Булл перебил ее, не в силах сдержаться: — Это неправда. Агент Карлино скончался, выполняя поставленную задачу, а Джером Лиретт — выполняя свой братский долг. Дюпри поднял руку, словно пытаясь сдержать возмущение Булла. — Приступив к расследованию, я сразу увидел сходство между тем, что рассказывали Лиретт и его мать, и тем, что видел сам во время исчезновения моей сестры, кузины и других девочек. Джером отчаялся, потому что полиция рассматривала дело об исчезновении Медоры как похищение с целью давления со стороны других наркоторговцев. Понимание того, с чем мы столкнулись и в какое русло должны направить усилия, не помогало: в последующие дни мы ничего не узнали о том, где может быть Медора, пока в том лагере на болоте не нашлась ее заколка для волос. Дюпри сделал паузу, чтобы отдышаться. Булл продолжил за него: — Выражение «У болота есть глаза» относится не только к населяющим его животным. На болотах живут каджуны — в плавучих хижинах или прямо на лодках. Тем не менее никто ничего не видел и не слышал, и это казалось нам странным. У жителей болот необыкновенное шестое чувство, и они всегда сообщают шерифу, если замечают что-то подозрительное — охотников или браконьеров. А иной раз описывают явления, не поддающиеся рациональному объяснению. — Что это значит? — заинтересовался Шарбу. — Ты же знаешь, что я не сразу попал в убойный отдел. Работать я начинал в городе, полицейским в офисе шерифа Терребонна. Люди здесь суеверные, а на болотах и того хуже. Жизнь там дает иное представление о реальности, и в офисе шерифа не раз получали свидетельства очевидцев, которые якобы видели ругару или даже сталкивались с проделками лютинов. Так что нас удивило, что никто ничего не видел и не слышал. — Ругару? Лютины? — переспросил Джонсон. — Ругару, или loup-garou, — болотное чудовище вроде оборотня. Кто такие лютины, объяснить сложнее: это что-то вроде озорных духов, гоблинов; а есть еще фифолеты, болотные, или блуждающие, огни. Согласно верованиям каджунов, это злые духи, призраки умерших, которых течение унесло к байу[21], стоячим водам. — И полиция Терребонна всерьез относится к этим заявлениям? — удивленно спросил Джонсон. — Когда я занимался сектами, власти воспринимали такого рода вещи скептически. — Уверяю вас, если б вы прожили там хотя бы один сезон, все это не казалось бы вам столь уж нелепым. Болото — живое существо. Если вы работаете полицейским вблизи этнических поселений рома, коренных американцев или каджунов, то должны изучить и понять их обычаи, иначе запутаетесь. Кроме того, все знают, что в южной части Луизианы практикуют вуду. — Вуду — в смысле колдовство? — спросила Амайя. Булл бросил на нее недовольный взгляд и ответил очень серьезно: — Вуду — это традиционная религия в таких странах, как Того или Бенин, а в Гаити — государственная религия. Есть и карибский вариант вуду, созданный на основе верований рабов, завезенных из Африки, и рудиментов христианства: сантерия, кандомбле, умбанда. И да, — сказал он, обращаясь к Джонсону, — сообщения о любой подозрительной деятельности очень даже принимают: когда такая вера является частью культурных корней, приходится признать, что с ней связано очень многое. Всяческие церемонии, жертвоприношения животных, ночные бдения, разграбление могил, кража останков… — Я понял. — Подняв руку, Джонсон кивнул. — Джером сделал ошибку, — продолжил Дюпри. — Прошла неделя с тех пор, как пропала его сестра, а у нас ничего не было. Никто ничего не видел, а если и видел, докладывать нам об этом не собирался. Не предупредив нас, Джером предложил вознаграждение в двадцать тысяч долларов за любую информацию о Самеди. В болотах дела обстоят иначе, чем в остальном мире: он не публиковал объявлений в местной газете, ничего не сообщал местному радио. Двадцать тысяч долларов — довольно приличная сумма, и оставалось только пустить слух, что он готов ее заплатить, а остальное устроилось само собой. В тот день мы долго пытались связаться с Лиреттом, но безрезультатно. Ближе к полудню явились к нему домой. Мать открыла дверь с винтовкой в руках, встревоженная и испуганная, хотя вряд ли можно упрекнуть в чем-то бедную женщину после всего того, что она пережила в последние дни. Она сказала, что сына нет дома; он знал, что мать выписывают, однако не забрал ее из больницы, а значит, с ним случилась как-то беда. Мы были согласны: каждый, кто знал Джерома Лиретта, был в курсе того, как он предан своей семье. И он уж точно не бросил бы мать, потеряв бабушку и сестру. Мы позвонили шерифу и начали готовить отряд, чтобы отправиться