– Похоже, он хороший человек, – сказал Хэнк. – Он лучший. Сильвио был управляющим ранчо еще до моего рождения. Сделав круг и пройдя по тенистой аллее, мы снова вернулись к дому. – Что здесь? – спросил Хэнк, заглядывая во французское окно. – Это кабинет. – Я открыла двери – на ранчо их никогда не закрывали, даже на ночь, – и мы вошли. В этой комнате всегда располагался кабинет, и мебель здесь стояла преимущественно старинная. Напротив окна массивный стол. За ним – обычный кожаный офисный стул. По бокам книжные полки, заваленные покрытыми пылью гроссбухами, и два ужасно старых, обитых кожей стула. Здесь было заключено множество сделок еще в те времена, когда рукопожатие что-то да значило. Люди приходили сюда, торговались, договаривались о графике поставок, иногда отчаянно ругались… Теперь бухгалтерские книги были заменены ноутбуками, а партнеры по бизнесу просто звонили со своих мобильных телефонов. Хэнк провел пальцами по книжным полкам, посмотрел на старые карты на стене, а затем обратил свое внимание на старинные фотографии. – Галерея жуликов, – сказала я, и он засмеялся: – Круто! Это было действительно круто. На стене висело по меньшей мере двести фотографий, и все они рассказывали историю Абердина. Здесь были портреты почти всех моих предков, а также всевозможных рабочих, некогда трудившихся на ранчо. Были тут и свадебные фотографии, и фотографии с охоты, и семейные родео. Множество снимков с участием давно ушедших знаменитостей: Том Лэндри, Нил Армстронг, Китти Уэллс. – Это самый первый Ангус, – сказала я, указывая на черно-белый снимок. Мой прапрапрадедушка стоял рядом со своим знаменитым сараем и выглядел очень суровым. – А это его жена Джемима, – указала я на другой. – А это кто? – спросил Хэнк, показывая на очень маленького мальчика, сидящего на очень большой лошади. На парнишке были джинсы, ботинки и шляпа, стремена были подтянуты к самому краю седла. Даже представить было страшно, что настолько маленький ребенок будет ездить на такой лошади. – Это мой папа. – Ты шутишь! Я покачала головой: – Их учили ездить верхом раньше, чем ходить. Мой дедушка еще был с ним в седле, когда ему было два, но в четыре года папа уже получил свою первую лошадь. Правило простое: если ты упал, то встаешь и просто забираешься обратно. Хэнк медленно переходил от одной фотографии к другой и в конце концов остановился на женщине в джинсах, ковбойских сапогах, сомбреро и с перекрещенными на плечах кобурами с двумя пистолетами с перламутровыми рукоятками. Она курила сигару и выразительно смотрела на фотографа, ясно давая понять, что ему следовало бы поторопиться. – Кто это? – Моя прапратетя Роуз Элис. Она сражалась во времена Мексиканской революции. – С какой стороны? – заинтересовано спросил Хэнк. – Я точно не знаю. Полагаю, с обеих. Я не думаю, что ее особо заботило о то, кто победит, она просто хотела приключений. – Я указала на фотографию двух очень молодых девушек в белых теннисных платьях, картинно выставивших перед собой ракетки. Они явно пребывали в отличном настроении. – Это моя мама и тетя Камилла – мама Эбби. – Здорово, – сказал Хэнк. Мы остановились перед другой фотографией, на ней опять была изображена моя мама, еще совсем юная. Она красовалась в бальном платье с огромной юбкой и открытыми плечами. – Твоя мама? Я кивнула. – Это ее свадьба? – Нет. Это ее дебют в «Блубонет». – А кто этот парень? – спросил Хэнк. Парень, стоящий на снимке рядом с мамой, был очень высоким и широкоплечим. Его можно было даже назвать красивым. – Это Харди Роуэн. Его семье принадлежит около десяти автосалонов в Далласе. Они были помолвлены, но мама разорвала помолвку. – Ради твоего отца? Я кивнула: – Папа был темной лошадкой. Хэнк двинулся дальше, рассматривая фотографии, а я осталась стоять рядом с этой. Глядя на молодую версию своей мамы, стоящую рядом с незнакомым мне мужчиной, за которого она могла бы выйти замуж, перед моими глазами будто бы пролетело все ее прошлое: членство в престижном загородном клубе «Черепаший ручей», послеобеденный теннис или бридж, обеды в Лиге юниоров, вся еженедельная рутина, когда единственная твоя забота – это съездить к парикмахеру и сделать маникюр. Это была та жизнь, которую мама, вероятно, представляла себе в течение четырех лет в Хокадае и еще четырех в СМУ. Сожалеет ли она об утраченных возможностях? Было бы интересно узнать. Возможно, она ругалась сейчас с отцом и заставляла меня заниматься делом, бесконечно