Карли колебалась. – Катись отсюда! Смех исчез, как и момент единения. Карли забрала перчатки и прочие принадлежности для уборки и ушла. Глава 17 Все еще дрожа, Мишель скорее сползла, чем сошла вниз по ступенькам. Звук взрыва – нет, не взрыва, напрасно убеждала она себя, – все еще звучал в ее голове. Она не помнила, как прошла через вестибюль, хотя точно проходила там, потому что, опомнившись, обнаружила себя в пустом ресторане. И отправилась на кухню, где Дамарис готовила ланч. Подруга взглянула на нее и тут же подвинула к ней табурет. – Сядь, – приказала она. – Немедленно. Мишель шагнула к ней и тяжело плюхнулась на сиденье. Бедро буквально завопило – видимо, в знак протеста. – Не говори Карли, что я держу это здесь, – сказала Дамарис, зашла в кладовку и вернулась с бутылкой виски. Она налила немного в стакан, посмотрела на Мишель и добавила еще чуточку. – Пей, – приказала она, подав стакан. Мишель сделала большой глоток, позволив жгучей влаге стереть остатки страха. – Что случилось? Мишель вздохнула: – Ничего. Глупости. Я была наверху, и стрельнул автомобиль. Но мне показалось… Дамарис подошла к ней и обхватила руками. – Бедная девочка. Ты прошла через такой ад. Неправильно это. Женщины не должны служить в армии. Ее слова рассмешили Мишель. – Ты отстала от жизни лет на семьдесят. – Нынешние времена неправильные. Зачем ты вообще ушла из дома? Мишель подняла брови. – Ладно. Может, тебе хотелось уйти отсюда. Но почему сразу в армию? Да еще на десять лет? – Дамарис разжала объятия. – Погляди на себя теперь. Вся израненная и дерганая. Но ничего, ты уже поправляешься. Мишель не поняла, вопрос это или утверждение. – Стараюсь. – Она прикончила виски и поставила стакан на стойку. – Что сегодня на ланч? – Жареный цыпленок и вяленые томаты на фокачче. С сыром. – Дамарис наморщила нос. – Тут ко мне зашли эти психологи. – Сет и Полин? Повариха кивнула: – Они просили меня, чтобы в меню ланча было больше здоровых блюд. – И твой ответ? – Цыпленок. Мишель даже не знала, стонать ей или смеяться. – Разве ты не могла сделать салат? – Салаты не еда. С таким аргументом Мишель не могла согласиться. Выглянув в окно, она увидела, как упомянутые психологи выполняли с группой новое упражнение. Женщины стояли лицом к мужчинам. Каждый раз, когда они делали какое-то движение, мужья копировали его. – Глупости какие, – фыркнула Дамарис, проследив направление взгляда Мишель. – Ты вышла замуж, вот и живи с мужем. И все. Счастлива или нет – не имеет значения. Мужчина не может сделать женщину счастливой. Это все равно что просить кота, чтобы тот вырастил крылья. Это не в их натуре. Счастье у нас вот тут. Она похлопала себя по груди. – Чем скорее женщины примут то, что мужчины не меняются, тем счастливее они будут. Я вышла за своего в восемнадцать лет. Если бы я ожидала, что он сделает меня счастливой, то померла бы, так и не дождавшись. Ты должна наладить жизнь. Быть хорошей женой, родить детей. Вот в чем счастье. Погляди на своего отца. Он сделал твою мать счастливой? Нет, конечно. – Он бросил ее. – Вот именно. Жил тут, а потом взял и ушел. Она так и не смирилась с этим. Я не говорю, что он должен был поступить так, как поступил, но, когда он ушел, у нее был выбор. Логика была так себе, но Мишель невольно согласилась со словами насчет Бренды. Мать могла бы справиться с тем, что случилось. А вместо этого предпочла быть вечной страдалицей. – Мама тяжело это перенесла, – пробормотала она и подумала, какой была бы ее жизнь, окажись мать другим человеком. Хотя, может, глупо задавать такие вопросы? Все равно что мечтать о крылатом коте? – Плевать мне