– Ты мне это уже рассказывал, Туся. – Такси назад в Новый Орлеан стоило мне сорока долларов, но, по крайней мере, мне в поездке не было так неистово плохо. И между тем я несколько раз испытывал позывы к тошноте. Я заставил шофера ехать очень медленно – ему со мной не повезло. Полиция останавливала его дважды за то, что он тащился по шоссе медленнее разрешенного. В третий раз у него забрали права. Понимаете, они отслеживали нас радаром всю дорогу. Внимание миссис Райлли металось между сыном и пивом. Она слушала эту историю уже третий год подряд. – Разумеется, – продолжил Игнациус, по ошибке принимая сосредоточенный взгляд матери за интерес, – то был единственный раз в моей жизни, когда я уезжал из Нового Орлеана. Возможно, меня расстроило отсутствие центра ориентации. Гнать на полной скорости в автобусе – все равно что бросаться в пропасть. К тому времени, как мы оставили позади болота и достигли пологих холмов возле Батон-Ружа, я начал бояться, что какие-нибудь деревенские жлобы закидают автобус бомбами. Они обожают нападать на транспортные средства, считая их символом прогресса, я полагаю. – Ну что ж, я рада, что ты не взялся за ту работу, – автоматически отреагировала миссис Райлли по команде «полагаю». – Да мне никак не возможно было взяться за эту работу. Когда я увидел декана Кафедры средневековой культуры, у меня все руки пошли белыми пупырями. Абсолютно бездушный тип. Потом он высказал какое-то замечание насчет того, что я не ношу галстука, самодовольно ухмыльнулся по поводу моей куртки лесоруба. Я пришел в ужас: такая бессмысленная личность – и осмеливается на подобную дерзостность. Куртка лесоруба – одна из немногих утех естества, к которым я был когда-либо по-настоящему привязан, и если мне случится найти того психа, что ее спер, я непременно доложу о нем соответствующим властям. Перед глазами миссис Райлли снова встала кошмарная, заляпанная кофе куртка лесоруба, которую ей всегда хотелось втихаря отдать «Добровольцам Америки» вместе с парой-тройкой других любимых предметов Игнациусова гардероба. – Видите ли, я был настолько ошеломлен омерзительностью этого насквозь фальшивого «декана», что выбежал из кабинета прямо посреди его кретинистического бреда и поспешно удалился в ближайшую уборную, которая оказалась уборной «Для преподавательского состава». Как бы то ни было, я сидел в кабинке, удобно разместив куртку на дверце. Внезапно на моих глазах куртку с дверцы сорвали. Я услыхал шаги. Дверь в рекреационную комнату захлопнулась. В тот момент я был не в состоянии преследовать бесстыжего вора и потому заорал. В уборную кто-то вошел и постучал в дверь моей кабинки. Оказалось, это работник службы безопасности университета – так он представился, по крайней мере. Через дверь я объяснил ему, что? только что произошло. Он пообещал отыскать мою куртку и ушел. На самом деле, как я уже упоминал, я с самого начала подозревал, что он и «декан» – одно лицо. Голоса у них звучали несколько похоже. – В наши дни доверять нельзя никому, Туся, это уж точно. – Как только позволили обстоятельства, я бежал из уборной, стремясь лишь к одному – скорее оказаться подальше от этого кошмарного места. Разумеется, я чуть не околел, торча поблизости от вымершего университета в стараниях поймать такси. Наконец одно остановилось, и шофер согласился довезти меня до Нового Орлеана за сорок долларов – помимо этого, он оказался настолько бескорыстен, что одолжил мне свою куртку. К тому времени, как мы прибыли, однако, выглядел он довольно угрюмо – его достаточно сильно угнетала утрата водительских прав. К тому же, если судить по частоте чихов, у него развился сильнейший насморк. В конце концов, мы провели на шоссе почти два часа. – Я, пожалуй, себе еще одно пивко выпью, Игнациус. – Мамаша! В этом презренном заведении? – Всего лишь одно, Туся. Ну же – мне еще хочется. – Эти стаканы, вероятно, кишат заразой. Однако, если вы так настаиваете, возьмите мне бренди. Миссис Райлли просигналила бармену, который выполз из теней и спросил: – Так что там с тобой в автобусе стряслось, кореш? Я конец прослушал. – Не будете ли вы настолько добры следить за своим баром как полагается? – яростно поинтересовался Игнациус. – Ваша обязанность – молча обслуживать, когда мы вас об этом попросим. Если бы нам хотелось включить вас в свою беседу, мы бы уже дали вам это понять. Вообще-то мы обсуждаем довольно животрепещущие личные вопросы. – Да он же ж просто хочет быть любезным, Игнациус. Как не стыдно. – Здесь в самих определениях содержится противоречие. Никому невозможно быть любезным в таком притоне. – Мы хотим еще два пива. – Одно пиво и один бренди, – поправил ее