить Космо прекратить так часто приглашать в дом мистера Монтегю. — Как пожелаешь. — Генри Леннокс с напускной холодностью пожал плечами. — То, о чем ты думаешь, может случиться, а может и не случиться. В этот раз, прежде чем сделать решительный шаг, постараюсь трезво оценить расстановку сил. Возможно, говорить так невежливо, но если сунешь в процесс свой нос, то все испортишь. Долгое время мисс Хейл держалась со мной крайне холодно, и только понемногу оттаивает. В ней таятся черты Клеопатры — не хватает лишь поклонения языческим богам. — Лично я очень рада, что кузина — истинная христианка, — сердито парировала Эдит. — Среди моих знакомых так их мало! Этой осенью отправиться в Испанию не удалось. Маргарет старалась утешиться тем, что, возможно, счастливый случай приведет Фредерика в Париж, куда легко было бы найти достойное сопровождение, но надежды ее не оправдались. Вместо Кадиса пришлось довольствоваться Кромом, куда собрались тетушка Шоу и Ленноксы. Родственникам очень хотелось разделить радость путешествия с Маргарет, а потому, учитывая их настойчивость, выбора у нее не осталось. Возможно, в некотором смысле Кром оказался лучшим местом, поскольку позволил не только отдохнуть, но и окрепнуть физически. Среди других рухнувших надежд оказалась и самая важная: мистер Белл так и не успел передать мистеру Торнтону простые факты семейной истории, предшествовавшие несчастному инциденту и смерти Леонардса. Маргарет мечтала, чтобы любое мнение мистера Торнтона — пусть даже значительно изменившееся — основывалось на понимании причин и мотивов ее поступков. Ясность вернула бы веру в справедливость и освободила от вечной тревоги, избавиться от которой сейчас казалось так же невозможно, как невозможно приказать себе не думать о том, о чем нельзя не думать. События произошли так давно, что уже не существовало иного способа объясниться, кроме утраченного вместе с уходом мистера Белла. Оставалось утешаться тем, что, как и многих других, ее неправильно поняли. Маргарет заставила себя поверить в исключительность обстоятельств, но сердце все равно щемило от тоскливого желания: пусть когда-нибудь, спустя много лет, он все-таки узнает о непреодолимом искушении. Казалось, вовсе не обязательно слышать, что ему все объяснили — лишь бы верить, — но это желание тоже оставалось напрасным, как и многие другие. Убедив себя, что так есть и будет всегда, Маргарет решительно обратилась к окружающей жизни и постаралась извлечь как можно больше радости из близости моря и полной свободы действий. Долгими часами она сидела на пляже, неотрывно глядя, как волны мерно накатываются на каменистый берег, или смотрела вдаль, где море втречалось с небом, и, сама того не замечая, слушала вечную, никогда не смолкающую музыку. Душа успокаивалась и оживала. День за днем Маргарет сидела неподвижно, обхватив руками колени, пока тетушка Шоу с увлечением занималась покупками, а Эдит и капитан Леннокс разъезжали вдоль побережья и навещали соседние курортные городки. Няни с детьми то и дело проходили мимо, шепотом спрашивая друг друга, зачем эта молодая красивая леди день за днем смотрит в одну точку. Когда же вся семья собиралась за обедом, Маргарет казалась такой молчаливой и сосредоточенной, что Эдит не на шутку разволновалась и с радостью поддержала предложение мужа пригласить в Кром Генри Леннокса. Правда, приехать он мог только в октябре, после возвращения из Шотландии. Долгие размышления позволили Маргарет расположить события своей жизни в единственно верном порядке — в соответствии с их причинами и значением, причем как в отношении собственного прошлого, так и в отношении будущего. Проведенные на пляже часы не прошли даром, и это заметил каждый, кто обладал способностью видеть и давал себе труд понять то выражение умиротворенного спокойствия, которое постепенно приобретало лицо Маргарет. Мистер Генри Леннокс был потрясен переменой. — Должен сказать, что море пошло мисс Хейл на пользу, — заметил он, как только Маргарет вышла из комнаты. — Она выглядит на десять лет моложе, чем на Харли-стрит. — Все дело в шляпке, которую я ей купила! — торжествующе воскликнула Эдит. — Как только увидела, сразу поняла, что это единственно правильный фасон! — Прошу прощения, — возразил мистер Леннокс тем слегка полупрезрительным-полуснисходительным тоном, которым всегда разговаривал с невесткой. — Кажется, мне известна разница между