— Что ты несешь, чертова ведьма? — растерянно воскликнул он; в его голосе уже не чувствовалось и следа превосходства, которое было там минуту назад. — Я проклинаю тебя! — продолжала Нана с еще большим презрением, обращая в слова всю свою ярость и всю свою боль, и чем больше он трусил, тем ярче разгоралась ее ненависть. — Заткнись! — чуть ли не взмолился парень. Нана вдохнула побольше воздуха, вытянула шею и заглянула ему в глаза. — Теперь ты проклят, — прошипела она. Мужчина явно был напуган: его дыхание участилось, а глаза вылезли из орбит. Вне себя от адреналина, он поднял кулак и замахнулся Нане в лицо. В этот момент погас свет. Нана почувствовала колебание воздуха, возле уха раздался грохот — это кулак врезался в дверь у нее за спиной. Ноги у нее подкосились, и она сползла на пол. Затем встала на четвереньки и скользнула почти бесчувственными пальцами по краю качающейся двери. Толкнув ее, выползла вон, пока влажный теплый воздух не сообщил ей, что она в коридоре. Темноту чуть подсвечивали маленькие светящиеся знаки, которые зелеными стрелками указывали на расположение выхода. Она подползла к стене и, опираясь на выступы, кое-как встала на ноги. Опираясь о стену, побрела по коридору, удивляясь, почему до сих пор слышит приглушенный женский плач, пока не поняла, что плачет она сама. Остановилась, стараясь отдышаться и успокоиться. Сквозняк, дувший в коридоре, становился все сильнее, словно вокруг не стадион, а аэродинамическая труба. Между ног Нана почувствовала что-то мокрое. Ей не нужно было этого делать, но она коснулась рукой промежности, ощутила влагу, и ей стало нестерпимо стыдно. Затем свет зажегся вновь, и Нана закричала. Глава 30 Не в эту ночь Новый Орлеан, штат Луизиана 05:00 утра, понедельник, 29 августа 2005 года Амайя напрягла слух и различила ровное дыхание Джонсона и Шарбу. Они крепко спали, лежа на раскладушках, несмотря на грохот бури и постоянное дребезжание телефонов, доносившееся с аварийной станции. Саласар предположила, что Дюпри и Булл все еще заняты своими делами где-то в пожарной части. Нажав кнопку на часах, она проверила время — почти пять часов утра. Скоро наступит рассвет, хотя в окне, заклеенном бумагой, не угадывалось и намека на утро. По настоянию Джонсона Амайя согласилась немного отдохнуть и прилегла, не снимая одежды. Со своего места она видела стол для совещаний и лежащие на нем фотографии с места преступления, которые они рассматривали накануне. На каждом из снимков — разруха и хаос. По комнате гулял ветер; стихия вторгалась внутрь, и разрушительная сила природы соединялась с человеческой природой, еще более разрушительной. Обычно у Амайи не было сомнений, поэтому она удивлялась тому, что в голове продолжают крутиться одни и те же вопросы. Ответ был на снимке, изображающем место преступления, — тайные мечты, которые этот человек реализовывал снова и снова. Что это? Отдушина, благодаря которой он изливает свое разочарование в ближних? Или репетиция главной пьесы? Но чего он в таком случае ждет, чтобы снова покончить со своей семьей? Зачем столько репетиций? Амайя закрывала глаза и снова видела Ленкса, улыбающегося фотографу, Брэда Нельсона среди коллег на вечеринке в полицейском участке, рыжие волосы их дочерей. Ханжеский, испуганный вид жены Ленкса и большие глаза Сары, доверчиво улыбающейся даже на водительских правах. Капитан Рид упомянул, что она занимается недвижимостью. Какими разными были эти женщины! Возможно, это своего рода «коррекция», которую психопат применяет к своей новой жизни? Хорошенькая независимая жена не слишком подходила Ленксу, хотя Рид намекал, что и Нельсон давал волю эмоциям, пытаясь вернуть жену в нужное русло, — правда, до чего-то серьезного дело не доходило. Сара Нельсон смело улыбалась в камеру, но Амайя знала, что это ничего не значит. Могла ли она терпеть жестокое обращение? Как минимум периодическое насилие. Агрессия, направленная на неодушевленные предметы, была промежуточной стадией, прежде чем обратиться на людей. Нельсон, тайком идущий в церковь… Амайя подумала, что было