Игнациус. – Чистые стаканы закончились, – ответил бармен. – Подумать только, жалость какая, – отозвалась миссис Райлли. – Ну ничего, вы нам вот в эти налейте. Бармен пожал плечами и вновь скрылся в тенях. II В участке старик сидел на скамье вместе с остальным сбродом – в большинстве магазинными воришками, составлявшими весь дневной улов. На колене он аккуратно выложил в ряд карточку социального обеспечения, членскую карточку «Общества Святого Имени Св. Одо Клюнийского»[3], значок клуба «Золотые Седины» и клочок бумаги, идентифицировавший владельца как члена «Американского легиона». Молодой чернокожий, безглазый за солнцезащитными очками космического века, долго изучал это маленькое досье на соседней ляжке. – В-во! – ухмыльнулся он. – Слышь, ты, наверно, везде член. Старик методично переложил карточки в другой последовательности и ничего не ответил. – Как это они тока таких за шкворень берут? – Темные очки окутали дымом все стариковские карточки. – У них тут, в падлиции, небось, полная безнадега. – Я нахожусь здесь в нарушение моих конституционных прав, – отчеканил старик, внезапно разгневавшись. – Ага, так они те и поверят. Лучше чё-нить другое придумай. – Темная рука потянулась к карточке. – Эй, а эт чё значит – «Запиты?е Седины»? Старик выхватил у него карточку и вернул себе на ляжку. – Эти картонки твои ни фига не помогут. Все равно упекут. Они всех упекают. – Вы так считаете? – поинтересовался старик у облака дыма. – Еще бы. – К потолку вознеслась новая тучка. – А ты тут за чё, чувак? – Не знаю. – Не зна-аешь? В-во! С ума сойти. Должно быть, есть за чё. Это черных публик часто ни за чё грабастают, а вы, мистер, вы, должно быть, тут за чё. – Я на самом деле не знаю, – угрюмо ответил старик. – Стоял себе в толпе у «Д. Х. Хоумза». – И слямзил чей-нить бамажник. – Нет, полицейского обозвал. – И как же ты его обозвал? – Комунясом. – Каму-нясом! Вуу-оуу. Да если я назову падлицая каму-нясом, мне очко тут же в Анголу сплавят, точно. Хотя хорошо б кого-ньть из этих засранцев камунясом назвать. Типа сегодня днем стою я себе в «Вулвырте», а какое-то чучело тырит кулек рахиса из «Орехово Домика», да орать начинает, будто в ее пикой тычут. Й-их! Тут сразу охрена меня цап, и падлицаи, засрань, уже наружу тащат. Ни одного шанца у чувака не бывайть. В-во! – Его губы всосались в сигарету. – Никто рахиса этого на мне не нашел, а падлицаи все едино тянут. Так я думаю, что эта охрена и есть камунясы. Гнусное уёбище. Старик прочистил горло и повозил своими карточками. – Тебя, небось, отпустят, – сказали черные очки. – А со мной побазарят чутка, типа, на понт, хоть у меня того рахиса и в помине нет. Но небось докажут, что есть. Сами небось купят кулек, сунут втихаря мне в карман. «Вулвырт» небось меня на пожизни засадить хотит. Негр, казалось, уже смирился со своей судьбой и выдул новую тучу синего дыма, которая обволокла и его, и старика, и картонки. Потом задумчиво произнес: – А интересно, кто все-тки орехи стырил. Наверно, сама охрена и стырила. Полицейский призвал старика к столу в центре комнаты; за столом сидел сержант. Патрульный стоял рядом. – Ваше имя? – спросил сержант старика. – Клод Робишо, – ответил тот и выложил все свои карточки на стол перед сержантом. Сержант их осмотрел и произнес: – Тут вот патрульный Манкузо утверждает, что вы оказывали при аресте сопротивление и называли его комунясом. – Я не хотел, – печально ответил старик, заметив, как непочтительно сержант обращается с карточками. – Манкузо утверждает, что вы утверждаете, что все полицейские – комунясы. – Ууу-иии, – протянул негр с другого конца комнаты. – Джоунз, заткнись, будь добр? – крикнул ему сержант. – Ладна, – ответил Джоунз. – Я с тобой потом разберусь. – А чё, я ж никого камунясом не обзывал, – вскинулся Джоунз. – Меня ж эта охрена в «Вулвырте» подставила. А я рахис ваще не люблю. – Закрой пасть. – Ладна, – бодро отозвался Джоунз и испустил грозовую тучу дыма. – Я вообще ничего не имел в виду, – объяснял мистер Робишо сержанту. – Я просто переволновался. Я увлекся. Этот полицейский хотел арессовать несчастного мальчонку, пока тот возле «Хоумза» маму ждал. – Что? – Сержант развернулся к тщедушному блюстителю закона. – Ты что хотел сделать? – Да никакой он не мальчонка, – ответил Манкузо. – Здоровенный жирный мужик, к тому же одет потешно. Выглядел подозрительной личностью. Я пытался осуществить обычную проверку документов, а он начал оказывать сопротивление. Сказать по правде, он был похож на взрослого извращенца. – На извращенца, значит, а? – алчно переспросил сержант. – Да, – воспрянул духом Манкузо. – На большого взрослого извращенца. – Насколько большого?