очарованием наряда и очарованием женщины. Ни одна шляпка на свете не смогла бы сделать глаза мисс Хейл такими сияющими и в то же время мягкими, губы такими полными и яркими, а лицо — чистым и светлым. Сейчас она стала такой же привлекательной, какой была в Хелстоне… нет, пожалуй, еще красивее. С этой минуты умный и честолюбивый джентльмен полностью посвятил себя завоеванию великолепной мисс Хейл. Он восхищался ее красотой, высоко оценивал свободу и гибкость ума, способного (так ему казалось) с легкостью охватить все, чем дорожил он сам. Огромное состояние он рассматривал лишь как составную часть великолепного образа и характера, однако в полной мере сознавал перспективы, открывающиеся перед бедным адвокатом. Рано или поздно он добъется несравненного успеха в юриспруденции и тогда сможет с процентами вернуть столь необходимые в карьере средства, которые принесет женитьба на богатой наследнице. Вернувшись из Шотландии, неугомонный адвокат уже успел съездить в Милтон, чтобы опытным профессиональным взглядом оценить недвижимое имущество мисс Хейл, и пришел к твердому выводу, что земли и здания, принадлежащие ей в этом процветающем промышленном городе, будут быстро и неуклонно дорожать. Мистер Леннокс с радостью отметил то обстоятельство, что деловые отношения между ним и Маргарет постепенно стирали болезненные воспоминания о неудачном дне в Хелстоне. Теперь он обладал неограниченными возможностями общения за пределами семейного круга. Маргарет могла без конца слушать рассказы о Милтоне, хотя мистер Леннокс не встретился ни с одним из ее близких знакомых. Тетушка и кузина отзывались о городе с неизменным отвращением и презрением. Маргарет со стыдом вспоминала, что подобные чувства не только испытывала, но и выражала сама в первое время жизни на новом месте. Однако мистер Леннокс едва ли не превзошел мисс Хейл в высокой оценке Милтона и его обитателей. Их энергия, твердость характера, бесконечное мужество в борьбе за свои интересы, прозрачная очевидность существования вызывали у него искреннее восхищение. Он постоянно рассуждал на эту тему, не сознавая, насколько эгоистичной оставалась цель мощных усилий. Однажды Маргарет, с интересом слушая рассказ восхищенного очевидца, осмелилась указать на это обстоятельство как на грех, оскверняющий в целом благородный, достойный уважения образ. И все же, когда тема все-таки надоела мисс Хейл и на вопросы она начала отвечать односложно, Генри Леннокс обнаружил, что наблюдения и рассуждения по поводу типичных черт даркширского характера разбудили живой интерес: на щеках появился румянец, а глаза заблестели. Вернувшись в Лондон, Маргарет немедленно реализовала одно из принятых на морском берегу решений и взяла свою жизнь в собственные руки. До поездки в Кром она так послушно следовала утвержденным тетушкой законам, как будто до сих пор оставалась испуганной девочкой, по ночам горько плакавшей в подушку. Часы серьезных размышлений оказались ненапрасными: она пришла к выводу, что должна сама отвечать как за свое прошлое, так и за будущее, и попыталась решить самую важную и самую трудную для женщины проблему: где заканчивается подчинение существующей власти и начинается личная свобода. Миссис Шоу отличалась самым легким и добрым нравом, какой только можно представить. Эдит унаследовала от матери семейные черты. Из всех троих Маргарет обладала самым сложным характером: быстрота восприятия и живое воображение сделали ее излишне эмоциональной и ранимой, а преждевременный отъезд из родного дома стал причиной чрезмерной гордости. И все же Маргарет обладала редкой, свойственной лишь детям непосредственностью и добротой, придававшей манерам неотразимую притягательность. Даже сейчас, обремененная серьезным грузом, который свет считал невероятной удачей, она сумела преодолеть сопротивление тетушки и добиться признания собственной воли. Итак, отныне Маргарет приобрела право следовать личным представлениям о долге. — Только не упрямься, — уговаривала кузину Эдит. — Мама хочет, чтобы ты завела своего лакея, а мне кажется, что это вовсе не обязательно: уж очень много хлопот доставляют слуги. Послушайся доброго совета, дорогая: не пытайся непременно поступать по-своему. Это единственное, чего я прошу. Лакей или не лакей — только не упрямься. — Не волнуйся, Эдит. Когда слуги уйдут обедать, при первой же возможности упаду в обморок тебе на руки. В это время Шолто