бы интересно взглянуть на фотографии дома до и после вспышки ярости, овладевшей Нельсоном в ту ночь. Жена забрала детей и уехала за тысячу двести миль. Как бы в этом случае поступил такой человек, как Ленкс? Довел бы все до конца, как в первый раз? Скорее всего, он отправился бы за ними. Но если он теперь полицейский, представитель закона, то не может просто помчаться следом за женой и детьми, чтобы прикончить их. В конце коридора кто-то открыл дверь, и до нее донесся грохот десятков трезвонящих телефонов, но в следующий миг он заглох: дверь снова захлопнулась. Количество вызовов в аварийном центре за последний час наверняка возросло. Амайя только что смотрела время, но все равно еще раз взглянула на часы и повернулась к окну. Ей нужно было хорошенько все обдумать. Она попыталась мысленно привести в порядок числа и данные, услышанные в течение дня, но в голове царила путаница; мысли множились и повторялись, как на пороге сна, когда пытаешься бодрствовать. Амайе даже в голову не приходило уснуть. Для нее сон был не сознательным решением и не чем-то, от чего можно отказаться по собственному желанию. Сон приходил к ней, как вор, похищавший сознание, а она никогда не сдавала его без боя. Так было всегда: сон превращал ее в осужденного, ожидающего каждую ночь, когда палач склонится над ним, чтобы сообщить о приближении смертного часа. И тогда… * * * Она очень устала, но знает, что уснуть не сможет, поэтому заставляет себя открыть глаза, спускает ноги с кровати и ощущает голыми ступнями тепло вощеного дерева. Смотрит на свои ноги, бледные и тонкие, ступающие по темному полу, когда она направляется к кроватям сестер. Глаза Розауры закрыты; кажется, она спит. Ее длинные, темные, как и у Флоры, волосы собраны в косу, лежащую на подушке, как верный домашний зверек. Флора читает, ее книгу освещает бронзовая лампочка с подставкой в виде нимфы; услышав приближение младшей сестры, она с досадой убирает книгу. — Ты опять здесь? Что на этот раз? Амайя судорожно вздыхает: — Мне страшно, Флора, можно я лягу с тобой? — Я же сказала: нельзя. Лучше тебе вернуться в постель, а не то хозяйка узнает. Розаура открывает глаза и привстает, опираясь на локти, и, хотя все слышала, повторяет вопрос — так уж она устроена. — Амайя, что с тобой, почему ты не спишь? — Терпеливо смотрит на сестру. — Роз, мне так страшно, можно я буду спать с тобой? — Амайя чувствует, как у нее срывается голос, она вот-вот расплачется и всеми силами, которые уже на исходе, старается этого не допустить. Флора смеется, когда она плачет. — Амайя, ты не должна бояться. — Розаура всегда разговаривает с ней как с маленькой: медленным, преувеличенно ласковым голосом. — Флора спит у двери, за ней сплю я; мы защитим тебя от любого монстра, призрака или вампира. — Ну уж нет, ночью я никого не защищаю, я просто сплю, — обиженно возражает Флора. — И вы должны сделать то же самое. Выключаю свет. «Нет, нет, нет, не выключай свет не выключай свет не выключай свет не выключай свет…» Амайя очень устала, она чувствует, что все потеряно. В комнате тепло, но ее колотит озноб, от усталости слипаются веки. Она таращит глаза так старательно, что в уголках выступают первые слезы. И вот уже их не остановить: по лицу катится целый поток из страха, мольбы и тоски. — Пожалуйста, — всхлипывает она, хотя от изнеможения голос звучит скорее капризно. Розаура склоняет голову набок, тронутая ее слезами, поднимает одеяло и освобождает ей место. — Ладно, иди сюда. Амайя прижимается к сестре, и они превращаются в единый клубок. Издалека она слышит, как Роз что-то ей шепчет. — Но тебе придется вернуться в свою постель, прежде чем хозяйка разбудит нас утром. Если она найдет тебя здесь, то разозлится. Ты слышишь, Амайя? Но Амайя уже ничего не слышит. Почувствовав себя в безопасности, она крепко спит. Пока не зазвонят колокола. Динь-дон. …Амайя открывает глаза, надеясь услышать лишь тишину, подтверждающую, что громкий звон остался во сне. Но он раздается вновь — значит, колокола звонят наяву. Она садится на кровати и смотрит на