Он стоит у окна, ерошит влажные волосы, на бедрах полотенце. Он хорошо выглядит и знает это. В отличие от Жени он любит демонстрировать тело: плотный живот, покрытый темной кудрявой порослью, широкие плечи. Выбритая эспаньолка. Амин за собой следит: аминокислоты BCAA, изолят белка с утра и после тренировки, омлет без желтков – Женя готовит ему, когда он остается на ночь. Амин следит и за Жениным весом, взглядом отмечает каждый лишний сантиметр. Он часто напоминает ей, что любит подтянутых девушек, показывает фото. Женя не реагировала поначалу, мало ли кто и что любит, да и мнение Амина не было ей важно. Но со временем выработался рефлекс, как у собаки Павлова: подбираться, когда Амин смотрит. Меньше есть или вообще не есть в редкие дни, когда они встречаются. Вставать на весы. Просто чтобы лишний раз не дергаться, не слышать замечаний. Раньше Амин говорил, что у Жени чудесные глаза. Он мог о них писать ночь напролет, как он желает их увидеть, как Женя ему снилась, как он следил за ней, когда она пошла сегодня на обед, как пришла с обеда, как говорила с кем-то, это твое платье было шикарно, и ты сама чудесна, ты идеальна, Женя. После долгой жизни в одиночку, после пресного общения с родителями это освежало. – Так что, поедешь? – Не знаю еще, – отвечает она, глядя в монитор на договор, который переводит. – Столько денег тратить ради пары дней. Ты даже с ней не общаешься, с той сестрой. Амин наблюдает за ней, Женя чувствует его взгляд ухом, и ухо начинает полыхать. Она не отвечает. Это ее деньги на самом деле. Она потратит свои, если поедет, не нужно их считать. Но Женя молчит, не хочет ссориться. Ничего, решит сама. Амин просто о ней заботится, хочет как лучше. – Если я соглашусь, составишь мне компанию? – Это же знакомиться с твоими родителями, – говорит Амин. – Не хочу ставить тебя в неудобное положение, чтобы они думали… Ну, ты понимаешь. Да, Женя понимает всё и давить не будет. Хотя давлением, по сути, можно назвать что угодно, любую просьбу, любое замечание, которое не хочется выслушивать. Да и в компании Амина ей было бы немного легче на Дашиной свадьбе. Как с костылем. Он обнимает сзади, накрывает большим телом, греет. Звучно целует в затылок. – Обезья-а-а-а-анка моя, – шепчет на ухо. Господи, зачем она рассказала ему про папу и обезьяньи уши… – Не надо так, – просит Женя. – Ну извини, извини, больше не буду. – Амин целует ее шею, забирается под майку, гладит живот. – Не капризничай. Звонит мобильный, Амин выходит в другую комнату. Ответив на звонок, он начинает собираться. Сегодня на ночь не останусь, у меня дела, насчет проекта надо встретиться, так он говорит. У Жени работы тоже хватает, ее она набирает с запасом, чтобы занять себя, не видеть мир вокруг. Не то чтобы за это хорошо платили. Возможно, мир в принципе держится именно на таких, как Женя: гиперответственных и нервных одиноких женщинах, у которых из-за аллергии даже нет кота. Она глядит на полку за холодильником, укромный уголок с бутылками, банками с соленьями, надорванными пакетиками с приправами и пачками чая, которые она купила, но не пьет. Там же стоит бутылка красного, в ней есть на полстакана, но вчера Женя решила завязать – хотя бы недели на две. А рот увлажнился, будто вино в него уже попало. Женя снимает однокомнатную квартиру на Эгершельде, на последнем этаже рыжей кирпичной пятиэтажки. Квартира хорошая и теплая, со свежим ремонтом и недорого – подобных вариантов в городе не было, тем более с видом на залив. Хозяйка переезжала в Москву и срочно искала приличных жильцов на долгий срок. Москвичка Женя ей приглянулась: Женя на всех производила впечатление девушки умной, рассудительной, и на следующий же день они заполнили договор аренды, расписались в двух углах листа, как в загсе. Живут в той пятиэтажке в основном старики, вокруг – сплошь здания Морского университета. После обеда по улицам гуляют курсанты обоих полов, жуют булки, хохочут, курят, целуются, проходят мимо, спешат на тренировку к берегу. Иногда идут сине-белым строем к свежеоблицованным квадратной плиткой корпусам, и эхо их слитного шага бьется о стены домов. На первом этаже Жениной пятиэтажки находится детский сад, и по утрам с улицы всегда влетает запах запеканки. В обед пахнет солянкой или котлетами. Площадка детского сада у Жени под окном, одна из трех, обнесена забором, сейчас же, вечером, освещена водянистым светом фонаря. Детей уже нет, всех разобрали по домам. Через дорогу еще один забор, за ним деревья куцыми тенями, а дальше – уже не видно – студенческий яхт-клуб, правее гаражи, сиреневая зыбкая тьма залива, в которой тлеют светлячками огни балкеров и контейнеровозов. Женя