решит поиграть с огнем и раскричится так, что поневоле вспомнишь о решительной женщине, готовой к любым неожиданностям. — А ты не разучишься веселиться и шутить? — Ни в коем случае. Напротив, теперь, на свободе, стану еще веселее. — И будешь по-прежнему позволять мне покупать тебе платья? — Вообще-то, я собираюсь делать это сама. Если пожелаешь, сможешь ходить по магазинам вместе со мной, но принимать решения буду я. — О, я так боялась, что ты начнешь одеваться в коричневое и серое, чтобы скрыть грязь, принесенную из всех этих странных мест. Буду рада, если сумеешь сохранить каплю тщеславия, завещанного нам Евой. — Останусь точно такой же, как была, Эдит, если вам с тетушкой угодно в это поверить. Но у меня нет ни мужа, ни ребенка, а значит, нет и естественных женских обязанностей, поэтому придется придумать мне какое-нибудь дело помимо выбора платьев и шляпок. На семейном совете Эдит, ее матушка и муж решили, что отважные планы Маргарет еще надежнее сохранят ее для Генри Леннокса. Они всеми силами удерживали ее от новых знакомств и радовались, что кузина не игнорирует его общество. Другие поклонники, привлеченные красотой девушки и слухами об огромном состоянии, мгновенно устранялись с дороги легкой высокомерной улыбкой и переходили на иные тропы — туда, где прогуливались менее разборчивые красавицы и более сговорчивые наследницы. Отношения между Маргарет и Генри постепенно становились все ближе, однако ни она ни он не допускали ни малейшего проявления интереса даже со стороны самых близких людей. Глава 50. Перемены в Милтоне Спешим мы вверх, вверх, вверх; Бежим мы вниз, вниз, вниз! Из детской песенки Тем временем в Милтоне трубы дымили, паровые машины ревели и стучали, а станки работали без остановки. Дерево, металл и пар трудились бесчувственно и бесцельно, но бесконечность их монотонной работы уступала неустанному терпению толпы, осознанно и целенаправленно стремившейся… к чему? На улицах редко попадались праздные гуляки. Лица прохожих выражали тревогу и решимость. Любые новости воспринимались с жадностью. На аукционе и на бирже игроки отталкивали друг друга точно так же, как в жизни, руководствуясь диким законом конкуренции. Город тонул во мраке. Покупатели приезжали редко, да и тех встречали с подозрением: кредиты давно утратили доверие, а самые надежные из клиентов могли в любой момент потерять состояние из-за бесконечной борьбы между пароходными компаниями в соседнем портовом городе. Пока в Милтоне никто не разорился, но вести из Америки, как и из более близких стран, вызывали столь острую тревогу, что даже если языки молчали, то глаза неустанно спрашивали: «Какие новости?»; «Кто уже обанкротился?»; «Что будет со мной?»… Если собиралась небольшая компания, собеседники старались говорить лишь о тех знакомых, кто прочно держался на плаву, и не упоминали неудачников. Считалось, что пустые разговоры только ухудшают положение, притом что каждый новый банкрот тянул в пропасть следующего. — Торнтон стоит твердо, — рассуждали знатоки. — Бизнес его процветает и расширяется с каждым годом. А все потому, что при всей своей смелости он чрезвычайно умен и рассудителен! Один из сплетников, некий Харрисон, отозвал другого в сторону и, склонившись к самому уху, высказал особое мнение: — Да, бизнес Торнтона велик, но прибыль он вкладывает в расширение производства, почти ничего не оставляя на черный день. Станки у него новые, но как долго останутся такими? Еще пару лет, не больше, а стоят огромных денег! Однако скептически настроенный мистер Харрисон просто завидовал: унаследовав от отца состояние, очень боялся его потерять, расширив бизнес, — и мучительно переживал за каждое пенни, заработанное более отважными и дальновидными коллегами. Правда заключалась в том, что Торнтон испытывал серьезное давление, и острее всего оно ощущалось в самой уязвимой точке: страдала гордость за безупречную коммерческую репутацию, которую промышленник создал собственными усилиями. Свой огромный успех он объяснял вовсе не особыми личными качествами и выдающимися заслугами, а мощью коммерции, позволявшей каждому умному, добросовестному и бесстрашному фабриканту подняться на тот уровень, откуда можно наблюдать за великой игрой мирского успеха и, благодаря разумной дальновидности, открыто и непредвзято влиять на окружающую жизнь. Далеко-далеко, на востоке и западе, где Джон Торнтон никогда не был и