Его рука на секунду останавливается там, под платьем, хотя это она совершенно зря. Он издает короткий смешок и продолжает делать то, что делал. Я приподнимаюсь и опускаюсь так, чтобы ему было удобнее проникать в меня пальцами. — Мммм… — тянет он и другой рукой притискивает меня ближе к себе. — С одной стороны, залезать под платье — в этом есть что-то возбуждающее. С другой, все-таки хочется, чтобы ты потерлась об меня голой грудью. Что же делать? — Отвечать на вопрос… — я приподнимаюсь еще раз и опускаюсь на уже выставленные пальцы, и они заполняют меня непривычно туго. — Ой! — Еще немножко? — хитро интересуется Альберт и делает попытку протолкнуть внутрь четвертый палец. — Еще! — я приподнимаюсь снова, и на этот раз меня ждет настоящий челлендж. Это так будоражаще плотно и непристойно, что я становлюсь совсем-совсем мокрой. А челлендж от этого — легче. — И отвечай. — Не-е-ет, не всегда… — тянет он и проталкивает ладонь еще чуть глубже. Я испуганно замираю и смотрю ему в глаза. В них искрится возбуждение и азарт. — Только с тобой. — Правда?! — от неожиданности я теряю контроль и насаживаюсь на почти целую кисть. — Ух! — Правда… — он чуть проворачивает пальцы внутри и начинает медленно вытаскивать, глядя мне в глаза. — Я хочу тебя практически непрерывно. Обратное движение чувствуется еще острее. Даже не знаю, что меня больше возбуждает — то, что он делает или то, что говорит. В тот момент, когда его пальцы выходят из меня, и я хныкаю от ощущения пустоты, от входной двери раздается скрежет ключей. Я замираю, и у меня только одна мысль — «О, черт!» Альберт смотрит на меня с очень вопросительным выражением лица. Я вскакиваю, одергиваю платье и даже умудряюсь захлопнуть дверь в комнату прежде, чем Сашка заходит. При виде меня у него тоже становится очень вопросительное выражение лица, так что я просто не хочу знать, как же я выгляжу. — Саш, ты вообще не вовремя. — Я у тебя планшет забыл, — задумчиво говорит он, обшаривая взглядом меня и переводя его на закрытую дверь. Я заглядываю в кухню, хватаю планшет с холодильника и протягиваю ему. — А ты не познакомишь? — вдруг спрашивает Сашка. — Ну, я должен же передать тебя из рук в руки… — Ты совсем ох… охамел? — шиплю я и толкаю его к двери. — Ну хоть на свадьбу пригласите? — Сашка никак не выталкивается, упирается ладонями в косяки. — Буду вести тебя к алтарю! Эй, больно! — Брысь нафиг! — я захлопываю за ним дверь и запираю на три оборота и цепочку. Что-то мне обратно в комнату не очень хочется. Альберт так и не сменил позу. Полулежит в постели, с любопытством смотрит на меня. — Это бывший муж, — говорю я, не дожидаясь вопросов. — С ключами? — Мы… очень близки. Я тихонько подхожу к кровати и забираюсь на нее. Альберт не сводит с меня глаз: — Насколько очень? — Не так, как ты думаешь, — опускаю я взгляд. — Я ничего не думаю, для анализа информации недостаточно, — говорит он и ловит меня в объятья. — У нас случайно получилось остаться хорошими друзьями, — я прижимаюсь к Альберту и понимаю, что то, что я скажу дальше, кажется, утратило актуальность: — Он много лет был моим лучшим другом, и так получилось, что и единственным. По крайней мере, таким, кому можно пожаловаться на то, как мне грустно и одиноко после развода. — И ты жаловалась ему самому, причине твоей грусти? — уточняет Альберт. Его руки гладят меня по голове, по плечам, по спине, без сексуального заряда, просто успокаивающе. — Так вышло… — я прерывисто вздыхаю. Никто уже больше трех лет не гладил меня по голове и не прижимал вот так. Так спокойно и утешительно. — Почему вы развелись? — он спрашивает это так просто. Я бы никогда не смогла. Я бы десять тысяч мыслей передумала и все равно бы не решилась задать настолько прямой и личный вопрос. — Он меня разлюбил… — пожимаю я плечами. Этот ответ, произнесенный вслух постороннему человеку, звучит как-то странно. — В чем это выражалось? — Альберт подтягивает ко мне одеяло и укутывает. Надо же, я не заметила, что меня бьет дрожь. Раньше так было всегда, когда я рассказывала о своем браке, но потом прошло. — Не знаю, — снова нелепо пожимаю плечами. — Он сказал, что чувствовал любовь, а потом перестал. — Что такое любовь? Для тебя? Для него? — допытывается Альберт, и я с удивлением смотрю в его синие глаза. Неужели и правда инопланетянин? — А для тебя? — спрашиваю я. И он… отводит глаза. — Не знаю. Думал, ты ответишь, раз так спокойно оперируешь этим словом. — Но ты же сказал, что любишь меня! — я пытливо заглядываю ему в лицо, ищу взгляд. Где-то в сердце нарастает тревожное ощущение пустоты. И непоправимости. — Я сказал, что влюблен. — Это разные вещи? — Вероятно. Я не могу поверить своим ушам. Отшатываюсь от него, и он не ловит меня обратно. — Для меня любовь — это выбор… — медленно говорю я, стаскивая с плеч одеяло. Я сижу на коленях, сложив руки. Невозможно остановить этот разговор, катящийся к пропасти. — Выбор того, с кем я хочу жить. — Это я могу понять, — кивает Альберт и берет мои руки в свои. Но я отнимаю их: — Был. Сейчас… Как я попала в ситуацию, когда должна объяснить человеку то, во что не верю? — Что? — он снова ловит мои пальцы. Мы оба смотрим на них и не смотрим в глаза друг другу. В комнате как-то холодно, но никто не делает попытки обняться. — Неужели ты никогда не любил? Или тебя не любили? Альберт ерошит волосы, и они впервые не ложатся обратно безупречной волной. — Мой отец говорил, что любит мою мать. А когда заделал ей ребенка — сбежал. Это любовь? Я качаю головой: — Это безответственность. — Мой отчим женился на матери, вырастил меня, всегда поддерживал, всему учил. А когда мне исполнилось восемнадцать — увез ее к своим родителям в Польшу. Очень ответственно. Это любовь? — А ты как? — А я остался тут. Один. Он тоже называл это любовью. Ведь он дал нам все — свои знания, свои ресурсы, свои связи. Очень много. — Но не дал тепла. — Значит, любовь — это тепло? Я качаю головой. Какой-то глупый разговор о дефинициях, который скрывает под собой настоящий. По-настоящему я хочу спросить только одно: — Так ты меня любишь? Альберт наклоняется ко мне, все еще сидящей на коленях, отводит волосы от лица, целует в висок, и когда я поднимаю на него глаза, пытаясь не сморгнуть слезы, отвечает тихо и честно: — Я не знаю, что такое любовь. Назови мне определение, и я отвечу. — Ты ведь признался мне! — еще бы голос не дрожал. От того, что я слышу истерику в своих словах, мне хочется разрыдаться еще сильнее. — Как еще я мог тебя удержать? — мягко спрашивает Альберт, и я наконец понимаю, что все это время балансировала на краю бездонной черной пропасти. А сейчас я в нее лечу.