тонет взглядом в этой тьме, в воде, что в ней сокрыта. Будь она птицей, она бы пролетела над поверхностью, пробиваясь через водяную взвесь. Будь она рыбой, она бы уплыла как можно дальше с косяком, рассекая носом морскую плоть. Мимо площадки детсада идет мамочка с коляской. Она оборачивается, машет рукой. Ее нагоняет долговязый парень, порывисто обнимает и целует, как будто все минуты, пока шел, он не мог дышать и вдруг сумел. Ребенок начинает хныкать, втроем они уходят. Структура над заливом напрягается, дрожит. Опустив жалюзи, Женя выливает красное в стакан и выпивает залпом. Доедает тушеную свинину – прямо со сковороды, чтобы не пачкать лишний раз тарелку. Потом в туалете сует два пальца в рот, извергает съеденное и выпитое в унитаз, встает на весы, сверяет цифры. Напряжение структуры отступает. – Поедешь? – спрашивает Дианка из телефона и сразу отвечает: – Не езжай. Ну их всех. – Да я и не собиралась так-то… – Женя отвечает неуверенно. Дианка сразу чувствует эту неуверенность, смыкает на ней челюсти. – Жень, ну вот тебе оно зачем? Ты уже съездила один раз, вспомни. Женя помнит об этом каждый день и каждый час. Все эти трехэтажные торты, румяную тетю Милу, «горько» под фальшивой лепниной ресторана, Илью, целующего невесту, а теперь счастливую жену, внешне так похожую на Женю. И снова «горько», «горько», «горько», как будто когда-либо бывает сладко. Женя пила шампанское, коньяк, потом какой-то парень налил ей водки, она выпила и это, чтобы не замечать взглядов Ильи и остальных, чтобы не чувствовать, как саднит внутри, как будто стерто в кровь, до мяса. Они ее осуждали, точно же. Ждали, когда она что-нибудь выкинет. Поэтому она тоже хлопала и кричала «горько» – просто чтобы не казаться странной. С ней все хорошо, она здорова, она в порядке, ей все равно. Этим она, конечно, предала себя, причем много-много раз. Из ресторана она куда-то уехала с парнем, который подливал. Была квартира в потемках, полосатые обои, бугры дивана. Сам секс она и не запомнила. Потом еще какой-то ресторан на окраине Москвы – даже не ресторан, просто бар, и Женя уже пила одна. К ней подсел мужчина. Он был седой, бородатый, в джинсовой жилетке на манер восьмидесятых. Все звал Женю к себе, но когда ее начало тошнить, куда-то делся. По возвращении домой Женю тоже рвало, но легче не становилось. Будто вся жизнь извергалась в унитаз, смывалась, снова извергалась. Женя отпаивалась чем-то лекарственным, а вечером закидывалась дешевым коньяком из продуктового внизу – вино уже не помогало, и было больно, больно невыносимо, несовместимо с жизнью. – А Амин что? – спрашивает Дианка. В трубке что-то шуршит, как оберточная бумага. – У него все хорошо, – отвечает Женя. – В этом не сомневаюсь. Поедет с тобой? – Нет. – Ты что, его послала наконец? Женя молчит. Нет, не послала, хотя не единожды собиралась. За стеной что-то визжит истошно, какой-то инструмент вгрызается в бетон. Дианка торжествует: – Вот видишь, это знак! Надо послать! – Это не знак, это соседский ремонт, – ей отвечает Женя. Диане легко советовать «послать», Диана счастливо и безвозвратно занята после того, как она встретила Колю. Рыжий и здоровый, он приметил ее в компании друзей и добивался месяца два: веселил и гулял как мог по паркам, кинотеатрам, набережным Москвы, на одной из которых Дианка наконец сдалась и ни разу с тех пор не пожалела. Через три месяца они уже снимали квартиру в пределах Третьего кольца, рядом с «Бауманской», через четыре – завели кота, через пять Коля сделал Дианке предложение. Свадьбу решили праздновать в следующем году на Украине, в родном городе Коли, – куда торопиться, когда все время их, когда весь мир у ног, крохотный и незначительный в сравнении с огромным чувством. А Женя что? Женя редко куда-нибудь выходит. На работе кроме Амина все женаты. Да все вокруг либо заняты, либо с ними невозможно иметь дело. Постоянных отношений у Жени не было с института (который она все-таки окончила после годового академа). На журфак она так и не перевелась, кому она нужна там, и спокойно доучивалась на вечернем, днем работая в компании по продаже кондиционеров. Ходила в кино с младшим айтишником, худющим конопатым парнем, который ей рассказывал про пауков – он разводил дома птицеедов, мохнатых, любящих влажность, регулярно линяющих и поедающих мотыль. Подобием интима на последнем курсе был эксгибиционист, который повадился ходить к окнам их аудитории на первом этаже. Окна располагались на уровне земли, были в человеческий рост, чем извращенец пользовался. Когда темнело, институт стоял пустой и занималась только их вечерка, он появлялся – и в снег, и в дождь, и в ураган, ничто