никогда не побывает, имя его прозвучит с почтением, любое желание исполнится, а слово сравнится с золотом. С этой идеей торговли молодой амбициозный фабрикант начал развивать свой бизнес. — «Купцы ее уподобятся принцами»[10], — провозгласила матушка напутствие, которое, словно сигнал трубы, должно было призвать сына к бою. Однако, как и большинство окружающих — мужчин, женщин и детей, — Джон не обращал внимания на то, что находится рядом, а стремился вдаль: мечтал об известности в других странах, о фирме, прославленной на многие поколения вперед. Потребовались долгие годы молчаливых раздумий, чтобы в сознании мелькнуло представление о важности сегодняшнего дня в родном городе, на своей фабрике, среди собственных рабочих. Их линии жизни тянулись параллельно — очень близко, но никогда не пересекались — до случайного (как тогда казалось) знакомства с Хиггинсом. Столкнувшись лицом к лицу, прежде всего как хозяин и рабочий — каждый представлял свою сторону, — оба внезапно почувствовали, что обладают одним существенным сходством — человеческим сердцем. Открытие положило начало новым отношениям. До сих пор опасение потерять связь с кем-то из рабочих, не так давно обретших лицо и характер, или осуществить рискованный, слабо продуманный план придавало особую глубину пониманию сложного процесса производства. Положение промышленника, хозяина фабрики приобрело новый, неведомый ранее интерес просто потому, что позволило тесно общаться со странными, невежественными, но в то же время на редкость проницательными людьми и помогло увидеть в них не только силу характеров, но и глубину чувств. Торнтон пересмотрел свое положение в качестве владельца фабрики в Милтоне. Забастовка, случившаяся полтора года назад, не позволила выполнить крупные заказы. Значительная часть капитала осела без движения в новых дорогих станках, а закупленный в больших объемах хлопок лежал на складах бесполезным и опасным грузом. Одной из серьезных причин провала стала низкая квалификация ирландских рабочих. Большая часть выпущенных ими тканей не соответствовала уровню солидного, уважающего себя и свой товар предприятия. В течение нескольких месяцев Торнтон не мог избавиться от тяжких воспоминаний. Нередко, встречаясь с Хиггинсом, он без видимой причины говорил с ним жестко, а порой и грубо — просто потому, что до сих пор болезненно переживал события, в которых тот принял активное участие, — но, едва осознав импульсивную бесконтрольность своего поведения, решил немедленно ее искоренить. Просто избегать встречи с Хиггинсом ему показалось мало: потребовалось доказать самому себе, что имеет власть над собственным гневом, — а для этого обеспечить Хиггинсу свободный доступ к своей персоне всякий раз, когда позволяли условия бизнеса. Постепенно гнев и раздражение окончательно развеялись, а на смену им пришло удивление: как могло случиться, что два человека, работающих на одной фабрике и живущих за счет одного бизнеса — пусть и каждый по-своему, — могут так по-разному воспринимать все, что происходит вокруг? В конце концов, возникло общение, если не окончательно устранившее возможные разногласия и даже столкновения, то позволившее хозяину и рабочему смотреть друг на друга с симпатией и терпеливо выслушивать противоположное мнение. Помимо очевидного улучшения отношений и сам мистер Торнтон, и его рабочие признали, что каждая из сторон очень плохо представляет, чем живет противоположный лагерь. Настала черная полоса в торговле, когда обвалившийся рынок потянул за собой стоимость всех крупных запасов готовой продукции. Склады Торнтона подешевели вдвое; новые заказы не поступали; дорогостоящая техника прибыли не приносила; с трудом удавалось получить оплату уже выполненных контрактов. Несмотря на сложности, приходилось постоянно вкладывать средства в поддержание бизнеса. Пришло время оплачивать счета за приобретенное сырье. Денег не хватило, и единственным выходом оказался заем под непомерные проценты. При этом реализовать хотя бы часть готовой продукции не удалось, но Торнтон не отчаивался, а день и ночь искал выход из тупика. Дома оставался таким же спокойным и мягким, как всегда. С рабочими разговаривал мало, но к этому времени они уже хорошо его знали и воспринимали лаконичные ответы скорее с сочувствием к затруднениям хозяина, чем с плохо скрытым антагонизмом, прежде то и дело прорывавшимся в резких замечаниях и суровых оценках.