в болота на поиски, как вдруг раздался анонимный звонок и нам сообщили, где искать тело. Координаты указывали на болотную байу, указать это место мог только местный каджун. Почти в это же время нам снова позвонила мать Джерома; она была в истерике и говорила что-то о послании сына, которое он якобы нам передал. Мы подумали, что это дурная шутка, а может, звонил какой-то мошенник, привлеченный двадцатитысячным вознаграждением, которое Джером посулил за сестру. Тем не менее мы решили разделиться. Мы с шерифом, детективом Буллом и его людьми отправились к тому месту, где, согласно указаниям, находилось тело Лиретта; Карлино поехал к нему домой поговорить с матерью. — Это была ловушка, — предположил Шарбу. — Нет, не ловушка. Самое отвратительное в этом деле заключалось в том, что матери действительно передали послание от Джерома. Мы нашли тело Лиретта в указанном месте. Обезглавленное. Они прибили туловище к дереву в лесу, окруженном плавающими растениями. Обезглавленный Джером был полностью раздет и, казалось, шагал по зеленому туманному лугу, растущему из воды у его ног. — Значит, Карлино… — сказал Джонсон. Дюпри выдохнул. — Агента Карлино мы нашли на крыльце в доме Лиретта; он был весь в крови, с дырой в груди, но все еще живой. В двух метрах от него, на последней ступеньке, кто-то аккуратно положил отрезанную голову Джерома. Я склонился над своим напарником, который всячески пытался что-то мне объяснить. Слова вырывались у него изо рта вместе с кровью; я просил его помолчать, но он отчаянно силился что-то сказать. Я нагнулся еще ниже, приложил ухо к его рту и сумел разобрать слова: «Лиретт жив». Я подумал, что он спрашивает о судьбе Джерома, что выглядело довольно странно, потому что со своего места он отлично видел отрезанную голову. Я подумал, что у него шок и он бредит, и ответил: «Извини, дружище, я не успел. Лиретт мертв». Мой напарник откашлялся, захлебываясь кровью. «Нет, нет, он жив», — повторял он, протягивая руку к лежащей на ступеньке голове. Срез был неровным, как будто голову оторвали, а не отрубили, — это ощущение усиливали сухожилия, нервы и кровавые лохмотья, торчавшие из основания шеи. Так и должна выглядеть голова, оторванная от туловища: голубовато-белая кожа, потемневшая в некоторых местах, из приоткрытого рта торчит белый пересохший язык. Глаза были закрыты, и всякое сходство с красавцем Джеромом Лиреттом исчезло. Тем не менее это, без сомнения, была его голова. И вдруг Лиретт открыл глаза и посмотрел на меня. Он засунул язык обратно в рот и разомкнул губы, словно собираясь заговорить. Дюпри сделал паузу, наблюдая за реакцией Амайи; та кивнула, не выражая никаких сомнений и дожидаясь, пока он продолжит. — Я застыл, изумленно глядя на голову; уши закладывало от криков обезумевшей матери, доносившихся из дома. Рука моего напарника легла на мою руку, заставив меня сосредоточить на нем все внимание. Я снова склонился над Карлино, чтобы разобрать его бормотание. «Он вырвал у меня сердце, — сказал он. — Самеди забрал его». Я в ужасе посмотрел на страшную дыру, зиявшую у него в груди. Я подумал, что в него, должно быть, стреляли из винтовки с близкого расстояния. Но в таком случае я заметил бы ожог, который непременно остается от выстрела в упор. Однако там была лишь рваная рана с неровными краями, расходившимися при каждом вздохе. Я снял рубашку и попытался остановить ею кровотечение, а мой напарник еще раз попросил меня склониться к нему. «Если ты пойдешь за ним, он вырвет тебе сердце», — сказал он мне. Карлино умер в больнице. Мы доставили его сначала в Хуму[22], а оттуда вертолетом в Батон-Руж. Я сопровождал его всю поездку, около двадцати минут. Пару раз напарник открывал глаза, но было понятно, что он умирает. Я все время разговаривал с ним и сжимал его руку; за мгновение до того, как вертолет приземлился, Карлино потерял сознание. Он умер в реанимации, подключенный к мониторам: не было пульса, давления или какой-либо жизненной активности. Но Карлино был молод, ему было тридцать четыре года, и врач упорствовал. Сделал несколько разрядов дефибриллятором — безрезультатно; затем решил сделать прямой массаж сердечной мышцы. Но когда грудную клетку открыли, выяснилось, что у агента Карлино действительно нет сердца. В медицинском заключении говорится о ручном удалении сердца через отверстие в подреберье. — Но это невозможно, — возразил Шарбу. — Антропологические исследования жертвоприношений, практиковавшиеся майя в Центральной Америке, — отозвался Булл, — описывают церемонию извлечения сердца у живого человека через