не мешало, – распахивал пальто и вставал к стеклу вплотную. Преподша продолжала рассказывать об особенностях древнеанглийского языка, подслеповато щурясь на собственные записи, а Женя и остальные девочки – педагогический, сплошь женский коллектив – старались не смотреть в ту сторону. Но краем глаза Женя все равно видела белое пятно на фоне тьмы, чувствовала чужое тоскливое ожидание, что посмотрят и оценят подмерзлое (снег, ветер) хозяйство. Женя однажды указала преподше на это все. Преподша поднялась, все так же щурясь, пошла смотреть, оценивать, но ее внимание извращенцу почему-то нужно не было, и он убежал. «Просто не смотрите туда, девочки, продолжаем», – сказала она. Женя ожидала, что она пойдет к охране, предупредит их, но нет, никому не было дела, и на следующей неделе все продолжилось по старой схеме: им читали лекции, а снаружи по стеклу елозил член. Окончив институт, Женя уехала в Воронеж, устроилась в конторку, занимающуюся сотовой связью. В небольшом и аккуратном, своей неспешностью похожем на курортный город Воронеже, в центре которого между многоэтажных новостроек врастали в землю избы, ей было спокойно. Она даже обзавелась друзьями. Был спокойный милый парень, очень симпатичный, который время от времени ненавязчиво звал ее на свидание, но Жене казалось, что тут лучше и не начинать – где она и где он? После первой же встречи он поймет, что слишком крут для Жени, и исчезнет. Поэтому она отказывала. Спустя год дела в конторке стали совсем плохи, и после третьей невыплаты зарплаты Жене пришлось уволиться. Денег с руководства она так и не получила, а обращаться в суд посчитала бесполезным. Она переехала в Екатеринбург. Работала то тут, то там, убежала из-за последнего парня, с которым успела сходить на два свидания, прежде чем поняла, что он совсем того. Ревновал ее к каждому коллеге, скандалил, когда она долго не отвечала на сообщения. Женя попросила больше ей не звонить, но просьбы не подействовали. Не подействовал и блок – парень стал писать с разных номеров, грозил наглотаться феназепама, если она не ответит взаимностью, выл, что страдает, бродил под окнами. Дианка поражалась: где ты таких находишь? Женя сменила район, но он нашел ее и там. Она уточнила в полиции, что против такого можно сделать. Ей ответили, что ничего, договоритесь как-то сами. Поэтому Женя снова услышала зов дороги и укатила во Владивосток. Во Владивостоке Женя нашла работу в фирме по продаже холодильников всех видов – за три копейки переводит и редактирует сотни типовых договоров, инструкций, бессмысленных бумаг. Она со своим английским здесь не очень-то нужна, надо было учить китайский или корейский, но у нее так всё в жизни – не к месту и не вовремя. В Москве в гостях у Дианки и Коли она тоже слегка не к месту, как выросший ребенок, который упорно не хочет съезжать в свою квартиру. Дианка усаживает ее и Колю на кухне, кормит их обоих, выслушивает добросовестно. Потом они смотрят вечерние новости, а Женя с сожалением следит, как ползет минутная стрелка. Так же она следит за стрелками офисных часов. Когда рабочий день заканчивается, она сидит еще немного, после выходит, и ветер подхватывает ее, выносит на Светланскую, тащит мимо ГУМов, набережной, вокзала, к остановке у «Серой лошади», а дальше ее везет автобус, похожий на буханку черного. Потом Женя бежит от остановки мимо общаги и университетской столовой, мимо опустевших детских площадок и приколоченного к дереву знака «Тупик» к своему гнезду на семи ветрах. К виду на станцию курсантов, танкеры, детсад, черный залив, над которым напрягается структура, дрожит стальная сетчатая глубь. Женя опускает жалюзи. Ей холодно. Ей все время холодно, и даже выпивка не согревает. – К Коле друг приезжает в августе как раз. Давай вас познакомлю, – говорит Дианка. Женя думает. Познакомиться можно – если не знакомиться ни с кем, так и останешься одна. С другой стороны – а что нового там будет? Что выйдет? Жене не хочется узнавать кого-то, улыбаться, флиртовать, для этого нужны силы, а сил нет. Она вообще не для любви, сердце ее давно не с ней. Оно осталось на конце иглы, игла в яйце, яйцо в утке, утка в зайце, а заяц убежал. У странненькой Жени не осталось сердца, и ей не нужен корвалол. – Это Наташе. У нее день рождения сегодня, верно? Тоня Голощапова из бухгалтерии смотрит на куклу, потом на Женю, с неловкостью улыбается: – Ой, ну ты что, не стоило… – Стоило, стоило, – заверяет ее Женя и все-таки вручает Голощаповой подарок. У Тони дочка, сегодня ей исполнилось пять лет, и Женя подготовилась заранее. Узнала, что Наташа любит, обошла три детских магазина, прежде чем нашла то, что ей нужно.