Мэй симулировала удивление, повосторгалась наивностью и грубой правдой. Донтей взялся за крупный молоток-горгулью и постучал. Дверь открылась, пустоту заполнила улыбка Бейли. — Привет! — сказал он. — Привет, Донтей, привет, Мэй. — Он улыбнулся шире, поймав себя на рифме. — Прошу. Он был в хаки и белой рубашке — свежий, словно только что из душа. Мэй вместе с ним оглядела кабинет — Бейли чесал в затылке, будто стеснялся, что так замечательно тут устроился. — Это мой любимый кабинет. Его очень немногие видели. Не то что я суперсекретничаю, просто некогда водить экскурсии. Видела раньше что-нибудь подобное? Мэй хотела, но не могла сказать, что уже видела ровно этот кабинет. — И близко нет, — ответила она. С лицом Бейли что-то произошло — какой-то тик, уголок левого глаза и левый уголок рта дернулись друг к другу. — Спасибо, Донтей, — сказал Бейли. Донтей мимолетно улыбнулся и ушел, закрыв за собой тяжелую дверь. — Итак, Мэй. Чаю? — Бейли стоял над антикварным чайным сервизом, из серебряного чайника узким штопором вился пар. — С удовольствием. — Черный? Зеленый? — с улыбкой спросил он. — Белый? — Зеленый, спасибо. Но это необязательно. Бейли деловито орудовал чайником. — Давно ты знакома с нашей возлюбленной Энни? — спросил он, осторожно разливая чай по чашкам. — Давно. Со второго курса колледжа. Уже пять лет. — Пять лет! Это что же — тридцать процентов жизни! Мэй понимала, что он слегка округляет, но с готовностью хихикнула: — Пожалуй. Давно. Он вручил ей блюдце и чашку, жестом пригласил сесть. В кабинете стояли два кресла, оба кожаные и мягкие. Бейли упал в кресло, громко вздохнув, и скрестил ноги врастопырку. — Энни нам весьма дорога, а значит, и ты тоже. Судя по ее словам, ты можешь оказаться очень ценным членом нашего сообщества. Ты как считаешь, это правда? — Что я могу оказаться ценным сотрудником? Он медленно кивнул, подул на свой чай. Невозмутимо воззрился на Мэй поверх чашки. Она выдержала его взгляд, затем, на миг потерявшись, отвела глаза и опять увидела его лицо — теперь на обрамленной фотографии. На полке стоял официальный портрет семейства, черно-белый — три дочери сгрудились вокруг матери и Бейли, те сидят. Сын Бейли у него на коленях, в тренировочном костюме, с фигуркой Железного Человека в руке. — Ну, я надеюсь, — сказала Мэй. — Я стараюсь изо всех сил. Мне ужасно нравится «Сфера», и я выразить не могу, как благодарна за предоставленные возможности. Бейли улыбнулся: — Хорошо. Это славно. Тогда скажи мне, как ты себя чувствуешь после этой ночи? — Он спросил так, будто ему взаправду любопытно — будто она может ответить как угодно. Мэй обрела почву под ногами. Тут юлить не надо. — Ужасно, — сказала она. — Почти не спала. От стыда вот-вот сблюю. — Она бы не выразилась так перед Стентоном, но Бейли, пожалуй, грубость оценит. Он улыбнулся почти неуловимо и сменил тему: — Мэй, позволь спросить. Ты бы вела себя иначе, если б знала, что на пристани стоят «ВидДали»? — Да. Бейли энергично кивнул: — Ага. Как именно? — Я бы так не поступила. — Почему? — Потому что меня бы поймали. Он склонил голову набок: — И все? — Ну, я бы не хотела, чтоб меня увидели. Это было неправильно. Неловко. Он поставил чашку на стол, сложил руки на коленях — кисти сплелись в нежном объятии. — То есть в целом ты ведешь себя иначе, когда знаешь, что за тобой наблюдают? — Конечно. Еще бы. — И могут привлечь тебя к ответственности. — Да. — И остается запись. То есть когда и если твой поступок неизменно всем доступен. А видеозапись, скажем, существует вечно. — Да. — Хорошо. Помнишь ли ты мое июньское выступление о конечной цели «ВидДали»? — Я знаю, что при полном покрытии «ВидДали» придет конец преступности. Бейли как будто обрадовался: — Именно. Верно. Обычные граждане — в данном случае Гэри Кац и Уолт Лефевр — потратили время, установили камеры и тем укрепили нашу всеобщую безопасность. На сей раз преступление было мелкое и, слава богу, без жертв. Ты цела. Бизнес Мэрион и вообще каякинг еще поживут. Но одна ночь твоего эгоизма могла поставить под удар все. Одно-единственное решение пускает почти бесконечные круги по воде. Согласна? — Да. Я понимаю. Это вопиюще. — И Мэй снова упрекнула себя за ужасную близорукость: то и дело она рискует всем, что подарила ей «Сфера». — Мистер Бейли, я сама не верю, что такое сотворила. И я понимаю, вы сомневаетесь, что мне место в «Сфере». Но я хочу сказать, как высоко ценю свою работу и вашу веру в меня. Я хочу достойно за это отплатить. Я все исправлю, я готова на что угодно. Серьезно, на любую дополнительную работу — я все сделаю. Только скажите что. Лицо Бейли разъехалось в улыбке — он ужасно забавлялся: — Мэй, твоя работа не под угрозой. Ты здесь навсегда. И Энни тоже. Мне жаль, если ты хоть на секунду подумала иначе. Мы на веки вечные не хотим расставаться с вами обеими. — Это очень приятно слышать. Спасибо, — сказала Мэй, но сердце у нее загрохотало сильнее. Он улыбнулся, кивнул — мол, какое счастье, какое облегчение, что это мы уладили. — Но вся история многому нас учит, правда? Вопрос как будто риторический, но Мэй тоже кивнула, молча. — Мэй, когда хороши секреты? Мэй поразмыслила. — Когда они берегут чужие чувства. — Например? — Ну, — растерялась она, — скажем, ты знаешь, что бойфренд твоей подруги ей изменяет, но… — Что? Ты подруге не говоришь? — Ладно. Плохой пример. — Мэй, ты довольна, когда друзья что-то от тебя скрывают? Мэй вспомнила россыпь мелкого вранья, которое она скормила Энни. Вранья не просто сказанного, но напечатанного, вранья вечного и неопровержимого. — Нет. Но я понимаю, если они считают нужным скрывать. — Интересно. Можешь вспомнить, как ты радовалась, когда твой друг что-то от тебя скрыл? Мэй не смогла.