сестер, удивляясь, почему звон не разбудил их. Прислушивается внимательнее и понимает, что, кроме звона колоколов, где-то слышится яростный гул: так гудит ветер или пламя. Что-то привлекает ее внимание; она поворачивается к двери и видит жемчужный шелк материнского халата, который летит по воздуху за ней следом, когда она скрывается в коридоре. Амайя вылезает из-под одеяла, спускает ноги с кровати и чувствует, что деревянный пол утратил свою теплоту: дом словно остыл. Она выглядывает в дверь спальни и замечает янтарный свет, льющийся из гостиной и освещающий середину коридора. Видит мать, шагающую прочь. Подол ее халата плывет за ней, как шлейф. Динь-дон. Амайя уверена, что это сон, не может такого быть, чтобы протяжный колокольный звон не разбудил весь дом, весь Элисондо. Колокола надрываются. Амайя подносит руки к ушам, пытаясь приглушить их звон, а заодно грозный шум хриплого дыхания, заполняющий тишину между каждым ударом, как дурное предзнаменование. Оглядывается вокруг и видит, что из разных комнат в сторону гостиной ведут следы крови. Стараясь обходить кровавые пятна, она идет дальше, дрожа от холода и страха. В гостиной на полу лежит семья в полном составе: сначала взрослые, за ними дети — постарше и помладше, причем самый маленький не старше самой Амайи. Динь-дон, динь-дон, оглушительный звон отдается в стенах музыкальной комнаты, пробуждая воспоминание о Судном дне. А может, это насмешливый ковен колдунов и демонов явился на ее похороны? Амайя дрожит от холода и не может отвести глаз от мертвых рук, которые неподвижно лежат по бокам вытянутых в струнку тел; их головы направлены в сторону реки, другими словами — Амайя точно это знает, — в сторону севера. Мелкокалиберная пуля оставила на лбу у каждого темный кружок, который ужасает, потому что кажется маленькой бездной. У младшего мальчика, лежащего к Амайе ближе всего, волосы на макушке приподняты, словно во сне на него налетел сильный ветер. Кровь течет из его разбитого черепа, скользит по волосам и покрывает голову вязкой, темной, как мазут, массой. Кровь медленно растекается, приближаясь к ногам девочки, приходящей во все большее отчаяние, и, хотя делать этого не стоит, она испытывает неудержимое желание закрыть рану собственными руками. Когда же открывает глаза, над ней склоняется Росария. В ее взгляде застыло презрение. — Ты, наверное, думаешь, что это не имеет значения? Одна ночь или другая? — Ее лицо искажает гримаса отвращения. — Что все это неважно? — Она разводит руками, указывая в сторону трупов. В гостиной звучит музыка Берлиоза. Росария нависает над Амайей, склоняясь все ниже, пока ее горячее дыхание не взметает волосы у нее на лбу. — Может, ты думаешь, что я сумасшедшая? Нет, хозяйка тебя сегодня не съест. Спи, маленькая сучка. * * * Когда Амайя вернулась в реальность, она чувствовала себя так, словно вынырнула из ледяной воды. Лоб был покрыт испариной, холод из сна все еще прилипал к коже, и она дрожала от страха — таким настоящим казался сон. Затаив дыхание, Амайя огляделась вокруг, надеясь, что не кричала. Она знала, что не могла проспать дольше нескольких минут. «Вас не посещают мертвые, Саласар? Они не стоят у вашей кровати?» — раздался в ее голове голос Дюпри. «Это все чертова гипнагогия, вот что это такое! — сердито подумала Амайя. — Помноженные на стресс, усталость и беспокойство гипнагогические галлюцинации». — Мертвые — это всего лишь мертвые, — прошептала она, словно стараясь успокоить себя. Потом поняла, что произнесла эти слова вслух, и повернулась, чтобы убедиться в том, что коллеги по-прежнему спят. Все еще находясь под впечатлением сна, Амайя встала и двинулась на ощупь к двери, ориентируясь на скудный свет, проникавший в комнату с лестницы. Она растерянно думала о том, что должна выйти в коридор — возможно, синий свет и грохот ветра рассеют остатки сна. «Думаешь, я сумасшедшая?» В какое-то мгновение ей показалось, что ветер завыл с удвоенной силой, и в этом звуке ей слышались человеческие стоны, раздававшиеся со всех сторон. Амайя поднесла руку к груди, внезапно