от меня далеким, не потому, что переживала из-за денег, а потому, что понимала: она ошиблась, когда жизнь на ранчо предпочла жизни в Парк-сити. – А вот это я помню! – воскликнул Хэнк. Это была моя фотография, которую затем поместили в газете в статье, объявлявшей об очередном бале дебютанток. Тьфу. – Пойдем, – решительно сказала я. Вскоре мы с папой проводили Хэнка к машине. – Спасибо, что пришел, Хэнк, – сказал папа. – Спасибо вам, – улыбнулся парень. – Я сделаю чертежи. – Не торопись. Хэнк стоял прямо передо мной. Он взял меня за руки, посмотрел мне в глаза: – Увидимся в пятницу? Я кивнула, а потом Хэнк поцеловал меня, и поцеловал не в щеку, нет. Это был самый настоящий поцелуй, каким парень целует свою девушку, и сделал он это на глазах моего отца. У меня аж дыхание перехватило. Мы с папой наблюдали, как он выехал к главным воротам и свернул на дорогу. Папа обнял меня, и мы пошли обратно к дому. – Я думаю, что ты заполучила хорошего парня, – сказал он. Глава 15, в которой Меган страдает – Никогда не торопитесь, – сказала Энн, а я украдкой проверила часы: 4:40 вечера. – Проанализируем каждое движение. Хорошо воспитанная молодая леди всегда намечает себе цель, но никогда не спешит. Третья неделя уроков манер для юных леди проходила в скромном одноэтажном доме Энн на Эдмонсон-авеню, в дальнем конце Парк-сити, на той стороне платной дороги Северного Техаса. Формально у нее был правильный почтовый индекс, но если ты был хорошо знаком с местной географией, то тебе сразу же становилось понятно, Энн зарабатывала на жизнь, а не была одной из местных беззаботных дамочек, на которых деньги сыпались как из рога изобилия, потому что никто, у кого водились деньжата, не купил бы себе дом к западу от платной дороги. Мы с девочками сидели за обеденным столом, накрытым для чая. Энн очень серьезно относилась к чаепитиям. На столе лежали серебряные вилки и ложки, белые льняные салфетки, стояли фарфоровые китайские блюдца, чайник, молочник и сахарница, из которой торчала крошечная изящная ложечка, конечно же тоже серебряная. – Для приготовления хорошего чая требуются три вещи: высокого качества чай, желательно листовой, горячая вода, но не кипяток, и правильное помешивание, – продолжала просвещать нас Энн. Я волновалась. Скоро уже надо было отправляться на все выходные к Лорен, а мне еще надо было принять душ и собраться. А ведь у меня еще была курсовая, которую я уже и так задержала на неделю. И теперь мне предстояло просидеть над ней всю ночь, чтобы рано утром отправиться за город. Я снова посмотрела на часы. Прошла всего минута, и я громко вздохнула. – Есть место, где вы должны быть прямо сейчас? – многозначительно спросила Энн. Я знала, что веду себя грубо, но у меня была тысяча дел и миллион мест, в которых мне было бы предпочтительнее находится прямо сейчас. Гостиная Энн в этот список точно не входила. – Подготовка является ключевым моментом, поэтому обо всем, что вам нужно, позаботьтесь заранее, – продолжила Энн, указывая на приборы на столе. – Узнайте, сколько гостей придет. Приобретите подходящую заварку. Убедитесь, что порция, которую вы отсыпали, помещается в заварочный чайник. Вам также потребуются лимон, мед, сахар и сливки. Некоторые люди любят пить чай с лимоном и медом, а кто-то предпочитает добавить немного сахара и сливок, поэтому вы должны подать к столу и то и другое. Но никогда не смешивайте лимон и сливки. – А почему нет? – простодушно спросила Ханна. – Лимон кислый, и из-за него сливки обязательно свернутся, – терпеливо объяснила Энн. – Итак, необходимо насыпать заварку, по одной чайной ложке на каждую чашку. – Она продемонстрировала, как следует засыпать заварку, двигаясь мучительно медленно. Затем Энн пошла на кухню, и мы последовали за ней. Вскоре чайник оказался на плите. Я стояла сзади, постукивая от нетерпения ногой. Ну давай же быстрее! – Будьте очень внимательны, не доводите воду до кипения. Сразу же снимайте чайник с огня, когда начнут подниматься маленькие пузырьки. Я снова вздохнула, когда Энн выключила плиту, взяла прихватку и медленно сняла чайник. Девочки отошли в сторону, и мы все потащились обратно в столовую, где расселись вокруг стола и принялись наблюдать за тем, как Энн осторожно переливает воду в заварочный чайник. – Заваривается листовой чай ровно четыре минуты, – сказала она. – Больше не надо. Время от времени, очень осторожно, поднимайте и опускайте фильтр. Я готова была заорать!