отверстие, проделанное руками под ребрами, это называлось «удалением бьющегося сердца». — Думаю, Шарбу не имеет в виду, что такого рода операции или жертвоприношения — называйте как хотите — невозможны, а то, что после них жертва не может оставаться в живых, тем более в течение столь длительного времени, — буркнул Джонсон. — Это еще не все, — печально добавил Дюпри; голос его перешел на шепот, выдавая полный упадок сил. — Тело агента Карлино сохраняло признаки жизни и мозговую активность еще сорок восемь часов. Четыре дня спустя коронеру пришлось прекратить вскрытие, потому что некоторые органы все еще реагировали, так же как и отрезанная голова Джерома Лиретта. Останки обоих кремировали. Я составил полный отчет, заверенный шерифом Терребонна и убойным отделом полиции Нового Орлеана в лице детектива Джейсона Булла. Мать Лиретта тоже сделала официальное заявление. Потом она долгое время находилась в психиатрической лечебнице. Я видел ее на днях; она сидела на балконе на Бурбон-стрит, хотя я не сразу ее узнал. Она кое-что сказала, и я понял, что окончательно она так и не поправилась… Дюпри посмотрел на Булла и продолжил: — Через четыре часа после того, как я сдал отчет, меня вызвало начальство и потребовало составить другой отчет, удалив все выходящее за рамки криминалистической логики. Так я и поступил. Амайя машинально уставилась в точку на горизонте. Она не понаслышке знала о версиях, из которых удалили все нелогичное. Глава 52 Трайтер. Знахарь Болота Они углубились в болота. Казалось, их поверхность пожирает свет. Амайя никогда не была на болотах, однако ощущение того, что деревья своими корнями всасывают свет, льющийся с небес, в точности напоминало то, которое она тысячу раз испытывала в лесах Базтана. Рассказ Дюпри перенес ее в ту далекую ночь, в тот лес, которые, как ей казалось, она давно забыла. Амайя вспоминала зловещую красоту и порождаемый ею ужас, и по ее спине пробежал холодок. Они оставили вездеход на окраине пустынного поселка, расположенного неподалеку от Хумы, и снова поплыли в «Зодиаке». Медора неподвижно сидела на носу, словно гальюнная[23] фигура, украшающая пиратский корабль. Она сидела там даже во время поездки на машине, поскольку Шарбу заявил, что лучше заберется на капот, чем позволит этому существу оказаться рядом с ним в тесном салоне. У Дюпри снова поднялась температура. Помогая ему поудобнее устроиться в лодке, Амайя почувствовала, что кожа его пылает. Временами он задремывал, иногда поднимал голову, чтобы отдать Буллу указания, которые вряд ли могли помочь им на территории, где не было практически никаких ориентиров. Они видели несколько плавучих хижин, покачивавшихся на поверхности воды; одни казались заброшенными, другие частично затонули. Вода беспрепятственно затекала в пробоины, проделанные ураганом. Вдалеке они различили как минимум три корабля и пару раз встречали местных, перевозивших свой скарб на переполненных лодках. И хотя те уверяли, что у них все в порядке, Джонсон и Шарбу обменялись взглядами, которые ясно говорили о том, что это далеко не так. До наступления темноты оставался час, и солнце все еще ярко светило в небе, но, по мере того как они углублялись во все более мрачные дебри болот, их одолевал страх, что ночь настигнет их в этих местах. Амайя снова почувствовала озноб, который заставил ее задуматься, не заболевает ли она сама. Билл Шарбу уже предложил им вернуться в населенную местность, когда они вдруг заметили лагерь. Это было самое странное место, которое Амайя когда-либо видела в жизни. Перед ней высились три довольно большие хижины, построенные на плавучих понтонах, которые либо стояли на якоре, либо крепились цепями к большим деревьям. Ветви деревьев, под которыми они свободно умещались, когда болото находилось на обычном уровне, теперь касались крыш. По меньшей мере дюжина лодок для ловли креветок были пришвартованы в импровизированных доках, и светящиеся гирлянды, тянувшиеся от носа до кормы, были первыми электрическими огнями, которые они увидели за последние дни. Шум, производимый генератором, смешивался с голосами людей, которые приветственно махали им руками. Амайя была уверена, что до нее доносится веселая музыка вперемешку с голосами детей и взрослых. Ее захлестнуло ощущение радости, огромного облегчения, как девочку, которая заблудилась в лесу и вышла из чащи к освещенному дому. — Howsyamammaaneem? — крикнули им с крыльца одной из плавучих хижин. Билл и Булл одновременно подняли большие пальцы, улыбаясь. — Howsyamammaaneem? — повторили они в свою очередь, присоединяя