на нее, – отмахнулась Дамарис, – хотя о покойниках не говорят дурное. Но я беспокоюсь за тебя. На тебя столько всего навалилось, да еще сразу. Твоя мать должна была заботиться о тебе. Вместо этого ты заботилась о ней. «В основном из чувства вины», – подумала Мишель. Потому что в душе знала, что отец любил ее больше, чем жену, и даже ребенком догадывалась, что это неправильно. Хотя любовь к дочке не помешала ему уйти из дома. Ей было шестнадцать, когда она застала отца в постели с матерью Карли. Та картина навсегда запечатлелась в ее памяти: двое взрослых, которых она любила и уважала, предали всех. Она до сих пор помнит, как прыгали голые груди Ланы, как она выгибала спину, как голова Фрэнка виднелась между ее раскоряченных ног. Сначала Мишель даже не поняла, чем они занимались, и просто стояла разинув рот, пока ее постепенно захлестывали стыд и ужас. Должно быть, она издала какой-то звук, потому что они оба внезапно повернулись и посмотрели на нее. Шок на их лицах, вероятно, отражал ее собственный. Она убежала. Слетела вниз по ступенькам, выскочила из отеля, еле дотерпела до края дороги и там блеванула. Потом снова бежала и бежала, пока холод и дождь не заставили ее остановиться. По ее щекам лились слезы. Она все еще рыдала, когда отец ее отыскал. – Мне жаль, что ты это видела, – пробормотал он. Это было самое близкое к извинению, что он ей сказал. Он не поинтересовался, как себя чувствовала дочь, и даже не объяснил, почему он изменял жене с ее лучшей подругой – с матерью лучшей подруги Мишель. Вместо этого он бубнил о том, как важно, чтобы Мишель молчала. – Твоя мать этого не поймет, – сказал он. Мишель хотелось закричать, что она тоже этого не понимает. Что так делать неправильно. – Ты моя хорошая. Мне нужно, чтобы ты хранила этот секрет. Он стал объяснять, почему это так важно, но она не могла больше ничего слышать. Она согласилась – но не потому, что приняла его аргументы; скорее, не могла себе представить, как об этом рассказать. Она всегда была папиной дочкой. Он укладывал ее спать, когда она была маленькой, поправлял одеяло, читал ей сказки. Ей было с ним уютно и спокойно. Все это исчезло в тот день, когда она увидела его в постели с матерью Карли. Мишель прикинулась больной и два дня не вставала с постели. Она не могла смотреть на отца и разговаривать с матерью. Медленно, очень медленно жизнь вернулась в привычное русло, и Мишель велела себе делать вид, будто ничего не случилось. На следующий год, когда Карли и Мишель заканчивали школу, отец сбежал с Ланой. Они исчезли одним вечером, оставив записки. Их любовь слишком велика, чтобы ее отрицать, говорилось там. Тогда Мишель рассказала всю правду Бренде и Карли. Она ожидала, что они будут горевать все вместе. Вместо этого Бренда и Карли обвинили ее. Мать утверждала, что, если бы дочь сказала ей правду, Фрэнк остался бы дома. Что Бренда придумала бы что-нибудь и остановила его. Карли соглашалась с ней. Отношения с матерью никогда не были особенно теплыми, а после бегства Фрэнка стали еще хуже. Но куда больше Мишель огорчила ссора с лучшей подругой. Карли исчезла из ее жизни. Последний школьный год Мишель была совершенно одинокой – за считаные часы она потеряла отца, мать и подругу. Дамарис подвинула к ней стакан. – Пей, – снова велела она. – Зря мы завели речь об этом. У тебя и так хватает огорчений. Сейчас тебе не нужно вспоминать прошлое. – Согласна, – пробормотала Мишель, понимая, что уже слишком поздно. – Он звонил мне. – Кто? Твой отец? Мишель кивнула: – Пару раз. Не знаю, откуда у него мой номер. – Не гляди на меня так. Я ничего ему не давала. – Я знаю.