охваченная тяжелым предчувствием, и снова инстинктивно шагнула к тусклому свету. Она точно знала, что одна ночь отличается от другой, что случайностей не бывает и что мать подходила к ее постели не за тем, чтобы позволить ей спать еще одну ночь. Она не собиралась щадить ее — она лишь подтверждала свой приговор, как Мартин Ленкс. * * * Несмотря на грохот включенных на полную мощность кондиционеров, воздух в зале казался раскаленным. В голубом сиянии дюжины плазменных экранов, свисающих с потолка, виднелись кадры с дорожных камер — утопающие в дожде и ветре пустынные незнакомые улицы, по которым время от времени пролетали несомые ураганом ветки, рекламные щиты, пластиковые бутылки и пакеты, сорванные с окон ставни и водосточные желоба. На большинстве экранов изображения представляли собой лишь череду размытых серых пятен, яростно сотрясаемых ветром. Кое-где мелькала и вездесущая спутниковая фотография «Катрины», неумолимо приближающейся к Новому Орлеану. К духоте, вызванной отсутствием окон, добавлялся телесный жар тридцати операторов, сидящих перед экранами своих компьютеров, а заодно и еще десяти, которые постоянно приходили и уходили. За центральной стойкой работали директор и его помощница; с ней Амайя познакомилась вечером, оставляя ей список деталей, к которым следовало быть особенно внимательными при получении вызовов. Увидев Амайю, та жестом пригласила ее подойти и протянула стакан холодного кофе, который налила из термоса. Не вставая со стула, подвинула к себе еще один, чтобы Амайя могла сесть рядом. Затем сняла с левого уха наушник. — Сядь-ка сюда, посмотри; это безумие какое-то, — сказала она, указывая рукой на один из экранов. Амайя разглядела только череду серых пятен среди темноты. — «Катрина» сейчас в Луизиане, прошла со стороны Бураса в западную дельту Миссисипи. Это кадры автомагистрали, сделанные с дорожной камеры. Затем связь пропала, но Национальный центр ураганов говорит о восьми с половиной метрах штормового нагона. — Восемь с половиной метров? — изумилась Амайя. — Да, — подтвердила женщина как приговор. В этот момент Саласар заметила, что она очень напугана. — У нас нет возможности проверить поступающие к нам данные; большая часть информации — просто слухи, которые передают люди, звонящие в экстренные службы. Связь с берегом прервана, но говорят, что Галфпорт и Билокси уже под водой. — Она глубоко вдохнула. — У меня там живут друзья. Амайе показалось, что глаза женщины заблестели, как будто она вот-вот заплачет. — А что в городе? — спросил она, чтобы сменить тему. — Кое-где свет после отключения так и не появился, — ответила помощница директора, указывая на экраны, на которых мелькали все оттенки серого. — К счастью, стационарные телефоны все еще работают. Мы получаем много звонков от людей, которые обвиняют городской совет в отключении электричества. Можете такое представить, в разгар бури? Большинство просто ворчат, но беспокоит другое: когда питание вернулось, некоторые насосы, которые отвечают за откачку воды с улиц, так и не заработали. По оценкам Национального центра по ураганам, штормовой нагон вытеснит озеро Понтчартрейн из берегов; наводнение уже началось, вода дошла до домов, расположенных поблизости от озера; фактически она уже подступает к пожарной части. Амайя посмотрела на нее недоверчиво. — Но нас беспокоит не столько озеро; его природное строение таково, что вода не поднимается высоко, раньше такое уже случалось. Но вот если ветер будет толкать против течения воды Миссисипи, как было во время урагана «Бетси», это может вызвать волнение, и подпорные стены не выдержат. Полагаю, вы в курсе того, что город расположен двумя метрами ниже уровня моря. Если насосы не заработают, вместе с дождем на улицы хлынет речная вода. Сейчас центр уже подтапливает. На данный момент вода поднялась всего на пару пядей, но девяностое шоссе уже напоминает бурную реку. Стоило ей произнести эти слова, как свет снова отключился: погасли экраны, свисающие с потолка, и терминалы перед операторами. По всему залу прокатился недовольный стон.