свои голоса к доносившимся до них приветственным крикам. — «Мама и они»? — спросила Амайя, заражаясь их ликованием. — Именно так, заместитель инспектора. Луизиана считает себя матриархальным государством. Они привязали «Зодиак» к перилам одного из домов, и дюжина рук помогла им высадиться. Стоило Амайе задуматься о том, как выглядит трайтер, в голове у нее складывался образ колоритного голосистого шамана, вышагивающего во главе традиционного южного карнавала. С яркими перьями на голове, в цветастых лохмотьях, в накидке, расшитой раковинами, блестками и кораллами, в африканской или карибской маске, благодаря которой можно на равных общаться с духами. Но в реальности трайтер оказался мужчиной с золотистой кожей, долговязым и немного сутулым, словно много часов провел, наклонившись вперед, или стеснялся собственного роста. На нем были широкие брюки с закатанными штанинами, из-под которых виднелись сильные худые лодыжки и крупные ступни, едва умещающиеся в резиновых сандалиях. На нем была майка с логотипом «Хорнетс»[24], довольно потрепанная и выцветшая. Волосы он носил чуть длиннее обычного, что подчеркивало седину, которая, казалось, покрывала большую часть его головы. Он забрался в лодку, прежде чем кто-либо осмелился потревожить пациентов, раскутал Медору и осмотрел ее, причем на лице у него не отразилось ни испуга, ни отвращения. Скорее на нем промелькнуло подобие жалости. С Дюпри он тоже особо не церемонился. Взглянул на него и тут же подал знак мужчинам, чтобы те вытащили его из лодки. Полдюжины рыбаков перенесли Дюпри вглубь дома, а Джонсон последовал за трайтером, пытаясь догнать его и рассказать о настойчивости Дюпри, требовавшего доставить его сюда, а также о том, что сказали врачи. В какой-то момент трайтер сам повернулся к Джонсону, так что тот вздрогнул от неожиданности, и остановился перед ним. — Спасибо, — сказал агент искренне. Больше он не ничего не добавил, лишь слегка поклонился, признавая авторитет трайтера. В комнате, которая занимала всю хижину, собралось не менее двадцати пяти человек — мужчины, женщины, ловцы креветок и прочие обитатели болот. Но их присутствие, казалось, нисколько не смущало трайтера. Он вел себя так, словно был со своим пациентом наедине: ни на кого не смотрел, ни к кому не обращался, ни о чем не спрашивал и ни у кого ничего не просил; все его внимание было целиком поглощено Дюпри. Голос трайтера был низким и одновременно мягким. Амайя подумала, что ей хотелось бы услышать его смех. Он наклонился и вытащил из скрюченных пальцев Дюпри маленький мешочек из козьей кожи, который Амайя заметила в больнице. Рассмотрел его и очень осторожно положил на подушку рядом с агентом. — Вы знаете, что это? — прошептала Амайя женщине, стоявшей рядом. — Это гри-гри, амулет, — легко ответила женщина. Амайя посмотрела на нее с подозрением — ее удивил ответ женщины, к тому же она не надеялась его получить. — Это амулет вуду. Кто-то очень любит этого человека и сделал для него амулет, потому что знал, что он в опасности. Если б он не захватил его с собой, то непременно умер бы. Амайя почувствовала легкое головокружение: теперь она была уверена, что у нее температура. От этого, а может, из-за сверхъестественной атмосферы этого места после долгих часов, проведенных на солнце, у нее возникло ощущение нереальности происходящего. Она ощутила болезненное тянущее чувство в животе, прикинула числа и подсчитала, что это не менструация. Затем Амайя почувствовала еще один укол: боль распространилась по внутренней поверхности бедер и на поясницу, вызывая слабость. Она старалась не обращать на нее внимания, сосредоточившись на трайтере. Тот сел в изголовье кровати, на которую уложили Дюпри. Затем опустился на колени на деревянный пол и положил руки ему на грудь, одновременно склонив голову и бормоча что-то — вероятно, молитвы или заклинания. Амайя не понимала, что он говорит, но откуда-то знала, что этот человек могущественен, что перед ней кротчайший из воинов, скромнейший из князей. Он провел руками по туловищу Дюпри, по ногам, снова по голове, повторяя прежний или начиная новый ритуал. В нем чувствовалась неиссякаемая энергия и уверенность. Трайтер возлагал руки на Дюпри, словно вкладывая в его тело сокровище или укрывая его мягким одеялом, чтобы спасти от страданий. Затем встал и оглядел присутствующих. Дюпри выглядел умиротворенным: глаза его были закрыты, руки вытянуты вдоль тела. Он больше не потел и, казалось, крепко спал. — Мы должны оставить его одного; я вылечил его, теперь он должен исцелиться сам, — сказал трайтер.